Неточные совпадения
— Узелок
ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и хотя можно побиться, что в нем
не заключается золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить, хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки
ваши, но… если к
вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы
не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— Дела неотлагательного я никакого
не имею; цель моя была просто познакомиться с вами.
Не желал бы беспокоить, так как я
не знаю ни
вашего дня, ни
ваших распоряжений… Но я только что сам из вагона… приехал из Швейцарии…
Потому что, если я князь Мышкин и
ваша супруга из нашего рода, то это, разумеется,
не причина.
— Это могло быть, но
не иначе, как по
вашему приглашению. Я же, признаюсь,
не остался бы и по приглашению,
не почему-либо, а так… по характеру.
Давеча
ваш слуга, когда я у вас там дожидался, подозревал, что я на бедность пришел к вам просить; я это заметил, а у вас, должно быть, на этот счет строгие инструкции; но я, право,
не за этим, а, право, для того только, чтобы с людьми сойтись.
— Помилуйте, я
ваш вопрос очень ценю и понимаю. Никакого состояния покамест я
не имею и никаких занятий, тоже покамест, а надо бы-с. А деньги теперь у меня были чужие, мне дал Шнейдер, мой профессор, у которого я лечился и учился в Швейцарии, на дорогу, и дал ровно вплоть, так что теперь, например, у меня всего денег несколько копеек осталось. Дело у меня, правда, есть одно, и я нуждаюсь в совете, но…
— По крайней мере, — перебил генерал,
не расслышав о письме, — вы чему-нибудь обучались, и
ваша болезнь
не помешает вам занять какое-нибудь, например, нетрудное место, в какой-нибудь службе?
«Вы, говорит,
не пустите ее к
вашим дочерям?» Ну!
Видите, я с вами совершенно просто; надеюсь, Ганя, ты ничего
не имеешь против помещения князя в
вашей квартире?
— Ну да;
не нравится мне этот
ваш Фердыщенко: сальный шут какой-то. И
не понимаю, почему его так поощряет Настасья Филипповна? Да он взаправду, что ли, ей родственник?
Я давеча, пред
вашим приходом, рассердилась и представилась, что ничего
не понимаю и понять
не могу.
— Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили
не меньше, а больше; зачем же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво начала Аглая, — и
не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете, тут никакого нет торжества с
вашей стороны. С
вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
Но про
ваше лицо, Лизавета Прокофьевна, — обратился он вдруг к генеральше, — про
ваше лицо уж мне
не только кажется, а я просто уверен, что вы совершенный ребенок, во всем, во всем, во всем хорошем и во всем дурном, несмотря на то что вы в таких летах.
И
не подумайте, что я с простоты так откровенно все это говорил сейчас вам про
ваши лица; о нет, совсем нет!
— Но только так, чтобы никто
не заметил, — умолял обрадованный Ганя, — и вот что, князь, я надеюсь ведь на
ваше честное слово, а?
Посмотрим, как-то вы обе (я Аглаю
не считаю) с
вашим умом и многословием вывернетесь, и будете ли вы, многоуважаемая Александра Ивановна, счастливы с
вашим почтенным господином?..
Я
не имею никаких прав на
ваше участие,
не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно слово, одно только слово, и это слово озарило всю черную ночь моей жизни и стало для меня маяком.
Что если бы вы сделали это,
не торгуясь с нею, разорвали бы всё сами,
не прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и стала бы
вашим другом.
— Я
не помню Николая Львовича. Это
ваш отец? — спросила она князя.
— Что сегодня? — встрепенулся было Ганя и вдруг набросился на князя. — А, понимаю, вы уж и тут!.. Да что у вас, наконец, болезнь это, что ли, какая? Удержаться
не можете? Да ведь поймите же наконец,
ваше сиятельство…
— Из упрямства! — вскричал Ганя. — Из упрямства и замуж
не выходишь! Что на меня фыркаешь? Мне ведь наплевать, Варвара Ардалионовна; угодно — хоть сейчас исполняйте
ваше намерение. Надоели вы мне уж очень. Как! Вы решаетесь наконец нас оставить, князь! — закричал он князю, увидав, что тот встает с места.
— Я
ваши глаза точно где-то видел… да этого быть
не может! Это я так… Я здесь никогда и
не был. Может быть, во сне…
— Да, сын
ваш! Хороши и вы тоже, папенька-то! Почему вас никогда
не видать у меня? Что, вы сами прячетесь или сын вас прячет? Вам-то уж можно приехать ко мне, никого
не компрометируя.
— Да, мне
ваш брат
не очень нравится.
— Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, — сказал он вдруг с сильным чувством. Черты лица его выражали сильную боль. Князь смотрел с изумлением и
не тотчас ответил. — Ну, простите, ну, простите же! — нетерпеливо настаивал Ганя, — ну, хотите, я
вашу руку сейчас поцелую!
— Я
не про это говорю, — пробормотал Ганя, — а кстати, скажите мне, как вы думаете, я именно хочу знать
ваше мнение: стоит эта «мука» семидесяти пяти тысяч или
не стоит?
— Я
не о том, о чем вы думаете, а меня очень удивляет
ваша чрезвычайная уверенность…
А знаете что, когда я давеча рассказал ему про
ваш случай, так он даже разозлился, говорит, что тот, кто пропустит пощечину и
не вызовет на дуэль, тот подлец.
— Вот видите, вы говорите, людей нет честных и сильных, и что все только ростовщики; вот и явились сильные люди,
ваша мать и Варя. Разве помогать здесь и при таких обстоятельствах
не признак нравственной силы?
— Завтра расскажете!
Не робейте очень-то. Дай вам бог успеха, потому что я сам
ваших убеждений во всем! Прощайте. Я обратно туда же и расскажу Ипполиту. А что вас примут, в этом и сомнения нет,
не опасайтесь! Она ужасно оригинальная. По этой лестнице в первом этаже, швейцар укажет!
Если бы даже и можно было каким-нибудь образом, уловив случай, сказать Настасье Филипповне: «
Не выходите за этого человека и
не губите себя, он вас
не любит, а любит
ваши деньги, он мне сам это говорил, и мне говорила Аглая Епанчина, а я пришел вам пересказать», — то вряд ли это вышло бы правильно во всех отношениях.
— Да вы чего,
ваше превосходительство? — подхватил Фердыщенко, так и рассчитывавший, что можно будет подхватить и еще побольше размазать. —
Не беспокойтесь,
ваше превосходительство, я свое место знаю: если я и сказал, что мы с вами Лев да Осел из Крылова басни, то роль Осла я, уж конечно, беру на себя, а
ваше превосходительство — Лев, как и в басне Крылова сказано...
— Я
не делал вам признаний, — ответил князь, покраснев, — я только ответил на
ваш вопрос.
— Гениальная мысль! — подхватил Фердыщенко. — Барыни, впрочем, исключаются, начинают мужчины; дело устраивается по жребию, как и тогда! Непременно, непременно! Кто очень
не хочет, тот, разумеется,
не рассказывает, но ведь надо же быть особенно нелюбезным! Давайте
ваши жеребьи, господа, сюда, ко мне, в шляпу, князь будет вынимать. Задача самая простая, самый дурной поступок из всей своей жизни рассказать, — это ужасно легко, господа! Вот вы увидите! Если же кто позабудет, то я тотчас берусь напомнить!
— Только уж, конечно, это
не самый худший
ваш поступок, — с отвращением сказала Дарья Алексеевна.
Проходят дня три, прихожу с ученья, Никифор докладывает, «что напрасно,
ваше благородие, нашу миску у прежней хозяйки оставили,
не в чем суп подавать».
— Ах, генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и
не настаиваю и вас
не удерживаю, хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за
ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Нет, генерал! Я теперь и сама княгиня, слышали, — князь меня в обиду
не даст! Афанасий Иванович, поздравьте вы-то меня; я теперь с
вашею женой везде рядом сяду; как вы думаете, выгодно такого мужа иметь? Полтора миллиона, да еще князь, да еще, говорят, идиот в придачу, чего лучше? Только теперь и начнется настоящая жизнь! Опоздал, Рогожин! Убирай свою пачку, я за князя замуж выхожу и сама богаче тебя!
— Настасья Филипповна, — сказал князь, тихо и как бы с состраданием, — я вам давеча говорил, что за честь приму
ваше согласие, и что вы мне честь делаете, а
не я вам.
Быть
не может, чтобы
ваша жизнь совсем уже погибла.
— Мне кажется, это всё
не совсем подходит к
вашему делу! — заметил князь.
—
Ваш дядя все-таки…
не бессердечный же человек, — нехотя заметил князь. Ему этот молодой человек становился весьма противен.
— Кажется, я очень хорошо вас понимаю, Лукьян Тимофеевич: вы меня, наверно,
не ждали. Вы думали, что я из моей глуши
не подымусь по
вашему первому уведомлению, и написали для очистки совести. А я вот и приехал. Ну, полноте,
не обманывайте. Полноте служить двум господам. Рогожин здесь уже три недели, я всё знаю. Успели вы ее продать ему, как в тогдашний раз, или нет? Скажите правду.
— Однако же ты всю компанию разогнал; сам вот в родительском доме сидишь,
не проказишь. Что ж, хорошо. Дом-то твой или
ваш общий?
—
Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего
вашего семейства и всей
вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить
не могу. Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и
не вздумал бы, что ты в таком доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен быть дом!»
— Отнюдь, отнюдь нет, — замахал Лебедев, — и
не того боится, чего бы вы думали. Кстати: изверг ровно каждый день приходит о здоровье
вашем наведываться, известно ли вам?
— Я на собственном
вашем восклицании основываюсь! — прокричал Коля. — Месяц назад вы Дон-Кихота перебирали и воскликнули эти слова, что нет лучше «рыцаря бедного».
Не знаю, про кого вы тогда говорили: про Дон-Кихота или про Евгения Павлыча, или еще про одно лицо, но только про кого-то говорили, и разговор шел длинный…
— Узнал, что и вы тут, — перебил Евгений Павлович, — и так как давно уж и непременно предположил себе искать
не только
вашего знакомства, но и
вашей дружбы, то и
не хотел терять времени. Вы нездоровы? Я сейчас только узнал…
—
Не в подарок,
не в подарок!
Не посмел бы! — выскочил из-за плеча дочери Лебедев. — За свою цену-с. Это собственный, семейный, фамильный наш Пушкин, издание Анненкова, которое теперь и найти нельзя, — за свою цену-с. Подношу с благоговением, желая продать и тем утолить благородное нетерпение благороднейших литературных чувств
вашего превосходительства.
Вы напрасно думаете их
вашим свидетельством сконфузить,
ваше превосходительство; они
не сконфузятся-с.