Вверх по реке, сейчас за Служней слободой, точно присела к земле своею ветхой деревянною стеною Дивья обитель, — там вся постройка была деревянная, и давно надо было обновить ее, да грозный игумен Моисей не давал старицам ни одного бревна и еще обещал совсем снести эту обитель, потому что не подобало ей торчать
на глазах у Прокопьевского монастыря: и монахам соблазн, да и мирские люди напрасные речи говорили.
Неточные совпадения
— Креста
на вас нет, скобленые рыла!.. — кричала Охоня, цепляясь за солдатскую амуницию. — Девка им помешала… Стыда
у вас в
глазах нет!..
Слово за слово, и кончилось дело рукопашной. Проворная и могутная была дьячковская дочь и надавала команде таких затрещин, что
на нее бросился сам капрал. Что тут произошло, трудно сказать, но
у Охони в руках очутилась какая-то палка, и, прислонившись к стене, девушка очень ловко защищалась ею от наступавшего врага. Во время свалки
у Охони свалился платок с головы, и темные волосы лезли
на глаза.
— Не могу ее забыть, — повторял воевода слабым голосом. — И днем и ночью стоит
у меня перед
глазами как живая… Руки
на себя наложить, так в ту же пору.
Проходя монастырским двором, попадья показала
глазами на отдельную избу,
у которой ходил «профос» с ружьем, — это и был «затвор» таинственной узницы Фоины, содержавшейся под нарочитым военным караулом царских приставов. Сестра Фоина находилась в «неисходном содержании под прикрытием сержанта Сарычева».
Опять работает воевода, даже вспотел с непривычки, а присесть боится. Спасибо, пришел
на выручку высокий рыжий монах и молча взял метелку. Воевода взглянул
на него и сразу узнал вчерашнего ставленника, — издали страшный такой, а
глаза добрые, как
у младенца.
Тут уж не увернешься:
у всех
на виду, как
глаз во лбу.
Благоуветливые иноки только качали головами и в свою очередь рассказали, как из монастыря пропал воевода, которого тоже никак не могли найти. Теперь уж совсем
на глаза не показывайся игумену: разнесет он в крохи благоуветливую монашескую братию, да и обительских сестер тоже. Тужат монахи, а
у святых ворот слепой Брехун ведет переговоры со служкой-вратарем.
А слепец Брехун ходил со своим «
глазом» по Служней слободе как ни в чем не бывало. Утром он сидел
у монастыря и пел Лазаря, а вечером переходил к обители, куда благочестивые люди шли к вечерне. Дня через три после бегства воеводы, ночью, Брехун имел тайное свидание
на старой монастырской мельнице с беломестным казаком Белоусом, который вызвал его туда через одного нищего.
Лицо
у вершника было обветрелое, со следами зимнего озноба
на щеках и
на носу, темные волосы по-раскольничьи стрижены в скобу, сам он точно был выкроен из сыромятной кожи. Всего более удивили Арефу
глаза: серые, большие, смелые, как
у ловчего ястреба.
Показался засевший в горах Баламутский завод. Строение было почти все новое. Издали блеснул заводский пруд, а под ним чернела фабрика. Кругом завода шла свежая порубь: много свел Гарусов настоящего кондового леса
на свою постройку.
У Арефы даже сердце сжалось при виде этой незнакомой для степного
глаза картины. Эх, невеселое место: горы, лес, дым, и сама Яровая бурлит здесь по-сердитому, точно никак не может вырваться из стеснивших ее гор.
Другие рабочие представляли свои резоны, а Гарусов свирепел все больше, так что лицо
у него покраснело,
на шее надулись толстые жилы и даже
глаза налились кровью. С наемными всегда была возня. Это не то, что свои заводские: вечно жалуются, вечно бунтуют, а потом разбегутся. Для острастки в другой раз и наказал бы, как теперь, да толку из этого не будет. Завидев монастырского дьячка, Гарусов захотел
на нем сорвать расходившееся сердце.
Арефа только вздохнул и прилег
на свободное место поближе к дверям. Что же, сам виноват, а будет день — будет и хлеб. От усталости
у него слипались
глаза. Теперь он даже плакать не мог. Умереть бы поскорее… Все равно один конец. Кругом было тихо. Все намаялись
на день и рады были месту. Арефа сейчас же задремал, но проснулся от тихого шепота.
— Што за человек? — сурово спросил игумен старца Спиридона, глядевшего
на него оторопелыми
глазами. — Там,
у ворот?..
В ответ
на это с монастырской стены сыпалась картечь и летели чугунные ядра. Не знал страха Гермоген и молча делал свое дело. Но случилось и ему испугаться. Задрожали
у инока руки и ноги, а в
глазах пошли красные круги. Выехал как-то под стену монастырскую сам Белоус
на своем гнедом иноходце и каким-то узелком над головой помахивает. Навел
на него пушку Гермоген, грянул выстрел — трое убито, а Белоус все своим узелком машет.
— Ни-ни. Теперь и Арефу
на глаза к себе не пущает, а тот и рад.
У дьячихи своей жирует…
Его мучила теперь тайна: как она, пропадая куда-то
на глазах у всех, в виду, из дома, из сада, потом появляется вновь, будто со дна Волги, вынырнувшей русалкой, с светлыми, прозрачными глазами, с печатью непроницаемости и обмана на лице, с ложью на языке, чуть не в венке из водяных порослей на голове, как настоящая русалка!
Я не говорю, чтобы Струнников воспользовался чем-нибудь от всех этих снабжений, но
на глазах у него происходило самое наглое воровство, в котором принимал деятельное участие и Синегубов, а он между тем считался главным распорядителем дела. Воры действовали так нагло, что чуть не в глаза называли его колпаком (в нынешнее время сказали бы, что он стоит не на высоте своего призвания). Ему, впрочем, и самому нередко казалось, что кругом происходит что-то неладное.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а
у меня
глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда
на трефовую даму?
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным
глазом и едким намеком
на городничего; за ним,
у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга
глазами.
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот;
у глаз,
у рта // Излучины, как трещины //
На высохшей земле; // И сам
на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди
у них нет душеньки, // В
глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята
у солнышка, //
У снегу белизна, //
У маку губы алые, // Бровь черная
у соболя, //
У соболя сибирского, //
У сокола
глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.