Неточные совпадения
— Для чего, на кой черт? Неужели ты думаешь, что если бы она смела написать, так не написала бы? К самому царю бы накатала, чтобы только говорили, что
вот к кому она пишет; а
то видно с ее письмом не только что до графа, и до дворника его не дойдешь!.. Ведь как надула-то, главное: из-за этого дела я пять тысяч казенной недоимки с нее не взыскивал, два строгих выговора получил за
то; дадут еще третий, и под суд!
— Ты сам меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда
вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество,
тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф,
то есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
— Теперь по границе владения ставят столбы и, вместо которого-нибудь из них, берут и уставляют астролябию, и начинают смотреть
вот в щелку этого подвижного диаметра, поворачивая его до
тех пор, пока волосок его не совпадает с ближайшим столбом; точно так же поворачивают другой диаметр к другому ближайшему столбу и какое пространство между ими — смотри
вот: 160 градусов, и записывают это, — это значит величина этого угла, — понял?
— Очень вам благодарен, я подумаю о
том! — пробормотал он; смущение его так было велико, что он сейчас же уехал домой и, здесь, дня через два только рассказал Анне Гавриловне о предложении княгини, не назвав даже при этом дочь, а объяснив только, что
вот княгиня хочет из Спирова от Секлетея взять к себе девочку на воспитание.
— Да
вот поди ты, врет иной раз, бога не помня; сапоги-то вместо починки истыкал да исподрезал;
тот и потянул его к себе; а там испужался, повалился в ноги частному: «Высеките, говорит, меня!»
Тот и велел его высечь. Я пришел — дуют его, кричит благим матом. Я едва упросил десятских, чтобы бросили.
— А
тем, что какую-то дугу согнутую играл, а не человека!..
Вот пан Прудиус, — продолжал Николай Силыч, показывая на Павла, —
тот за дело схватился, за психею взялся, и вышло у него хорошо; видно, что изнутри все шло!
— Так за что же и судить его?
Тему вы сами одобрили, а выполнена она — сколько
вот я, прочтя сочинение, вижу — прекрасно!
— А
то, что если господина Вихрова выгонят,
то я объявляю всем,
вот здесь сидящим, что я по делу сему господину попечителю Московского учебного округа сделаю донос, — произнес Николай Силыч и внушительно опустился на свой стул.
— Одна-с, — отвечала
та, прислушавшись немного. —
Вот, батюшка, — прибавила она Павлу, — барыня-то эта чужая нам, а и в деревню к нам приезжала, и сюда сейчас приехала, а муженек хоть и сродственник, а до сих пор не бывал.
— Ну,
вот давай, я тебя стану учить; будем играть в четыре руки! — сказала она и, вместе с
тем, близко-близко села около Павла.
— А
вот, кстати, — начал Павел, — мне давно вас хотелось опросить: скажите, что значил, в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари о
том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то такое говорила в саду, что если случится это — хорошо, а не случится — тоже хорошо.
— А про
то, что все один с дяденькой удумал; на,
вот, перед самым отъездом, только что не с вороной на хвосте прислал оказать отцу, что едешь в Москву!
Полковник по крайней мере с полчаса еще брюзжал, а потом, как бы сообразив что-то такое и произнося больше сам с собой: «Разве
вот что сделать!» — вслед за
тем крикнул во весь голос...
— А я вот-с, — продолжал Павел, начиная уже горячиться, — если с неба звезды буду хватать,
то выйду только десятым классом, и
то еще через четыре года только!
—
Вот это хорошо, молись: молитва лучше всяких докторов помогает!.. — говорил он, а между
тем сам беспрестанно толковал о Павле с Симоновым.
— Весь он у меня, братец, в мать пошел: умная ведь она у меня была, но тоже этакая пречувствительная и претревожная!..
Вот он тоже маленьким болен сделался; вдруг вздумала: «Ай, батюшка, чтобы спасти сына от смерти, пойду сама в Геннадьев монастырь пешком!..» Сходила, надорвалась, да и жизнь кончила, так разве бог-то требует
того?!
— И
то сяду, — сказал
тот, сейчас же садясь. — Стар ныне уж стал;
вот тоже иной раз по подряду куда придешь — постоишь маненько и сядешь. «Нет-мо, баря, будет; постоял я перед вами довольно!..»
— А
вот за
то, что ты побоялась мужика, мы покажем тебе привидение!.. Прекрасный незнакомец, выйди! — обратился Еспер Иваныч к драпировке.
Вот этот цветок, употреби его для обоняния — он принесет пользу; вкуси его — и он — о, чудо перемены! — смертью тебя обледенит, как будто в нем две разнородные силы: одна горит живительным огнем, другая веет холодом могилы; такие два противника и в нас:
то — благодать и гибельные страсти, и если овладеют страсти нашею душой, завянет навсегда пленительный цветок».
Если какой-нибудь господин был довольно силен, он подавал прошение королю, и
тот передавал дело его в административный суд, —
вот вам и несменяемость судей!
— Мастерина первого сорта! — отвечал
тот. —
Вот, мы сейчас вам настоящую комедию с ним сломаем. Ну, вставай, — знаешь! — прибавил он Петину.
— Ну,
вот этого мы и сами не знаем — как, — отвечал инженер и, пользуясь
тем, что Салов в это время вышел зачем-то по хозяйству, начал объяснять. — Это история довольно странная. Вы, конечно, знакомы с здешним хозяином и знаете, кто он такой?
— Павел Михайлович, — начал он, становясь перед сыном, — так как вы в Москве очень мало издерживали денег,
то позвольте
вот вам поклониться пятьюстами рублями. — И, поклонившись сыну в пояс, полковник протянул к нему руку, в которой лежало пятьсот рублей.
— Так как вы, Иван, сберегли барина и привезли его мне жива и невредима,
то вот вам за это двадцать пять рублей награды!..
— Ну,
вот видишь! — подхватил как бы даже с удовольствием полковник. — Мне, братец, главное,
то понравилось, что ты ему во многом не уступал: нет, мол, ваше превосходительство, не врите!
— Да,
вот mademoiselle Прыхина и Клеопатра Петровна сказали мне — в кого они влюблены, и вы мне должны сказать
то же самое.
— Так уж случилось; черт, видимо, попутал, — произнесла Анна Ивановна и развела ручками, —
тот грустный такой был да наставления мне все давал; а этот все смешил…
вот и досмешил теперь… хорошо сделал?
—
Вот как! — произнес Павел и сделал легкую гримасу. — Приятели мои: Марьеновский, Неведомов, Петин и Замин, — прибавил он, непременно ожидая, что Плавин будет сильно удивлен подрясником Неведомова и широкими штанами Петина; но
тот со всеми с ними очень вежливо поклонился, и на лице его ничего не выразилось.
— Разве
вот что сделать, — рассуждала между
тем Анна Ивановна (ей самой очень хотелось сыграть на театре), — я скажу жениху, что я очень люблю театр. Если он рассердится и запретит мне, тогда зачем мне и замуж за него выходить, а если скажет: «Хорошо, сыграйте», — тогда я буду играть.
—
Вот вместе с Полежаевым [Полежаев Александр Иванович (1804—1838) — русский поэт, Павел Вихров переделывает стихи Полежаева «Тарки»:] могу сказать я, — декламировал он: — «Я был в полях, какая радость! Меж
тем в Москве какая гадость!»
— Да уж это точно что, — подтвердил Кирьян. — Когда
вот Павла Михайлыча нет, что люди едят,
то и он кушает.
— Научите вы меня, как мне все мое именье устроить, чтобы всем принадлежащим мне людям было хорошо и привольно; на волю я вас думал отпустить, но Макар Григорьев
вот не советует… Что же мне делать после
того?
— Ехать-то мне, — начал Павел, —
вот ты хоть и не хочешь быть мне отцом, но я все-таки тебе откроюсь:
та госпожа, которая жила здесь со мной, теперь — там, ухаживает за больным, умирающим мужем. Приеду я туда, и мы никак не утерпим, чтобы не свидеться.
— Ну
вот видите! — перебил его Вихров. — Пока вам не удалось еще развратить меня до карт,
то я предлагаю вам устроить другого рода аферу на мой счет: свезите меня в какое-нибудь увеселительное заведение, и я вам выставлю от себя вино и ужин, какой вы хотите.
— С моей стороны очень просто вышло, — отвечал Салов, пожимая плечами, — я очутился тогда, как Ир, в совершенном безденежье; а там слух прошел, что
вот один из этих же свиней-миллионеров племянницу свою, которая очутилась от него, вероятно, в известном положении, выдает замуж с
тем только, чтобы на ней обвенчаться и возвратить это сокровище ему назад… Я и хотел подняться на эту штуку…
— Может быть, он и
ту способность имеет; а что касается до ума его,
то вот именно мне всегда казалось, что у него один из
тех умов, которые, в какую область хотите поведите, они всюду пойдут за вами и везде все будут понимать настоящим образом… качество тоже, полагаю, немаловажное для писателя.
— В
том, что у меня большая проруха в эстетическом образовании: я очень мало читал критик, не занимался почти совершенно философией —
вот этим-то я и хочу теперь заняться.
— «Ну, говорит, тебе нельзя, а ему можно!» — «Да, говорю, ваше сиятельство, это один обман, и вы
вот что, говорю, один дом отдайте
тому подрядчику, а другой мне; ему платите деньги, а я пока стану даром работать; и пусть через два года, что его работа покажет, и что моя, и тогда мне и заплатите, сколько совесть ваша велит вам!» Понравилось это барину, подумал он немного…
Потом осень, разделка им начнется: они все свои прогулы и нераденье уж и забыли, и давай только ему денег больше и помни его услуги; и тут я, — может быть, вы не поверите, — а я
вот, матерь божья, кажинный год после
того болен бываю; и не
то, чтобы мне денег жаль, — прах их дери, я не жаден на деньги, — а
то, что никакой справедливости ни в ком из псов их не встретишь!
— А черт его знает! — отвечал
тот. — И
вот тоже дворовая эта шаварда, — продолжал он, показывая головой в
ту сторону, куда ушел Иван, — все завидует теперь, что нам, мужикам, жизнь хороша, а им — нет. «Вы, говорит, живете как вольные, а мы — как каторжные». — «Да есть ли, говорю, у вас разум-то на воле жить: — ежели, говорю, лошадь-то с рожденья своего взнуздана была, так, по-моему, ей взнузданной и околевать приходится».
Дедушка ваш… форсун он этакий был барин, рассердился наконец на это, призывает его к себе: «На
вот, говорит, тебе, братец, и сыновьям твоим вольную; просьба моя одна к тебе, — не приходи ты больше ко мне назад!» Старик и сыновья ликуют; переехали сейчас в город и заместо
того, чтобы за дело какое приняться, — да, пожалуй, и не умеют никакого дела, — и начали они пить, а сыновья-то, сверх
того, начали батьку бить: давай им денег! — думали, что деньги у него есть.
— Ну, уж этого я не разумею, извините!..
Вот хоть бы тоже и промеж нас, мужиков, сказки эти разные ходят; все это в них рассказываются глупости одни только, как я понимаю; какие-то там Иван-царевичи, Жар-птицы, Царь-девицы — все это пустяки, никогда ничего
того не было.
— Что же все! — возразил Макар Григорьев. — Никогда он не мог делать
того, чтобы летать на птице верхом.
Вот в нашей деревенской стороне, сударь, поговорка есть: что сказка — враль, а песня — быль, и точно: в песне
вот поют, что «во саду ли, в огороде девушка гуляла», — это быль: в огородах девушки гуляют; а сказка про какую-нибудь Бабу-ягу или Царь-девицу — враки.
Я так понимаю, что господа теперь для нас все равно, что родители: что хорошо мы сделали, им долженствует похвалить нас, худо — наказать;
вот этого-то мы, пожалуй, с нашим барином и не сумеем сделать, а промеж
тем вы за всех нас отвечать богу будете, как пастырь — за овец своих: ежели какая овца отшатнется в сторону, ее плетью по боку надо хорошенько…
Вихров хотел для этого взять какого-нибудь молоденького семинаристика от приходу, какового и поручил отыскать Кирьяну, но
тот на другой же день, придя к нему, объявил, что мальчиков-семинаристов теперь нет у прихода, потому что все они в училище учатся, а
вот тут дьякон-расстрига берется переписывать.
Нынче
вот я отстал, мне ничего водки не пить, а прежде дня без
того не мог прожить, — вышла у меня вся эта пекуния [Пекуния — от латинского слова pecuniae — деньги (бурсацкий жаргон).], что матушка-дьяконица со мной отпустила, беда: хоть топись, не на что выпить!..
Я в азарте кричу: «
Вот, говорю, я мешок монастырский украл, отдал ему, а он отпирается!..» Дело, значит, повели уголовное: так, выходит, я церковный; ну и наши там следователи уписали было меня порядочно, да настоятель, по счастью моему, в
те поры был в монастыре, — старец добрый и кроткий, призывает меня к себе.
—
Вот тут барин жил и лет тридцать такую повадку имел: поедет по своим деревням, и которая ему девица из крестьянства понравится,
ту и подай ему сейчас в горницы; месяца два, три, год-другой раз продержит, а потом и возвращает преспокойно родителям.
— Понимаю-с, — отвечал Добров, — мало ведь как-то здесь этого есть. Здесь не
то, что сторона какая-нибудь вольная, —
вот как при больших дорогах бывает, где частые гульбища и поседки.
—
Вот у него с маменькой своей какая по любви-то история была, сильнеющая; он года с три, что ли,
тому назад приезжал сюда на целое лето, да и втюрился тут в одну крестьянскую девушку свою.