Неточные совпадения
«Я смущал
ваше спокойствие. Я схожу со сцены.
Не жалейте; я так люблю вас обоих, что очень счастлив своею решимостью. Прощайте».
А через два дня после того, как она уехала, приходил статский, только уже другой статский, и приводил с собою полицию, и много ругал Марью Алексевну; но Марья Алексевна сама ни в одном слове
не уступала ему и все твердила: «я никаких
ваших делов
не знаю.
— Нет, маменька. Я уж давно сказала вам, что
не буду целовать
вашей руки. А теперь отпустите меня. Я, в самом деле, чувствую себя дурно.
Ну, меня и взяла злость: а когда, говорю, по —
вашему я
не честная, так я и буду такая!
— Мсье Сторешни́к! — Сторешников возликовал: француженка обращалась к нему в третий раз во время ужина: — мсье Сторешни́к! вы позвольте мне так называть вас, это приятнее звучит и легче выговаривается, — я
не думала, что я буду одна дама в
вашем обществе; я надеялась увидеть здесь Адель, — это было бы приятно, я ее так редко ежу.
Я бы ничего
не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата,
не бесцветное, а, как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только
ваши эскимосы!
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в
вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но
не господствующий.
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она
не поступит на сцену? Впрочем, господа, я говорю только о том, что я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога?
Ваш великий поэт Карасен, говорили мне, сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног.
Вашу руку, мсье Сторешни́к, — она схватила его за руку, — чувствуете, что это
не тело?
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы
не будете ждать Жюли и меня на
ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история
не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
— Я говорю с вами, как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще
не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам
вашу клевету. Если вы согласны, дайте
вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам
не понимая, что делает.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: —
ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из
вашего рассказа я узнаю
ваш характер.
Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Что ж, он хотел обмануть
вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж
не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
—
Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы
не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он говорит о своих отношениях к
вашему семейству, — например, с какою целью он приглашал нас вчера в
вашу ложу?
— Да,
ваша мать
не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей, как
ваша мать. У них никакие чувства
не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это будет
не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «
ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она
не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор
не сказала; младшая горничная
не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего
не скрывала; ей сказали — «я сама ничего
не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли я ничего
не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
—
Ваше превосходительство, я ни в чем тут
не виноват, бог свидетель.
— Мне давно было известно, что Мишель волочится за
вашей дочерью. Я
не мешала этому, потому что молодому человеку нельзя же жить без развлечений. Я снисходительна к шалостям молодых людей. Но я
не потерплю унижения своей фамилии. Как
ваша дочь осмелилась забрать себе в голову такие виды?
—
Ваше превосходительство, она
не осмеливалась иметь таких видов. Она почтительная девушка, мы ее воспитали в уважении.
— Она,
ваше превосходительство, против
вашей воли никогда
не посмеет.
— Мы это чувствуем,
ваше превосходительство, и Верочка чувствует. Она так к сказала: я
не смею, говорит, прогневать их превосходительство.
— Так было,
ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего
не скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены,
ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время
не осмеливались тревожить
ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она говорит: я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать
не следует.
— Хорошо, хорошо. Татьяна! — Вошла старшая горничная. — Найди мое синее бархатное пальто. Это я дарю
вашей жене. Оно стоит 150 р. (85 р.), я его только 2 раза (гораздо более 20) надевала. Это я дарю
вашей дочери, Анна Петровна подала управляющему очень маленькие дамские часы, — я за них заплатила 300 р. (120 р.). Я умею награждать, и вперед
не забуду. Я снисходительна к шалостям молодых людей.
— Вы
не можете отгадать, — я вам скажу. Это очень просто и натурально; если бы в вас была искра благородного чувства, вы отгадали бы.
Ваша любовница, — в прежнем разговоре Анна Петровна лавировала, теперь уж нечего было лавировать: у неприятеля отнято средство победить ее, —
ваша любовница, —
не возражайте, Михаил Иваныч, вы сами повсюду разглашали, что она
ваша любовница, — это существо низкого происхождения, низкого воспитания, низкого поведения, — даже это презренное существо…
— Я и
не употребляла б их, если бы полагала, что она будет
вашею женою. Но я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого
не будет и почему
не будет. Дайте же мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по
вашему мнению, но теперь дайте мне докончить. Я хочу сказать, что
ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие
вашего намерения…
— Вы сами задерживаете меня. Я хотела сказать, что даже она, — понимаете ли, даже она! — умела понять и оценить мои чувства, даже она, узнавши от матери о
вашем предложении, прислала своего отца сказать мне, что
не восстанет против моей воли и
не обесчестит нашей фамилии своим замаранным именем.
— Отлично, матушка; она уж узнала и говорит: как вы осмеливаетесь? а я говорю: мы
не осмеливаемся,
ваше превосходительство, и Верочка уж отказала.
— Вера Павловна! я жестоко оскорбил вас, я виноват, достоин казни, но
не могу перенести
вашего отказа… — и так дальше, и так дальше.
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас…
не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить
ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите, быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне,
не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен; быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.
— Мне жаль вас, — сказала Верочка: — я вижу искренность
вашей любви (Верочка, это еще вовсе
не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь
не то;
не всякий тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе
не то, — но Верочка еще
не знает этого, и растрогана), — вы хотите, чтобы я
не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни к чему
не поведет: я никогда
не дам вам другого ответа, кроме того, какой дала нынче.
— Да разве вы
не женщина? Мне стоит только сказать вам самое задушевное
ваше желание — и вы согласитесь со мною. Это общее желание всех женщин.
— Мы все говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все говорил о себе. Теперь я хочу быть любезным, — говорить о вас! Вера Павловна. Знаете, я был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я
не умею отвечать себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро будет
ваша свадьба?
— Это вторая причина, а первую, которую вы
не можете сказать мне, я могу сказать вам:
ваше положение в семействе ужасно.
— Вы смотрите прямо, просто. Нет,
ваш взгляд меня
не обижает.
— Конечно, у него
не то на уме, Марья Алексевна, а я все-таки очень вам благодарен, Марья Алексевна, за
ваше наблюдение.
— Так буду и я беспощадна, Дмитрий Сергеич, — сказала Верочка, улыбаясь: — вы
не обольщайтесь мыслью, что имели во мне упорную противницу
вашей теории расчета выгод и приобрели ей новую последовательницу.
— Однако, — сказала она, смеясь: — мы делаем друг другу удивительные комплименты. Я вам: вы, Дмитрий Сергеич, пожалуйста,
не слишком-то поднимайте нос; вы мне: вы смешны с
вашими сомнениями, Вера Павловна!
— Люди, говорящие разные пустяки, могут говорить о нем, как им угодно; люди, имеющие правильный взгляд на жизнь, скажут, что вы поступили так, как следовало вам поступить; если вы так сделали, значит, такова была
ваша личность, что нельзя вам было поступить иначе при таких обстоятельствах, они скажут, что вы поступили по необходимости вещей, что, собственно говоря, вам и
не было другого выбора.
— Кто имеет право порицать выводы из факта, когда существует факт?
Ваша личность в данной обстановке — факт;
ваши поступки — необходимые выводы из этого факта, делаемые природою вещей. Вы за них
не отвечаете, а порицать их — глупо.
— Однако вы
не отступаете от своей теории. Так я
не заслужу
ваше порицание, если приму предложение моего жениха?
— Видите, какая я хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но в общем вопросе остаются затруднения.
Ваша книга говорит: человек действует по необходимости. Но ведь есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю и перевертываю страницы нот; я перевертываю их иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я
не могла перевернуть левою?
не зависит ли это от моего произвола?
— Нет, Вера Павловна; если вы перевертываете,
не думая ничего о том, какою рукою перевернуть, вы перевертываете тою рукою, которою удобнее, произвола нет; если вы подумали: «дай переверну правою рукою» — вы перевернете под влиянием этой мысли, но эта мысль явилась
не от
вашего произвола; она необходимо родилась от других…
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по
вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и
не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами
не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде
не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и
не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
— Ах, боже мой! И все замечания, вместо того чтобы говорить дело. Я
не знаю, что я с вами сделала бы — я вас на колени поставлю: здесь нельзя, — велю вам стать на колени на
вашей квартире, когда вы вернетесь домой, и чтобы
ваш Кирсанов смотрел и прислал мне записку, что вы стояли на коленях, — слышите, что я с вами сделаю?
—
Не слушаю и ухожу. — Вернулась. — Говорите скорее,
не буду перебивать. Ах, боже мой, если б вы знали, как вы меня обрадовали! Дайте
вашу руку. Видите, как крепко, крепко жму.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и
ваш товарищ, говоривший с ним о
вашем деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно было говорить между собою о дружбе одного из вас с молодою девушкою,
не компрометируя эту девушку во мнении других двух.
— Друг мой, дайте же, я возьму
ваш узелок, ведь теперь он уж
не секрет.
— Позвольте мне быть невежею, Марья Алексевна: я так расстроен, что надобно мне отдохнуть в приятном и уважаемом мною обществе; а такого общества я нигде
не нахожу, кроме как в
вашем доме. Позвольте мне напроситься обедать у вас нынче и позвольте сделать некоторые поручения
вашей Матрене. Кажется, тут есть недалеко погреб Денкера, у него вино
не бог знает какое, но хорошее.
— Вера Павловна, вы
не пили, и я
не пил. Теперь выпьем и мы. Здоровье моей невесты и
вашего жениха!
— А ты думаешь, я уж такая глупенькая, что
не могу, как выражаются
ваши книги, вывесть заключение из посылок?