VHS, или Квадратный компакт-диск

Сергей Жебаленко, 2023

Сюжетных линий три. Первая начинается с больницы, где приходит в себя взрослый мужчина, частично потерявший память. Время действия 1970 год.Второй герой – Феликс Мудрицкий, автомобильный телевизионный журналист, который зарабатывает рекламой. Время действия – 2000 год. Третья – попытка художественного осмысления того времени, которое можно назвать «война на Донбассе 2014-2017 годов». Связующим звеном всех трёх линий являются главы-вставки, которые переплетают между собой разные персоналии романа.

Оглавление

Глава 2 Оператор Феликс Мудрицкий

кафе, первая встреча
14 апреля 2000 года

Эпиграф к персонажу:

— Сколько раз ты умирал, Мудрицкий?

— Не помню, раза три, наверное, четыре…

— А сколько раз у тебя получалось воскреснуть?

— О, это я помню хорошо — ни разу!

…и к трусости это никакого отношения не имеет…

Персонаж реальный, цитата вымышленная.

Феликс Мудрицкий был человеком практичным. По крайней мере, так он считал.

Например, сейчас он шел на встречу со своим потенциальным рекламодателем и в назначенное кафе пришел за тридцать минут до встречи — для того, чтобы, так сказать, сделать рекогносцировку на местности. Также он хотел еще раз пересмотреть и те сюжеты, которые клиенту уже показывал, и новые. На каждую такую встречу он всегда тащил с собой ноутбук.

Вещь эта, с одной стороны, вроде как и портативная, а с другой — Феликс любил большие мониторы (поскольку работа такая), поэтому его ноутбук был слишком тяжел как для устройств такого типа. Зато, когда поднимаешь крышку и «включаешь кино», клиент начинает себя чувствовать, словно в широкоформатном кинотеатре.

Переговоры обычно завершаются положительно.

Каково же было его удивление, когда он вошел в кафе и увидел, что Подскребаев уже на месте. Тот (по обыкновению в белой рубашке с короткими рукавами) сидел за столиком у дальней стены и разговаривал с каким-то человеком. Они расположились в самом углу рядом с густой пальмой. Или фикусом, Феликс в растениях не разбирался, — это был большой пышный куст в мелкий листок, и этих листочков было так густо, что, казалось, если забраться вовнутрь, то тебя там никто не найдет.

Эта мысль Феликсу понравилась, он взял чуть правее, неторопливо прошел вдоль всей правой полукруглой стены и устроился за соседним столиком как раз с обратной стороны этого кустистого дерева.

Подскребаев говорил, а его собеседник молча пил чай из огромной кружки и слушал.

Конкурент?

Если конкурент, то это плохо. На Подскребаева как на клиента у Феликса имелись определенные планы, но, похоже, за клиента Феликсу придется побороться.

Надо сказать, что кафе это было тихое, приятное, с хорошей кухней, дорогими и вкусными бизнес-ланчами и пользовалось репутацией у деловых людей, которые хотели бы перекусить или приятно и плотно покушать, но — в тишине. Гулять и веселиться подобная публика предпочитала в других местах, а тут даже столики были несколько обособлены друг от друга каким-нибудь таким вот фикусом или стойкой-вешалкой — так, чтобы и самому можно было пообщаться, никому не мешая, и чтобы тебя с твоими собеседниками никто не беспокоил.

Феликс Мудрицкий был человеком деликатным. По крайней мере, так он считал. Он был сама деликатность, причём самая крайняя и ярко выраженная деликатность! Он даже специально себя самого обучал, что каждую свою фразу нужно начинать со слов: «Я с вами абсолютно и полностью согласен, но, если позволите, то я хотел бы заметить, что…», ну и далее свои возражения. И, причем, в самой деликатной форме. Он этому научал себя давно, чуть не с юности, и когда ему значительно позже довелось увидеть американского актера Джеффри Раша в роли аукциониста по предметам искусства, Феликс вдруг… нет, не столько узнал самого себя, сколько проникся мыслью — как оказался близок ему этот персонаж. Феликс даже специально запомнил этот фильм, нашел его в бесплатном доступе и в хорошем качестве, скачал и поместил в специальную папку. Фильм назывался «Лучшее предложение». Джеффри Раш в этом фильме каждую свою реплику начинал как раз со слов: «Я с вами полностью согласен, однако…» И так далее.

Феликс Мудрицкий был человеком скромным. По крайней мере, так он считал.

Когда он шел по улице, то всегда — по краю тротуара и в глаза прохожим старался не смотреть. На собраниях больше отмалчивался, а в автобусе или даже в легковом автомобиле всегда занимал место где-нибудь на задних рядах и в уголке.

Он искренне полагал, что довольно неприметен, и на него никто никогда не обращает внимания. Вот и сейчас он увидел Федора Подскребаева с каким-то человеком и постарался проскользнуть серой мышкой. И это у него получилось. Он занял примеченный столик, как раз рядышком, за ветвистым широким кустом — соседей ему не видно (соответственно, и они его видеть не могли), но их голоса он слышал вполне отчетливо.

Официантка подошла к нему ровно через секунду после того, как он устроился на стуле и снял с плеча тяжелый портфель со своим широкоэкранным ноутбуком.

— Чашечку эспрессо, пожалуйста, — тихо проговорил он, не поднимая глаз, и официантка ушла.

Впрочем, Феликс и сам понимал, что он искренне заблуждается на предмет своей малоприметности, потому что такое лицо, какое дала ему природа, не заметить и не запомнить невозможно.

Человеком он был невысоким, худощавым, и личико — под стать: остренький носик опускался почти до самой нижней губы, сами губы тонкие, углы рта опущенные, а брови наоборот густые вразлёт. Глаза слегка навыкате, словно припухшие, и когда он говорил, то, казалось, что артикулировала вся его помятая природой физиономия. При разговоре двигались даже его щеки и густые черные брови. Слова он выговаривал негромко, но отчетливо, грамотно расставляя ударение и правильно формулируя фразы. Но голос его был настолько тих, что заставлял собеседника прислушиваться.

И была у него еще одна нехорошая привычка. Когда он над чем-нибудь задумывался, то начинал жевать губами, и они (и так сами по себе тоненькие) фактически исчезали, отчего он становился похожим то ли на бабу ягу с ее длинным кривым носом, то ли на обезьяну носача.

Про такое лицо говорят — кислая физиономия.

И эта его неоднозначная и болезненно привлекающая внешность угнетала больше всего, потому-то он как раз и старался быть как можно неприметнее.

Да, ещё плюс очки!

…за которые ему в детстве изрядно доставалось.

Однако на «очкарика» он с годами перестал реагировать, да к тому же наша «очкастая промышленность» научилась делать вполне приличные оправы, и Феликс за этим всегда внимательно следил.

Сегодня он надел свою лучшую — элегантную, из черной сталистой проволоки (продавщица сказала, что это титан), с тонкими дужками и прозрачными, почти невидимыми стеклами.

Мудрицкий опустил на пол свой ноутбук, но облокотил его не на ножку стола или стула, а (предусмотрительно) на свою собственную ногу, и ремень при этом перекинул через бедро — Мудрицкий был осторожным человеком.

По крайней мере, так он считал.

Какое-то время он еще держал ремень ноутбука в руке, но потом опустил его на ногу, а руки сложил на столе, словно ученик в первом классе. Он склонил голову, сосредоточившись на том, о чем сейчас говорили за деревом, и чужой разговор ему был отчетливо слышен.

— Ты прекрасно ее знаешь, — гудел из-за куста голос Подскребаева. — Она начинала с репортажей про автокросс, а потом и сама поехала — пилотом — и даже каких-то там результатов добилась, кандидатом в мастера спорта стала. А позже ее забрал к себе в ралли Николаев, он как раз штурмана себе искал. Она еще на каком-то там канале передачу ведет про автомобили… Белая такая, крашеная блондинка…

— Андреева, что ли? — негромко спросил собеседник Подскребаева.

— Ну да, точно — Андреева!

— Ты, Федор… Даже не знаю, как сказать…

Собеседник Подскребаева пробурчал что-то еще, недовольное, невыразительное, и замолчал.

Мудрицкий не понял, что именно заставило собеседника Подскребаева умокнуть.

После некоторого молчания тот снова продолжал:

— Вообще-то, Федор, ты порой так тормозишь, что… Обычно с имени и фамилии начинают, а ты всегда говоришь слишком долго и слишком много. Давай уже по существу…

— Так я ж про это существо и говорю, — словно извиняясь, продолжал Подскребаев. — Этот оператор, которого мы тут ждем, как раз у нее и работал.

Так это они про меня, что ли?

Не конкурент, мельком пронеслось у Мудрицкого в мозгу — уже хорошо.

— Федя, ты всегда так долго рассусоливаешь… ты можешь короче?

— Это я к тому, что он — очень хороший оператор. Как-то на кроссе в Харькове, я у тебя тогда еще не работал, мне довелось постоять рядом с ними: с Андреевой и Мудрицким. Я не успевал за гонкой и машинами следить, а этот с камерой умудрялся и следить, и снимать, и перевороты, и толкучку, и разборки — словом, всё!

— Ну и?..

— Говорю ж тебе, что оператор хороший, правда, нам работать с ним еще не доводилось.

— Ты сказал, что он работал. И почему же он от Андреевой ушел?

Тут к Мудрицкому подошла официантка. Она поставила на стол блюдце с чашечкой кофе и еще одно — с сахаром в синих фирменных квадратных пакетиках, с долькой шоколада и маленькой, отполированной до блеска, чайной ложечкой.

— Спасибо, — сказал Феликс и на этот раз поверх своей черной элегантной оправы поднял глаза на официантку.

Невысокая, в белом кокошнике и в таком же белоснежном фартучке, юбочка короткая, глазки в меру накрашены, голос мягкий и прозрачный, словно ручеек в лесу.

— Что-нибудь еще желаете?

— Нет, спасибо.

Девушка сделала микро-книксен, вполне дежурно, однако мило улыбнулась, обошла куст, и оттуда послышался ее мелодичный голосок.

— Николай Дмитриевич, вам что-нибудь еще?

Ответа не последовало, и это могло означать, что собеседник Подскребаева отрицательно качнул головой.

Значит, зовут его — Николай Дмитриевич, это Мудрицкий не просто запомнил, а… хорошо запомнил.

Феликс пользовался специальным приемом, который позволял запоминать имя нужного человека с первого раза. Нужно не просто отчетливо «проартикулировать», проговорить это имя про себя, а мнемонически к чему-то отчетливому привязать.

В данном случае за кустом сидел не какой-нибудь там Колёк-Колька-Николашка, а весьма такой себе солидный, хоть и молодой, — именно Николай. А отцом у него был не какой-то там Димон или Димчик, а именно Дмитрий, поэтому собеседником Подскребаева был именно Николай Дмитриевич.

И никак не иначе.

А когда ты имя своего собеседника произносишь отчетливо и правильно, не ошибившись (именно так — не ошибившись), тогда и собеседник к тебе становится значительно более внимательным, чем ты даже мог бы рассчитывать. Это Феликс когда-то вывел для себя как аксиому, возвел в разряд непререкаемых правил и следовал этим своим незыблемым и нерушимым правилам всегда и везде.

— А вам, Федор Васильевич? — это официантка обратилась к Подскребаеву.

— Еще кофе, — ответил Подскребаев. — Только принеси мне нормальную чашку, а не этот ваш… наперсток.

— То есть вам американу? Может, с молоком?

— Да, давай эту самую американу, но только молока побольше, и сахару побольше.

Из всего услышанного Феликс понял, что собеседник Подскребаева, этот самый Николай Дмитриевич, Мудрицкому — не конкурент, а даже похоже — шеф, начальник Федора Подскребаева.

И вот это — очень хорошо!

Это — просто отлично!

Великолепно!

Феликс не любил коммерческих и всяких прочих других исполнительных директоров и менеджеров, а предпочитал вести дела с генеральным директором или — что еще лучше — с учредителем или владельцем фирмы. То есть, с тем человеком, который принимает решения, а не выслушивает чьи-то доклады о том, какой Феликс прекрасный режиссер, блестящий оператор и профессиональный инженер видеомонтажа. При этом, если ты не понравился менеджеру или исполнительному директору, то до начальника информация о тебе может и вовсе не дойти.

— Ну-ну, — продолжал между тем за соседним столиком Николай Дмитриевич. — Так почему же он ушел от Андреевой?

— Не ушел, она его выгнала…

Мудрицкий удивленно выровнял свои лохматые брови и недовольно пожевал тонкими губами, поправил на носу очки.

— В таком случае, зачем нам человек с такой репутацией?

— Как это зачем? — переспросил Подскребаев. — Ты ведь сам распорядился набрать операторов, да побольше, да подешевле, а этот, повторяю, и хороший и недорогой. Тем более что сейчас он и вообще без работы.

Это я без работы? — снова удивился Мудрицкий.

— А что у него с Андреевой произошло?

— Ну, там грязная история… Собрал он как-то нарезку из видеоматериалов, там всяких: с авариями, столкновениями, с переворотами, да и продал кому-то, то ли в Киев, то ли в Москву, на какой-то канал. Там смонтировали фильм. Помнишь, когда-то видеокассеты чуть не на каждом углу продавались? Вот там Андреева себя и увидела.

Феликс, чертыхнулся, но, тем не менее, еще раз мысленно похвалил себя за то, что пришел в это кафе загодя. И вот так получилось, совсем случайно (не умышленно, конечно же), что он невзначай подслушал разговор Федора Подскребаева со своим хозяином.

А присутствие главного босса на переговорах почти всегда означало одно — Договор, Смету и счет.

Впрочем, нет, слово «Счет» — тоже с большой буквы.

Подскребаев, между тем, продолжал:

— А недавно этот Феликс открыл свое рекламное агентство. И что-то там даже зарабатывает, но по большому счету — сосёт лапу и постоянно ищет клиентов. Донецк, ты ведь сам знаешь, город маленький, все друг друга знают, рынок давно поделили… так что Феликсу сейчас несладко, я специально наводил справки. По нескольку месяцев его люди зарплату не получают, хотя налоги платит исправно. Словом — еле сводит концы с концами… как бизнесмен он никакой, а оператор — этого не отнять.

А ведь неправ Федор!

Все сотрудники у Феликса в агентстве (трое) эту самую зарплату получают исправно и систематически. И клиенты, слава богу, есть. Другое дело, что клиентов этих хотелось бы побольше, да посолиднее…

На той стороне куста какое-то время молчали.

— А что этот твой Мудрицкий — молодой, старый, семья?

— Ему что-то лет около сорока, у них дочка была, но, как рассказывают, в детстве умерла, еще маленькая, поэтому живут они вдвоем. Жена у него тоже журналистка на ТВ, что-то там про кулинарию, про собачек и про моду рассказывает…

Мудрицкий посмотрел на запястье — до встречи оставалось восемь минут, еще рано.

За кустом снова некоторое молчание.

Потом послышался голос Николая Дмитриевича:

— Ладно, с оператором… Что с нашим тюнинг-парадом?

— Пока доложить нечего, но занимаемся, Коля… занимаемся!

— А что с моим Эволюшеном?

— Турбину привезли, мотор настраивают, я думаю, что к пятнице твоя машина будет готова.

— Федор, ты ведь знаешь, куда я тебе, в случае чего, засуну это твоё «я думаю»?

Последнюю фразу Николай Дмитриевич проговорил, не повысив голоса и даже не поменяв интонации, и продолжал дальше:

— Если к пятнице мой Лансер не выедет на старт, то в аэропорт ты повезешь меня на собственном горбу!

— Колёк (он так и сказал, с буквой ё — Колёк), да не переживай ты! Все будет в порядке. Мужики из-под машины до утра не выпазили, я сам лично им жратву и кока-колу отвозил, всю ночь работали!

Несколько долгих секунд за кустом было тихо.

— На самом-то деле машина уже готова, — наконец, сказал Подскребаев, — и Макарыч уже тестирует ее. Катаются сейчас где-то под Ясиноватой… Просто я не хотел тебе раньше времени докладывать. Я жду, пока механики доложат мне… а уж потом я — тебе.

— Точно?

— Колёк я тебя когда-нибудь подводил? — переспросил в свою очередь Подскребаев, но без всякой обиды или растерянности в голосе.

На этот раз пауза продолжалась чуть дольше.

— Ладно, проехали, — прозвучал, наконец, голос Николая Дмитриевича.

Мудрицкий снова посмотрел на часы — осталось четыре минуты.

Пора.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я