Поэтические переводы

1.1

Настоящее и прошлое, впрочем,

будут происходить и в будущем,

как грядущее посещало прошедшее.

Значит, время всегда настоящее

и оно никогда не приходит,

не свершившееся есть абстракция,

будем наблюдать, что происходит,

нам даётся, лишь возможная акция.

Только в области размышлений,

желаемое и уже наставшее,

оседают в памяти без промедлений

и приводят на грань настоящего.

Шаги по тропам нехоженым,

к не открытым ещё дверям,

как слово чьё-то тревожно,

бьет по моим мозгам.

Не беспокойте прах розовых лепестков,

тогда сад заполнят отголоски иные.

Поспешим за поворот, где щебет скворцов.

Может и нам суждено пойти за ними?

В наш первый мир и первые двери,

с обманной песней скворца

и незримо в это поверив,

войти и оставить сердца.

В осеннем тепле, сквозь воздух звенящий,

птица зазывала словно в ответ,

мы невесомо ступали по листве опавшей,

под музыкальный в кустах сюжет.

Незримые взгляды пересекались,

казалось, на розы глядел кто-то тут.

Хозяева будто в гостях оказались

и шли посмотреть на высохший пруд,

который был окружён кустами самшита.

Высох бетон, порыжел по краям,

а ведь был заполнен солнечным светом,

там кротко рос лотос, словно бурьян.

Когда-то поверхность под лучами света,

блистала и мы стояли, отражаясь в воде,

тучи уходили и пруд опустошался следом,

лишь детский смех из кустов доносился везде.

«Смелее.», — Человеку вторила птица,

не выжить в слишком реальной жизни.

Прошлое и будущее уже не случится,

мы только в настоящем, на грани мысли.

1.2

По ось в грязи телега застряла,

скрип ободов, кровь в аорте рыдала,

поклажи с чесноком, сапфиром упали,

а рана забытой войны стонала.

Жизнь по вращению звёзд читаем,

по кольцам дерева года считаем.

Стоим себе в свой малый рост,

вступив на шаткий жизни мост

и слышим топот беглецов,

бежит кабан от гончих псов.

Погоня длится средь веков

под взором звёзд, других миров.

В застывшей точке вращения мира,

ни плоть, ни бесплотность, ни туда, ни сюда,

есть движение, нет остановки ритма,

встречаются прошлое с будущим в точке всегда.

Можно сказать, мы где-то были, но где?

Как долго? Время в точке не поместить!

От житейских желаний свободу в судьбе,

от страха и состраданий не оградить.

Светом разума, белым, спокойным,

от воли своей и чужой благодать,

без движений внимание полное,

отрешённость нельзя толковать.

Постигнуть новый и старый мир,

ощутить их неполный восторг,

погрузившись в частичный кошмар,

с учетом будущих и прошедших снов,

слабостью ненадежного тела солгать,

спасти человечество от проклятия неба.

В прошлое и будущее не вынести плоть,

сознанию не остаётся места и следа.

Сознавать, значит не зависеть от времени,

помнить себя среди роз, но без бремени.

Миг под ливнем, запах ладана при курении,

время в настоящем покоряется временем.

1.3

Мрак между прошлым и будущим правит без света,

он облекает тело прозрачным покоем,

тень постигает неизменность, эфемерная красота

очищает душу во мраке ночи и такое

лишает ощущений, отрешает любовь от суеты.

Не избыток и не угасание, а мерцания,

рассеянная вялость чередует пустые мечты.

Напряжённые лица, сменяют смятения,

словно клочья бумаги, ветер крутит людей,

между прошлым и будущим.

Вихрь продувает легкие до самых костей,

душ изнеможенных и немощных.

В блеклом воздухе очень вялые души,

постепенно ветер выметает холмы,

Лондона, Хэмпстеда, Кемпдена, Патни.

Здесь мрак отступает за пределы тьмы.

Спускаемся ниже, делаем последний шаг,

в царство, где одиночество вечно,

в мир иной, в антимир, где внутренний мрак.

Там избавление от вещей безупречно,

отрешённость от чувств и мира грёз,

в неподвижном духовном мире,

где путь в никуда, к недвижимости звёзд.

Там прошлое и будущее стало едино!

1.4

Колокольный звон.

Время хоронит день.

Пустой небосклон,

от солнца укрывает тень.

Подсолнух есть солнечный лик для нас.

Уже зимородок устремился ввысь,

летящего мира свет не угас,

ответил светом на свет и затих.

1.5

Слова и музыка всегда в движении,

не после смерти и только во времени.

Речь умолкает, идут причитания

и слово обретает форму молчания.

Слова и музыка могут достигнуть

немоту бессмертной китайской вазы.

В вечном покое может сгинуть,

скрипичный ключ в кантиленой фазе.

А предшествующий финал и начало

сходятся вместе в начале кольца

и все это в настоящем настало,

до начала и после конца.

Слова всегда в настоящем движении,

надрываясь, трещат и тухнут,

иногда разрываются от напряжения,

от неточности гниют и гибнут.

Им не под силу стоять на месте, поныне,

их постоянно атакуют в пространстве,

вопли, упреки, осаждают в пустыне

призрак, орущий в загробном танце.

Громкая жалоба неутешной химеры,

движение есть подробность ритма,

как у лестницы перила, ступени,

а у слов существует рифма.

По сути, любовь не движение,

лишь причина его во времени.

Вне времени и вне желания,

есть лишь одно стремление.

Вырваться на истинный путь

из небытия в бытие,

неожиданно солнечный луч,

сотрясает смехом детей,

в листве затаивших свой восторг.

Скорее, сюда, к причалу.

Нелепым становится времени срок,

между концом и его началом.

1.1

Time present and time past

Are both perhaps present in time future,

And time future contained in time past.

If all time is eternally present

All time is unredeemable.

What might have been is an abstraction

Remaining a perpetual possibility

Only in a world of speculation.

What might have been and what has been

Point to one end, which is always present.

Footfalls echo in the memory

Down the passage which we did not take

Towards the door we never opened

Into the rose-garden. My words echo

Thus, in your mind.

But to what purpose

Disturbing the dust on a bowl of rose-leaves

I do not know.

Other echoes

Inhabit the garden. Shall we follow?

Quick, said the bird, find them, find them,

Round the corner. Through the first gate,

Into our first world, shall we follow

The deception of the thrush? Into our first world.

There they were, dignified, invisible,

Moving without pressure, over the dead leaves,

In the autumn heat, through the vibrant air,

And the bird called, in response to

The unheard music hidden in the shrubbery,

And the unseen eyebeam crossed, for the roses

Had the look of flowers that are looked at.

There they were as our guests, accepted and accepting.

So we moved, and they, in a formal pattern,

Along the empty alley, into the box circle,

To look down into the drained pool.

Dry the pool, dry concrete, brown edged,

And the pool was filled with water out of sunlight,

And the lotos rose, quietly, quietly,

The surface glittered out of heart of light,

And they were behind us, reflected in the pool.

Then a cloud passed, and the pool was empty.

Go, said the bird, for the leaves were full of children,

Hidden excitedly, containing laughter.

Go, go, go, said the bird: human kind

Cannot bear very much reality.

Time past and time future

What might have been and what has been

Point to one end, which is always present.

1.2

Garlic and sapphires in the mud

Clot the bedded axle-tree.

The trilling wire in the blood

Sings below inveterate scars

Appeasing long forgotten wars.

The dance along the artery

The circulation of the lymph

Are figured in the drift of stars

Ascend to summer in the tree

We move above the moving tree

In light upon the figured leaf

And hear upon the sodden floor

Below, the boarhound and the boar

Pursue their pattern as before

But reconciled among the stars.

At the still point of the turning world. Neither flesh nor fleshless;

Neither from nor towards; at the still point, there the dance is,

But neither arrest nor movement. And do not call it fixity,

Where past and future are gathered. Neither movement from nor towards,

Neither ascent nor decline. Except for the point, the still point,

There would be no dance, and there is only the dance.

I can only say, there we have been: but I cannot say where.

And I cannot say, how long, for that is to place it in time.

The inner freedom from the practical desire,

The release from action and suffering, release from the inner

And the outer compulsion, yet surrounded

By a grace of sense, a white light still and moving,

Erhebung without motion, concentration

Without elimination, both a new world

And the old made explicit, understood

In the completion of its partial ecstasy,

The resolution of its partial horror.

Yet the enchainment of past and future

Woven in the weakness of the changing body,

Protects mankind from heaven and damnation

Which flesh cannot endure.

Time past and time future

Allow but a little consciousness.

To be conscious is not to be in time

But only in time can the moment in the rose-garden,

The moment in the arbour where the rain beat,

The moment in the draughty church at smokefall

Be remembered; involved with past and future.

Only through time time is conquered.

1.3

Here is a place of disaffection

Time before and time after

In a dim light: neither daylight

Investing form with lucid stillness

Turning shadow into transient beauty

With slow rotation suggesting permanence

Nor darkness to purify the soul

Emptying the sensual with deprivation

Cleansing affection from the temporal.

Neither plenitude nor vacancy. Only a flicker

Over the strained time-ridden faces

Distracted from distraction by distraction

Filled with fancies and empty of meaning

Tumid apathy with no concentration

Men and bits of paper, whirled by the cold wind

That blows before and after time,

Wind in and out of unwholesome lungs

Time before and time after.

Eructation of unhealthy souls

Into the faded air, the torpid

Driven on the wind that sweeps the gloomy hills of London,

Hampstead and Clerkenwell, Campden and Putney,

Highgate, Primrose and Ludgate. Not here

Not here the darkness, in this twittering world.

Descend lower, descend only

Into the world of perpetual solitude,

World not world, but that which is not world,

Internal darkness, deprivation

And destitution of all property,

Desiccation of the world of sense,

Evacuation of the world of fancy,

Inoperancy of the world of spirit;

This is the one way, and the other

Is the same, not in movement

But abstention from movement; while the world moves

In appetency, on its metalled ways

Of time past and time future.

1.4

Time and the bell have buried the day,

The black cloud carries the sun away.

Will the sunflower turn to us, will the clematis

Stray down, bend to us; tendril and spray

Clutch and cling?

Chill

Fingers of yew be curled

Down on us? After the kingfisher’s wing

Has answered light to light, and is silent, the light is still

At the still point of the turning world.

1.5

Words move, music moves

Only in time; but that which is only living

Can only die. Words, after speech, reach

Into the silence. Only by the form, the pattern,

Can words or music reach

The stillness, as a Chinese jar still

Moves perpetually in its stillness.

Not the stillness of the violin, while the note lasts,

Not that only, but the co-existence,

Or say that the end precedes the beginning,

And the end and the beginning were always there

Before the beginning and after the end.

And all is always now. Words strain,

Crack and sometimes break, under the burden,

Under the tension, slip, slide, perish,

Decay with imprecision, will not stay in place,

Will not stay still. Shrieking voices

Scolding, mocking, or merely chattering,

Always assail them. The Word in the desert

Is most attacked by voices of temptation,

The crying shadow in the funeral dance,

The loud lament of the disconsolate chimera.

The detail of the pattern is movement,

As in the figure of the ten stairs.

Desire itself is movement

Not in itself desirable;

Love is itself unmoving,

Only the cause and end of movement,

Timeless, and undesiring

Except in the aspect of time

Caught in the form of limitation

Between un-being and being.

Sudden in a shaft of sunlight

Even while the dust moves

There rises the hidden laughter

Of children in the foliage

Quick now, here, now, always—

Ridiculous the waste sad time

Stretching before and after.

2.1

В моем начале мой конец и год за годом,

дома возводятся, рушатся и снова возникают,

после них остаётся голое поле, или дорога,

камни уходят в новое здание, а брёвна в пламя,

пламя переходит в золу, а зола в землю,

которая снова плоть, покров и помет,

кости людей, скота, кукурузные стебли.

Время строить, рожать. Время зовёт.

Время ветру трясти, ослабевшие рамы,

стены тряхнуть, за которыми бегает мышь,

растрясти шпалеры и гобелены,

а также безмолвный и тихий девиз.

В моем начале виден мой конец.

Свет, проникая на голое поле, освещает аллею.

В полдень под сенью ветвей птенец,

прижимается к ограде, уступая дорогу фургону.

Сама аллея направляется к деревне,

в предвидении зноя, грозового дождя,

поглощают жар и свет серые камни,

ожидая первой совы, георгины спят.

В открытом поле, когда будешь слишком близко,

можно услышать в полночь звуки летнего мрака:

барабан, свирели, увидеть у костра танец диско,

мужчина и женщина постигают таинство брака.

Эта чета и есть необходимый союз,

держатся за руки, как муж и жена,

прыгают через костёр, танцуют блюз,

по-деревенски смешливо, в жанре

удоев, урожая и влюблённых соитий,

вздымают неуклюжие ноги, ноги земли,

как в случке животных в извечном ритме,

смрада и смерти, а также питья и еды.

Восход открывает новый день,

жара на взморье. Ветер в молчании,

щекочет волны. Вот моя тень,

или она где-то в моем самом начале.

2.2

Что ноябрю до первых гроз и весеннего пробуждения,

до возрождения длинного, летнего зноя,

подснежника, бьющегося из-под ног до изнеможения,

до мальв, что ввысь стремятся к небу стоя.

До раннего снега среди поздних роз?

Гром хочет очень сравниться,

с триумфальным движением звёзд,

грохоча в колеснице с зарницей,

в войнах погрязший весь Скорпион,

восстав на солнце, ждёт затмения.

Кометы плачут и меркнет Дракон,

летят Леониды в вихре сражения.

В огне полыхают земля, небосклон,

пламя сжигает поверхность планеты,

до оледенения продолжится сон,

пока не опишут катаклизмы поэты.

Ввергнет в бездну мучительной схватки,

со словом и смыслом, поэзия ни при чём.

Поэзию не приглашали к такой лихорадке,

надежды желанны, им всё нипочём.

Осенний покой или мудрая старость?

Быть может, нас обманули, или себя?

Старцы для обмана туман завещали,

оставив в наследство фальшь векселя.

Их просветленность, как разумная тупость.

Бессильна пред мраком, туда же их взор.

Истина мёртвых коллекций, это их мудрость.

Знания, вот единый и ложный обзор,

но в каждый миг они могут меняться.

На полпути в терновнике, в темном лесу,

у края обрыва, где мы будем бояться

чудовищ, где наваждения нас завлекут.

Поэтому не говорите о мудрости старцев,

их слабоумие и безумство необозримо.

Мы можем уповать на покой страдальцев.

Мудрость смирения — всегда незрима.

2.3

Уходят все в космическую пустоту, как во мрак.

Меркнет луна, «новости бирж» и «Готский Альманах».

Офицеры, литераторы, политики, меценаты,

слуги народа, председатели комитетов, магнаты,

стынут чувства и действовать нет побуждения.

Тихо, сказал я душе, тьма обнимает тебя.

Мы идём с ними молча на поминки того,

кого не хороним, ибо нет его.

Это будет Всевышнего мрак, как в театре ночь,

словно пышный, броский фасад, убирают прочь,

когда гаснет рампа, декораций замену ведут,

гул за кулисами, а тьма наступает на тьму.

Как в подземке, остановка меж станций,

заметно, как с ужасом опустошаются лица

и разговор, начавшись, в пустоте угасает,

мучительный страх безумия все нарастает.

Когда под наркозом сознание ожидает,

душа ждёт надежду и замирает.

Разум постигает всю пустоту

и безнадёжно гасит мечту.

Без любви остаётся одна только вера.

Жди без раздумий, мысль ещё не созрела,

но вера, надежда, любовь есть рабы ожидания,

мрак становится светом и начинает движение.

Журчание первых ручьев и грозы зимой,

невидимый дикий тмин и дикая земляника.

Смех в саду это отголоски восторгов порой,

извещают, что рождение и смерть это мука.

Чтобы быть там, где вас ещё нет,

вы должны идти по пути незнания,

познавая тайны лишенных страстей,

владеть тем, что не имел с рождения.

Чтобы покинуть свой прежний образ,

иди по дороге утрат, где не ходил никогда,

в твоём неведении будет знание и немощь.

Тебя никогда нет там, где ты есть! Всегда!

2.4

От раны страждущий сам врач,

людские раны ножом лечит,

как сострадающий палач,

он нас спасает от увечий.

Болезнь даёт нам исцеление,

сиделка, хоть сама больна,

но призывает к исцелению,

испить недуг во всем до дна.

Для всех больных, весь мир больница.

Мы в ней умрем от всяческих забот.

Её хозяин успеет разориться

и мы никогда не выйдем из её ворот.

Озноб вздымается от ног,

в сознании полыхает жар,

чтобы согреться, я продрог.

Пламя есть Божий дар!

Святую кровь привыкли пить,

Господню плоть едим поныне,

но веру в Бога продолжаем мнить,

а Пятницу мы чтим святыней.

2.5

Двадцать лет позади, пройдено полпути,

загублено время в прошедших войнах.

С каждым шагом пытаюсь слова найти,

но они покоряются только в книгах.

Начинаем штурм невыразимости суровой,

бессильным во всеобщем беспорядке,

с эмоциональным войском всех порывов,

неуправляемых в жестокой схватке.

Однажды и дважды и множество раз,

не миновать открытий умными людьми,

следует вернуть, что утрачено сейчас,

когда условия все так озлобленны.

Быть может, нет уже потерь, побед,

другое не наш удел, а лишь попытки.

Наш дом начальный путь на исходе лет,

небытие и бытие переплелись в убытки.

Сгорает жизнь мгновением,

не только люди, но и камни,

хранящие тайну смирения,

при свете луны или лампы.

Когда любовь обретет себя,

со старым семейным альбомом,

то и старость проходит любя,

безразлично, здесь иль за домом.

Там, где наш путь к иным ожиданиям.

Сквозь тьму и холод, в безлюдной пустоте,

стонет ветер, волны и море разочарований.

Альбатрос и дельфин. Мое начало в моем конце.

2.1

In my beginning is my end. In succession

Houses rise and fall, crumble, are extended,

Are removed, destroyed, restored, or in their place

Is an open field, or a factory, or a by-pass.

Old stone to new building, old timber to new fires,

Old fires to ashes, and ashes to the earth

Which is already flesh, fur and faeces,

Bone of man and beast, cornstalk and leaf.

Houses live and die: there is a time for building

And a time for living and for generation

And a time for the wind to break the loosened pane

And to shake the wainscot where the field-mouse trots

And to shake the tattered arras woven with a silent motto.

In my beginning is my end. Now the light falls

Across the open field, leaving the deep lane

Shuttered with branches, dark in the afternoon,

Where you lean against a bank while a van passes,

And the deep lane insists on the direction

Into the village, in the electric heat

Hypnotised. In a warm haze the sultry light

Is absorbed, not refracted, by grey stone.

The dahlias sleep in the empty silence.

Wait for the early owl.

In that open field

If you do not come too close, if you do not come too close,

On a summer midnight, you can hear the music

Of the weak pipe and the little drum

And see them dancing around the bonfire

The association of man and woman

In daun singe, signifying matrimonie—

A dignified and commodiois sacrament.

Two and two, necessary conun action,

Holding eche other by the hand or the arm

Whichever betokeneth concorde. Round and round the fire

Leaping through the flames, or joined in circles,

Rustically solemn or in rustic laughter

Lifting heavy feet in clumsy shoes,

Earth feet, loam feet, lifted in country mirth

Mirth of those long since under earth

Nourishing the corn. Keeping time,

Keeping the rhythm in their dancing

As in their living in the living seasons

The time of the seasons and the constellations

The time of milking and the time of harvest

The time of the coupling of man and woman

And that of beasts. Feet rising and falling.

Eating and drinking. Dung and death.

Dawn points, and another day

Prepares for heat and silence. Out at sea the dawn wind

Wrinkles and slides. I am here

Or there, or elsewhere. In my beginning.

2.2

What is the late November doing

With the disturbance of the spring

And creatures of the summer heat,

And snowdrops writhing under feet

And hollyhocks that aim too high

Red into grey and tumble down

Late roses filled with early snow?

Thunder rolled by the rolling stars

Simulates triumphal cars

Deployed in constellated wars

Scorpion fights against the Sun

Until the Sun and Moon go down

Comets weep and Leonids fly

Hunt the heavens and the plains

Whirled in a vortex that shall bring

The world to that destructive fire

Which burns before the ice-cap reigns.

That was a way of putting it — not very satisfactory:

A periphrastic study in a worn-out poetical fashion,

Leaving one still with the intolerable wrestle

With words and meanings. The poetry does not matter.

It was not (to start again) what one had expected.

What was to be the value of the long looked forward to,

Long hoped for calm, the autumnal serenity

And the wisdom of age? Had they deceived us

Or deceived themselves, the quiet-voiced elders,

Bequeathing us merely a receipt for deceit?

The serenity only a deliberate hebetude,

The wisdom only the knowledge of dead secrets

Useless in the darkness into which they peered

Or from which they turned their eyes. There is, it seems to us,

At best, only a limited value

In the knowledge derived from experience.

The knowledge imposes a pattern, and falsifies,

For the pattern is new in every moment

And every moment is a new and shocking

Valuation of all we have been. We are only undeceived

Of that which, deceiving, could no longer harm.

In the middle, not only in the middle of the way

But all the way, in a dark wood, in a bramble,

On the edge of a grimpen, where is no secure foothold,

And menaced by monsters, fancy lights,

Risking enchantment. Do not let me hear

Of the wisdom of old men, but rather of their folly,

Their fear of fear and frenzy, their fear of possession,

Of belonging to another, or to others, or to God.

The only wisdom we can hope to acquire

Is the wisdom of humility: humility is endless.

The houses are all gone under the sea.

The dancers are all gone under the hill.

2.3

O dark, dark, dark. They all go into the dark,

The vacant interstellar spaces, the vacant into the vacant,

The captains, merchant bankers, eminent men of letters,

The generous patrons of art, the statesmen and the rulers,

Distinguished civil servants, chairmen of many committees,

Industrial lords and petty contractors, all go into the dark,

And dark the Sun and Moon, and the Almanach de Gotha

And the Stock Exchange Gazette, the Directory of Directors,

And cold the sense and lost the motive of action.

And we all go with them, into the silent funeral,

Nobody’s funeral, for there is no one to bury.

I said to my soul, be still, and let the dark come upon you

Which shall be the darkness of God. As, in a theatre,

The lights are extinguished, for the scene to be changed

With a hollow rumble of wings, with a movement of darkness on darkness,

And we know that the hills and the trees, the distant panorama

And the bold imposing facade are all being rolled away—

Or as, when an underground train, in the tube, stops too long between stations

And the conversation rises and slowly fades into silence

And you see behind every face the mental emptiness deepen

Leaving only the growing terror of nothing to think about;

Or when, under ether, the mind is conscious but conscious of nothing—

I said to my soul, be still, and wait without hope

For hope would be hope for the wrong thing; wait without love,

For love would be love of the wrong thing; there is yet faith

But the faith and the love and the hope are all in the waiting.

Wait without thought, for you are not ready for thought:

So the darkness shall be the light, and the stillness the dancing.

Whisper of running streams, and winter lightning.

The wild thyme unseen and the wild strawberry,

The laughter in the garden, echoed ecstasy

Not lost, but requiring, pointing to the agony

Of death and birth.

You say I am repeating

Something I have said before. I shall say it again.

Shall I say it again? In order to arrive there,

To arrive where you are, to get from where you are not,

You must go by a way wherein there is no ecstasy.

In order to arrive at what you do not know

You must go by a way which is the way of ignorance.

In order to possess what you do not possess

You must go by the way of dispossession.

In order to arrive at what you are not

You must go through the way in which you are not.

And what you do not know is the only thing you know

And what you own is what you do not own

And where you are is where you are not.

2.4

The wounded surgeon plies the steel

That questions the distempered part;

Beneath the bleeding hands we feel

The sharp compassion of the healer’s art

Resolving the enigma of the fever chart.

Our only health is the disease

If we obey the dying nurse

Whose constant care is not to please

But to remind of our, and Adam’s curse,

And that, to be restored, our sickness must grow worse.

The whole earth is our hospital

Endowed by the ruined millionaire,

Wherein, if we do well, we shall

Die of the absolute paternal care

That will not leave us, but prevents us everywhere.

The chill ascends from feet to knees,

The fever sings in mental wires.

And quake in frigid purgatorial fires

Of which the flame is roses, and the smoke is briars.

The dripping blood our only drink,

The bloody flesh our only food:

In spite of which we like to think

That we are sound, substantial flesh and blood—

Again, in spite of that, we call this Friday good.

2.5

So here I am, in the middle way, having had twenty years—

Twenty years largely wasted, the years of l’entre deux guerres

Trying to use words, and every attempt

Is a wholly new start, and a different kind of failure

Because one has only learnt to get the better of words

For the thing one no longer has to say, or the way in which

One is no longer disposed to say it. And so each venture

Is a new beginning, a raid on the inarticulate

With shabby equipment always deteriorating

In the general mess of imprecision of feeling,

Undisciplined squads of emotion. And what there is to conquer

By strength and submission, has already been discovered

Once or twice, or several times, by men whom one cannot hope

To emulate — but there is no competition—

There is only the fight to recover what has been lost

And found and lost again and again: and now, under conditions

That seem unpropitious. But perhaps neither gain nor loss.

For us, there is only the trying. The rest is not our business.

Home is where one starts from. As we grow older

The world becomes stranger, the pattern more complicated

Of dead and living. Not the intense moment

Isolated, with no before and after,

But a lifetime burning in every moment

And not the lifetime of one man only

But of old stones that cannot be deciphered.

There is a time for the evening under starlight,

A time for the evening under lamplight

(The evening with the photograph album).

Love is most nearly itself

When here and now cease to matter.

Old men ought to be explorers

Here or there does not matter

We must be still and still moving

Into another intensity

For a further union, a deeper communion

Through the dark cold and the empty desolation,

The wave cry, the wind cry, the vast waters

Of the petrel and the porpoise. In my end is my beginning.

3.1

О богах известно немного, но думаю, что река

бронзовая, сильная, неукротимая богиня,

терпеливая и понятная граница во многие века,

была для доставки товара полезной гордыней.

После того, как на реке навели мосты,

бронзовую богиню в городе забывают,

но время наводнений она старается блюсти.

Бушует, сметает преграды и напоминает,

что для неё нет жертв, она их созерцает,

во власти машин ждёт и наблюдает.

Ритм реки я ощущал в своей детской спальне,

трясущуюся гроздь винограда, при газовой лампе.

Река внутри нас, а море вне,

оно граница, между землёй и гранитом,

где в бухтах бьется наедине

и говорит о другом мироздании, промытом:

о медузе, китовом хребте и рыбе-звезде.

В заливах оно являет нашему взгляду,

нежные анемоны в морской среде,

море выбрасывает наши утраты, досаду,