Неточные совпадения
— Да, да, пожалуйста. Но
не пройдете ли вы сперва в
вашу комнату, Евгений Васильич?
— Я к
вашим услугам, Николай Петрович; но куда нам до Либиха! Сперва надо азбуке выучиться и потом уже взяться за книгу, а мы еще аза в глаза [Аза в глаза
не видать — значит
не знать самого начала чего-либо; аз — первая буква славянской азбуки.]
не видали.
— Мой дед землю пахал, — с надменною гордостию отвечал Базаров. — Спросите любого из
ваших же мужиков, в ком из нас — в вас или во мне — он скорее признает соотечественника. Вы и говорить-то с ним
не умеете.
—
Не беспокойся, — промолвил он. — Я
не позабудусь именно вследствие того чувства достоинства, над которым так жестоко трунит господин… господин доктор. Позвольте, — продолжал он, обращаясь снова к Базарову, — вы, может быть, думаете, что
ваше учение новость? Напрасно вы это воображаете. Материализм, который вы проповедуете, был уже
не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным…
— Знаешь ли что? — говорил в ту же ночь Базаров Аркадию. — Мне в голову пришла великолепная мысль. Твой отец сказывал сегодня, что он получил приглашение от этого
вашего знатного родственника. Твой отец
не поедет; махнем-ка мы с тобой в ***; ведь этот господин и тебя зовет. Вишь, какая сделалась здесь погода; а мы прокатимся, город посмотрим. Поболтаемся дней пять-шесть, и баста!
— Поверите ли, — продолжал он, — что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что
не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг… словно прозрел! «Вот, — подумал я, — наконец нашел я человека!» Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой
ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о ней?
— Да, я. И знаете ли, с какою целью? Куклы делать, головки, чтобы
не ломались. Я ведь тоже практическая. Но все еще
не готово. Нужно еще Либиха почитать. Кстати, читали вы статью Кислякова о женском труде в «Московских ведомостях»? Прочтите, пожалуйста. Ведь вас интересует женский вопрос? И школы тоже? Чем
ваш приятель занимается? Как его зовут?
— Прелесть! прелесть! — запищал Ситников. — Я вас представлю. Умница, богачка, вдова. К сожалению, она еще
не довольно развита: ей бы надо с нашею Евдоксией поближе познакомиться. Пью
ваше здоровье, Eudoxie! Чокнемтесь! «Et toc, et toc, et tin-tin-tin! Et toc, et toc, et tin-tin-tin!!.»
— Merci, — промолвила Одинцова, вставая. — Вы обещали мне посетить меня, привезите же с собой и
вашего приятеля. Мне будет очень любопытно видеть человека, который имеет смелость ни во что
не верить.
— Может быть, вам лучше знать. Итак, вам угодно спорить, — извольте. Я рассматривал виды Саксонской Швейцарии в
вашем альбоме, а вы мне заметили, что это меня занять
не может. Вы это сказали оттого, что
не предполагаете во мне художественного смысла, — да, во мне действительно его нет; но эти виды могли меня заинтересовать с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор, например.
— Ах, Евгений Васильич, как
не ждать-то-с! Верите ли богу, сердце изныло, на родителей на
ваших глядючи.
— Оттого, что вы сами мне сказали, что скучаете только тогда, когда
ваш порядок нарушается. Вы так непогрешительно правильно устроили
вашу жизнь, что в ней
не может быть места ни скуке, ни тоске… никаким тяжелым чувствам.
— Спустите штору и сядьте, — промолвила Одинцова, — мне хочется поболтать с вами перед
вашим отъездом. Расскажите мне что-нибудь о самом себе; вы никогда о себе
не говорите.
— Меня эти сплетни даже
не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет во мне желания, охоты жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы думаете: это говорит «аристократка», которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и
не скрываюсь: я люблю то, что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в
ваших глазах романтизм.
— Вам хочется полюбить, — перебил Базаров, — а полюбить вы
не можете: вот в чем
ваше несчастие.
— Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы удовольствовались такою скромною деятельностью, и
не сами ли вы всегда утверждаете, что для вас медицина
не существует. Вы — с
вашим самолюбием — уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы
не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильич, что я умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может быть, через такие же испытания, как и вы.
— Вы называете дружескую беседу болтовней… Или, может быть, вы меня, как женщину,
не считаете достойною
вашего доверия? Ведь вы нас всех презираете.
— Нет, я ничего
не знаю… но положим: я понимаю
ваше нежелание говорить о будущей
вашей деятельности; но то, что в вас теперь происходит…
— Через несколько минут
ваша комната будет готова принять вас, — воскликнул он с торжественностию, — Аркадий… Николаич? так, кажется, вы изволите величаться? А вот вам и прислуга, — прибавил он, указывая на вошедшего с ним коротко остриженного мальчика в синем, на локтях прорванном, кафтане и в чужих сапогах. — Зовут его Федькой. Опять-таки повторяю, хоть сын и запрещает,
не взыщите. Впрочем, трубку набивать он умеет. Ведь вы курите?
— Это что за фантазия! Дайте-ка
ваш пульс пощупать. — Базаров взял ее руку, отыскал ровно бившуюся жилку и даже
не стал считать ее ударов. — Сто лет проживете, — промолвил он, выпуская ее руку.
— Эх, Федосья Николаевна! поверьте мне: все умные дамы на свете
не стоят
вашего локотка.
— Я должен извиниться, что мешаю вам в
ваших ученых занятиях, — начал он, усаживаясь на стуле у окна и опираясь обеими руками на красивую трость с набалдашником из слоновой кости (он обыкновенно хаживал без трости), — но я принужден просить вас уделить мне пять минут
вашего времени…
не более.
— А вот извольте выслушать. В начале
вашего пребывания в доме моего брата, когда я еще
не отказывал себе в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать
ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни в моем присутствии речь никогда
не заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое
ваше мнение об этом предмете?
— То есть вы хотите сказать, если я только вас понял, что какое бы ни было
ваше теоретическое воззрение на дуэль, на практике вы бы
не позволили оскорбить себя,
не потребовав удовлетворения?
— Это все равно-с; я выражаюсь так, чтобы меня поняли; я…
не семинарская крыса.
Ваши слова избавляют меня от некоторой печальной необходимости. Я решился драться с вами.
— То есть, говоря без аллегорий, к этой палке? — хладнокровно заметил Базаров. — Это совершенно справедливо. Вам нисколько
не нужно оскорблять меня. Оно же и
не совсем безопасно. Вы можете остаться джентльменом… Принимаю
ваш вызов тоже по-джентльменски.
— Ну, извините, это до другого раза, — отвечал Базаров и обхватил Павла Петровича, который начинал бледнеть. — Теперь я уже
не дуэлист, а доктор и прежде всего должен осмотреть
вашу рану. Петр! поди сюда, Петр! куда ты спрятался?
— О прошлом вспоминать незачем, — возразил Базаров, — а что касается до будущего, то о нем тоже
не стоит голову ломать, потому что я намерен немедленно улизнуть. Дайте я вам перевяжу теперь ногу; рана
ваша —
не опасная, а все лучше остановить кровь. Но сперва необходимо этого смертного привести в чувство.
— Я надеюсь, что никакой истории
не выйдет, Евгений Васильич… Мне очень жаль, что
ваше пребывание в моем доме получило такое… такой конец. Мне это тем огорчительнее, что Аркадий…
— Этого нельзя хотеть… Вот
ваш приятель этого и
не хочет, а в нем это есть.
— Это меня удивляет, — начала она, — никогда сестра так
не была расположена к вам, как именно теперь; гораздо больше, чем в первый
ваш приезд.
— Чем я мог заслужить благоволение Анны Сергеевны? Уж
не тем ли, что привез ей письма
вашей матушки?
— Катерина Сергеевна! — заговорил вдруг Аркадий, — вам это, вероятно, все равно; но знайте, что я вас
не только на
вашу сестру, — ни на кого в свете
не променяю.
— Роль тетки, наставницы, матери, как хотите назовите. Кстати, знаете ли, что я прежде хорошенько
не понимала
вашей тесной дружбы с Аркадием Николаичем; я находила его довольно незначительным. Но теперь я его лучше узнала и убедилась, что он умен… А главное, он молод, молод…
не то, что мы с вами, Евгений Васильич.
— Слово обаяние употребительнее в подобных случаях, — перебил Базаров; кипение желчи слышалось в его спокойном, но глухом голосе. — Аркадий что-то секретничал вчера со мною и
не говорил ни о вас, ни о
вашей сестре… Это симптом важный.
Я хотел вам это сказать, узнать
ваше мнение и просить
вашей руки, потому что я и
не богат и чувствую, что готов на все жертвы…
Ваш брат дворянин дальше благородного смирения или благородного кипения дойти
не может, а это пустяки.
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому
не товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого человека Россия теряет… Это чепуха; но
не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких людей, как они, в
вашем большом свете днем с огнем
не сыскать… Я нужен России… Нет, видно,
не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть лес…