Неточные совпадения
—
Ваше превосходительство,
не хотите ли кушать? — закричала резвая Наташа, которая тем временем собрала нам поужинать.
Я буду переносить
ваши письма; отчего же
не переносить?
— Да разве князь, — прервал я ее с удивлением, — про
вашу любовь знает? Ведь он только подозревал, да и то
не наверное.
Я, например, если
не удастся роман (я, по правде, еще и давеча подумал, что роман глупость, а теперь только так про него рассказал, чтоб выслушать
ваше решение), — если
не удастся роман, то я ведь в крайнем случае могу давать уроки музыки.
—
Не может быть, главного, наверно,
не рассказал. Может быть, вы оба угадали что-нибудь, это уж
ваше дело, а я
не рассказывал. Я скрыл и ужасно страдал.
Скоро после того, как вы оставили
ваш дом, я уехал из Петербурга; но, уезжая, я уже
не боялся за Алешу.
Не сочтите тоже, что я был заранее уверен в
вашем согласии, основываясь на том, чем вы пожертвовали для моего сына; опять нет!
Меня влекло сюда, в такой час,
не одно это… я пришел сюда… (и он почтительно и с некоторою торжественностью приподнялся с своего места) я пришел сюда для того, чтоб стать
вашим другом!
— Как вы искренни, как вы честны! — сказал князь, улыбаясь словам ее. — Вы даже
не хотите схитрить, чтоб сказать простую вежливость. Но
ваша искренность дороже всех этих поддельных вежливостей. Да! Я сознаю, что я долго, долго еще должен заслуживать любовь
вашу!
— А как я-то счастлив! Я более и более буду узнавать вас! но… иду! И все-таки я
не могу уйти, чтоб
не пожать
вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться с вами, и даже раз мы были представлены друг другу.
Не могу выйти отсюда,
не выразив, как бы мне приятно было возобновить с вами знакомство.
— Я встречал много поклонников
вашего таланта, — продолжал князь, — и знаю двух самых искренних
ваших почитательниц. Им так приятно будет узнать вас лично. Это графиня, мой лучший друг, и ее падчерица, Катерина Федоровна Филимонова. Позвольте мне надеяться, что вы
не откажете мне в удовольствии представить вас этим дамам.
— Да, встреча! Лет шесть
не встречались. То есть и встречались, да
ваше превосходительство
не удостоивали взглядом-с. Ведь вы генералы-с, литературные то есть-с!.. — Говоря это, он насмешливо улыбался.
— Я про то вам и говорю, что особенные. А ты,
ваше превосходительство,
не думай, что мы глупы; мы гораздо умнее, чем с первого взгляда кажемся.
— Давеча вы говорили с
вашим знакомым, что хотите отдать меня в какой-то дом. Я никуда
не хочу.
— Хорошо, хорошо, знаю, что вы скажете; но чему же вы поможете
вашей выходкой! Какой выход представляет дуэль? Признаюсь, ничего
не понимаю.
Ты можешь сказать мне: если так, если вы равнодушны к судьбе той, которую уже
не считаете
вашей дочерью, то для чего же вы вмешиваетесь в то, что там теперь затевается?
— Послушайте, Николай Сергеич, решим так: подождем. Будьте уверены, что
не одни глаза смотрят за этим делом, и, может быть, оно разрешится самым лучшим образом, само собою, без насильственных и искусственных разрешений, как например эта дуэль. Время — самый лучший разрешитель! А наконец, позвольте вам сказать, что весь
ваш проект совершенно невозможен. Неужели ж вы могли хоть одну минуту думать, что князь примет
ваш вызов?
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но только в том, что уехал на другой день после нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в
вашем характере, уже успели изменить обо мне
ваше мнение, тем более что тому способствовали обстоятельства.
Не уезжал бы я — вы бы меня узнали лучше, да и Алеша
не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите, что я наговорю ему.
Итак, если только предположить, что я вами обижен, то теперь, в настоящую минуту, я нарочно
не хочу извинения; мне выгоднее будет впоследствии, когда вы сознаете
вашу ошибку и захотите ее загладить перед мной… тысячью ласк.
— Ты все смеешься. Но ведь я от тебя ничего никогда
не слыхал такого; и от всего
вашего общества тоже никогда
не слыхал. У вас, напротив, всё это как-то прячут, всё бы пониже к земле, чтоб все росты, все носы выходили непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам — точно это возможно! Точно это
не в тысячу раз невозможнее, чем то, об чем мы говорим и что думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчера говорили…
Я ведь сказал тебе, что ты и все
ваши ничего еще
не сказали мне такого же, что направило бы меня, увлекло бы за собой.
— Может быть; потому что думали очаровать нас словами, так что мы и
не заметим
ваших тайных намерений.
— Вспомните, в чем вы меня сейчас обвинили! — вскричал князь, — и хоть немножко обдумайте
ваши слова… я ничего
не понимаю.
— А! Так вы
не хотите понять с двух слов, — сказала Наташа, — даже он, даже вот Алеша вас понял так же, как и я, а мы с ним
не сговаривались, даже
не видались! И ему тоже показалось, что вы играете с нами недостойную, оскорбительную игру, а он любит вас и верит в вас, как в божество. Вы
не считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он
не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и
ваши слова,
ваш тон, как он говорит, у него остались на сердце…
— Но позвольте же наконец, — начал князь с некоторым нетерпением, — на каком основании приписываете вы мне все эти… преступления? Ведь это одни только
ваши догадки, ничем
не доказанные…
— Доказательств! — вскричала Наташа, быстро приподымаясь с кресел, — вам доказательств, коварный вы человек! Вы
не могли,
не могли действовать иначе, когда приходили сюда с
вашим предложением! Вам надо было успокоить
вашего сына, усыпить его угрызения, чтоб он свободнее и спокойнее отдался весь Кате; без этого он все бы вспоминал обо мне,
не поддавался бы вам, а вам наскучило дожидаться. Что, разве это неправда?
— Довольно! — сказал князь, — надо кончить эту тяжелую сцену. Этот слепой и яростный порыв ревности вне всяких границ рисует
ваш характер совершенно в новом для меня виде. Я предупрежден. Мы поторопились, действительно поторопились. Вы даже и
не замечаете, как оскорбили меня; для вас это ничего. Поторопились… поторопились… конечно, слово мое должно быть свято, но… я отец и желаю счастья моему сыну…
—
Не беспокойтесь, Сашенька, и чайку выпьем, с коньячком, за
ваше здоровье-с.
— Да вы, может быть, побрезгаете, что он вот такой… пьяный.
Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж вас как любит! Он про вас мне и день и ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно
ваши книжки купил для меня; я еще
не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда вы придете! Никого-то
не вижу, никто-то
не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
— Вот видите, сами же вы говорите: швырнет;следовательно, считаете его человеком честным, а поэтому и можете быть совершенно уверены, что он
не крал
ваших денег. А если так, почему бы вам
не пойти к нему и
не объявить прямо, что считаете свой иск незаконным? Это было бы благородно, и Ихменев, может быть,
не затруднился бы тогда взять своиденьги.
Теперь же, когда еще ничего
не решено, у вас один только путь: признаться в несправедливости
вашего иска и признаться открыто, а если надо, так и публично, — вот мое мнение; говорю вам прямо, потому что вы же сами спрашивали моего мнения и, вероятно,
не желали, чтоб я с вами хитрил.
— С Наташей вы познакомитесь и
не будете раскаиваться, — сказал я. — Она вас сама очень хочет узнать, и это нужно хоть для того только, чтоб ей знать, кому она передает Алешу. О деле же этом
не тоскуйте очень. Время и без
ваших забот решит. Ведь вы едете в деревню?
— Знаю, у князя Р., раз в год; я там вас и встретил. А остальное время года вы коснеете в демократической гордости и чахнете на
ваших чердаках, хотя и
не все так поступают из
ваших. Есть такие искатели приключений, что даже меня тошнит…
— Ах, боже мой, вот вы и обиделись. Впрочем, сами же вы позволили мне говорить с вами дружелюбно. Но, виноват, я ничем еще
не заслужил
вашей дружбы. Вино порядочное. Попробуйте.
— О нет, мой друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу
вашего счастья. Одним словом, я хочу уладить все дело. Но оставим на время все дело,а вы меня дослушайте до конца, постарайтесь
не горячиться, хоть две какие-нибудь минутки. Ну, как вы думаете, что если б вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно говорю о постороннем;что ж вы на меня с таким удивлением смотрите?
— Да высказывать-то нечего. Мне именно хотелось знать, что бы вы сказали, если б вам кто-нибудь из друзей
ваших, желающий вам основательного, истинного счастья,
не эфемерного какого-нибудь, предложил девушку, молоденькую, хорошенькую, но… уже кое-что испытавшую; я говорю аллегорически, но вы меня понимаете, ну, вроде Натальи Николаевны, разумеется, с приличным вознаграждением… (Заметьте, я говорю о постороннем, а
не о нашемделе); ну, что бы вы сказали?
Заметьте себе еще: я
не конфужу вас,
не спрашиваю о том: нет ли у вас у самого каких-нибудь таких же тайн, чтоб
вашими тайнами оправдать и себя…
— Знаете ли, князь, я все-таки
не понимаю, почему вам вздумалось выбрать именно меня конфидентом [наперсником]
ваших тайн и любовных… стремлений.
Вы ясно хотите показать мне, что даже
не удостоиваете постыдиться меня, срывая передо мной так откровенно и так неожиданно
вашу гадкую маску и выставляясь в таком нравственном цинизме…
— Я нарочно спросил вас: «
не правда ли?», чтоб насладиться
вашим ответом; я его знал заранее.
Я ведь все
ваши новые идеи знаю, хотя и никогда
не страдал от них, да и
не от чего.
— И вы достигли
вашей цели, — сказал я, дрожа от волнения. — Я согласен, что ничем вы
не могли так выразить передо мной всей
вашей злобы и всего презрения
вашего ко мне и ко всем нам, как этими откровенностями. Вы
не только
не опасались, что
ваши откровенности могут вас передо мнойкомпрометировать, но даже и
не стыдились меня… Вы действительно походили на того сумасшедшего в плаще. Вы меня за человека
не считали.
— А я бы вам обоим служила, как служанка
ваша, а вы бы жили и радовались, — проговорила она чуть
не шепотом,
не смотря на меня.
— Вы поняли, — продолжал он, — что, став женою Алеши, могли возбудить в нем впоследствии к себе ненависть, и у вас достало благородной гордости, чтоб сознать это и решиться… но — ведь
не хвалить же я вас приехал. Я хотел только заявить перед вами, что никогда и нигде
не найдете вы лучшего друга, как я. Я вам сочувствую и жалею вас. Во всем этом деле я принимал невольное участие, но — я исполнял свой долг.
Ваше прекрасное сердце поймет это и примирится с моим… А мне было тяжелее
вашего, поверьте!
Алеша умолял меня
не оставлять вас и быть
вашим другом.
— Вот, возьмите
ваши деньги! — сказала я ему. —
Не надо их от вас мамаше, потому что вы ее проклинаете, — хлопнула дверью и тотчас же убежала прочь.
Стою перед ним, как оплеванный; он говорит: я вам, Маслобоев, за
ваши прежние труды еще
не заплатил (а за прежние он давно заплатил сто пятьдесят рублей, по условию), ну, так вот я еду; тут две тысячи, и потому, надеюсь, все нашедело совершенно теперь кончено.
Если вы
не отвергнете Нелли, то, может быть, тамя прощу вас, и в день суда сама стану перед престолом божиим и буду умолять Судию простить вам грехи
ваши.