Неточные совпадения
Досекин рассказал мне всё, что известно о нём: служил он в Москве, и когда разгорелось там восстание, видимо, оно ударило солдата. Весной после переворота явился он в деревню и тогда был совсем не в себе: трезвый прячется ото всех, ходит согнув шею и уставя
глаза в землю, а напьётся — встанет середь улицы
на коленки и, земно кланяясь во все стороны, просит
у людей прощения, за что — не говорит. Тогда мужики ещё не сократились, злоба против солдат жива была, и они издевались над пьяным.
Алёша свободен от трудов, занятия свои с подростками ему пришлось сократить — и
у них нет времени. Он живёт со мною,
на дворе в сарайчике, как бы под видом работника моего, самовары ставит, комнату метёт, ревностно гложет книжки и, нагуливая здоровье, становится более спокоен, менее резок. Ходит в уездный городок — тридцать две версты места, — книги, газеты приносит от указанных мною людей, и
глаза у него смотрят
на мир всё веселее.
Блестит медный знак
на шапке стражника и ствол ружья в руках
у него, видно его чернобородое лицо, бессонные
глаза, слышен запах лошадиного пота. Лениво фыркая, конь прядает ушами и, наезжая
на нас, нехотя влачит по земле тяжкую тень всадника.
А
у меня кружится голова, в
глазах мутно, и мне кажется, что все мы не в яме под землёй, а в тесной барке
на бурной реке.
Стоит Семён в тени, осматривая людей невидимыми
глазами;
на голове
у него чёрный башлык, под ним — мутное пятно лица, с плеч до ног колоколом висит омытая дождём клеёнка, любопытно скользят по ней отблески огня и, сверкая, сбегает вода. Он похож
на монаха в этой одежде и бормочет, точно читая молитву...
— Чуден! Намедни, ночью, обхожу я лес, а он — как памятник чугунный, стоит
на лошади верхом середь поля и стоит. До-олго я глядел
на него, потом окликнул. Оглянулся и поехал прочь, видимо, не признал, а ведь часто заезжает сюда, в краулку-то.
На словах будто и разумен, а вот
глаза у него жуткие — вроде как бы смертное из них глядит.
— Всех, молодец, били! И баб тоже! Насильничали солдатишки над ними. Девок-то перепортили почитай что всех. Была после этого
на селе
у нас великая скорбь, и днями летними люди жили, как зимнею ночью: все, до крови битые и кровно обиженные, прятались друг от друга, — зазорно было видеть скорбные человечьи глаза-то!
Воз оттуда едет, и девица или женщина идёт; лошадёнка мухортая, голову опустила, почитай, до земли,
глаз у неё безнадёжный, а девица — руки назад и тоже одним
глазом смотрит
на скотину, измученную работой, а другим —
на меня: вот, дескать, и вся тут жизнь моя, и такая же она, как
у лошади, — поработаю лет десяток, согнусь и опущу голову, не изведав никакой радости…
— Увидишь — поймёшь! Я часто
на выставки ходил, в театр тоже,
на музыку. Этим город хорош. Ух, хорош, дьявол! А то вот картина: сидит в трактире за столом
у окна человек, по одёже — рабочий али приказчик. Рожа обмякла вся, а
глаза хитренькие и весёлые — поют! Так и видно — обманул парень себя и судьбу свою
на часок и — радёшенек, несчастный чёрт!
Мне хочется остаться в тёплой и чистой горнице подруги, и она, я вижу, хочет этого, — усталые
глаза её смотрят
на меня так ласково с измученного лица. Но меня тянет за Досекиным — он тревожит мне сердце: лицо
у него необычно благодушное, двигается он как-то особенно валко и лениво, как бы играючи своей силою, хвастаясь ею перед кем-то. И сухо посапывает — значит, сердце
у него схвачено гневом. Встал я.
Слёзы
у неё
на глазах, а рука холодная, как лёд. Подавая мне воды, тихо спрашивает...
Пришёл Егор; кафтан
у него, несмотря
на холод, внакидку, рубаха не опоясана, рукава засучены. Хмуро оглянул нас круглыми
глазами и спрашивает...
Ёкнуло
у меня сердчишко, замерло. Хотел встать
на ноги — Варя обняла меня, держит, вижу её милые
глаза, бледное лицо, слышу тихий голос...
Старшой был
у меня
на обыске, мы вместе ночевали, и ночью я с ним немножко поговорил о том, о сём. Он и ещё один рослый солдат, Ряднов, шагающий рядом со мной, спокойнее других, остальные трое, видимо, давно болеют тоской и злостью. Они все худые, костлявые и навсегда усталые, словно крестьянские лошади,
у них однообразно стёртые лица и тупые, безнадёжные
глаза.
Его мучила теперь тайна: как она, пропадая куда-то
на глазах у всех, в виду, из дома, из сада, потом появляется вновь, будто со дна Волги, вынырнувшей русалкой, с светлыми, прозрачными глазами, с печатью непроницаемости и обмана на лице, с ложью на языке, чуть не в венке из водяных порослей на голове, как настоящая русалка!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Вот хорошо! а
у меня
глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда
на трефовую даму?
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным
глазом и едким намеком
на городничего; за ним,
у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга
глазами.
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот;
у глаз,
у рта // Излучины, как трещины //
На высохшей земле; // И сам
на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // — Будь жалостлив, будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди
у них нет душеньки, // В
глазах у них нет совести, //
На шее — нет креста!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята
у солнышка, //
У снегу белизна, //
У маку губы алые, // Бровь черная
у соболя, //
У соболя сибирского, //
У сокола
глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.