Неточные совпадения
— Заметьте, Татьяна Власьевна, я
не говорил: «берите жилку» и
не говорил — «откажитесь»… — ораторствовал батюшка, в последний раз с необыкновенной быстротой расстегивая и застегивая аметистовые пуговицы своего камлотового подрясника. — Ужо как-нибудь пошлите ко мне Гордея-то Евстратыча, так мы покалякаем с ним по малости. Ну а как
ваша молодайка, Дуня?
— Как
не быть,
ваше высокоблагородие, да только
не случилось на этот раз: внучка зубами скудается, а невестки ушли в гости к своим.
— Порфир Порфирыч,
ваше высокоблагородие, — говорила Татьяна Власьевна, схватывая его благородие в тот самый момент, когда он только что хотел обнять Нюшу за талию. — Так нельзя,
ваше высокоблагородие… У нас
не такие порядки, чтобы чужим мужчинам на девичью половину ходить…
Это в диалектическом отношении был очень ловкий приступ, и Татьяне Власьевне стоило только сказать, что, мол, «Пелагея Миневна,
вашему горю и помочь можно: сын на возрасте, жените — и заменушку в дом приведете…». Но важеватая старуха, конечно, ничего подобного
не высказала, потому что это было неприлично, — с какой стати она сама стала бы навязываться Пазухиным?..
— А мы
не к нему, а к вам, Татьяна Власьевна, — говорил Плинтусов, щелкая каблуками. — Нарочно приехали поздравить вас с днем
вашего тезоименитства.
— Вот, вот, Татьяна Власьевна… Вместо того чтобы прийти к вам или вас к себе позвать да все и обсудить заодно, они все стороной ладят обойти, да еще невесток-то
ваших расстраивают. А вы то подумайте, разве наши-то ребята бросовые какие? Ежели бы и в самом деле грех какой вышел, ну по глупости там или по малодушию, так Агнее-то Герасимовне с Матреной Ильиничной
не кричать бы на весь Белоглинский завод, а покрыть бы слухи да с вами бы беду и поправить.
— Ну, пусть их, мамынька… Почешут-почешут языки, да и отстанут. Всего
не переслушаешь. Занялся бы я этими
вашими сплетками, да, вишь, мне
не до них: в Нижний собираться пора.
— Я, тятенька, из
вашей воли никогда
не выходила…
— Нехорошие ты слова, Аленушка, выговариваешь, чтобы после
не покаяться… Все под Богом ходим. Может, Зотушка-то еще лучше нас проживет за свою простоту да за кротость. Вот ужо Господь-то смирит вас с братцем-то Гордеем за
вашу гордость.
— А я о себе никогда
не забочусь, Татьяна Власьевна, много ли мне нужно? А вот когда дело коснется о благопопечении над своими духовными чадами — я тогда неутомим, я… Теперь взять хотя
ваше дело. Я часто думаю о
вашей семье и сердечно сокрушаюсь
вашими невзгодами. Теперь вот вас беспокоит душевное состояние
вашего сына, который подпал под влияние некоторых несоответствующих людей и, между прочим, под влияние Алены Евстратьевны.
—
Не пригоже мне, Гордей Евстратыч, такие
ваши речи выслушивать…
—
Не все же такие, Алена Евстратьевна, как этот
ваш Чуктонов, — возражала Феня. — Это какой-то зверь, а
не человек.
— Чего ты ревешь, корова?.. — закричал он, схватывая Аришу за руку. — Ишь, распустила нюни-то… Ласки
не понимаешь, так пойми, как с
вашим братом по-настоящему обращаются.
— Да… А вот в этой самой водке богатство сидит, верное богатство, как дважды два четыре.
Не чета
вашему золоту… Вот и дельце, о котором я хотел с вами поговорить.
— Об одном только попрошу вас, дорогой Гордей Евстратыч: согласитесь или
не согласитесь — молчок… Ни единой душе, ни одно слово!.. Это дело наше и между нами останется… Я вас
не неволю, а только предлагаю войти в компанию… Дело самое чистое, из копейки в копейку. Хотите — отлично, нет —
ваше дело. У меня у одного
не хватит силы на такое предприятие, и я во всяком случае
не останусь без компаньона.
Собственно, и
не ссорились, вероятно, а так,
ваше золото всех смутило…
— Ладно, ладно… Будет вам снох-то тиранить. Кто Володьку-то Пятова к Арише подвел? Кто Михалку наущал жену колотить? Кто спаивал Михалку? Это все
ваших рук дело с Гордеем Евстратычем… Вишь, как забили бабенку! Разве у добрых людей глаз нет… Дуняша, оболокайся!.. А то я сейчас в волость пойду или станового приведу… Душу-то христианскую тоже
не дадим губить.
— Успокойтесь, Моисей Моисеич совсем
не жид, а грек и притом отличный человек. Он войдет в
ваше положение, и, я уверен, даже, может быть, вы с ним устроите какую-нибудь сделку.
— А я насчет того, Мосей Мосеич, что
не будет ли
вашей милости насчет моих-то кабаков… Что они вам: плюнуть, и все тут, а мне ведь чистое разоренье, по миру идти остается. Уж, пожалуйста, Мосей Мосеич…
— Да вы, маменька, то подумайте: оборотистого, хорошего человека, который живет с настоящим понятием, вы боитесь, а того
не боитесь, что вы сегодня живы и здоровы, а завтра бог весть…
Не к тому слово говорится, маменька, что я смерти
вашей желаю, а к примеру: все под Богом ходим. Вот я и моложе вас, а чуть ноне совсем ноги
не протянула…
— А вы знаете, Павел Митрич, что
ваша жена влюблена? — спросила как-то раз Косякова Варвара Тихоновна. — Да, очень влюблена…
Не догадываетесь? — допытывала она, досыта намучив гостя.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести, то есть
не двести, а четыреста, — я
не хочу воспользоваться
вашею ошибкою; — так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Купцы. Так уж сделайте такую милость,
ваше сиятельство. Если уже вы, то есть,
не поможете в нашей просьбе, то уж
не знаем, как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Городничий.
Не могу верить: изволите шутить,
ваше превосходительство!
Городничий. Куда! куда!.. Рехнулась, матушка!
Не извольте гневаться,
ваше превосходительство: она немного с придурью, такова же была и мать ее.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы
вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.