Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

На другой день Рождества Трифон Иванович проснулся с головной болью. Вчерашняя вечерняя пирушка с Акулиной и Пантелеем дала себя знать. Он вышел в столовую. Часы показывали девять. Акулина была уже вставши и заваривала чай около самовара. Трифон Иванович посмотрел на разрушенную закуску и на опорожненные бутылки и покачал головой.

— Однако мы вчера того… Изрядно… — проговорил он. — И дернула меня нелегкая пить!

— Ну вот… В кои-то веки! — отвечала Акулина. — К тому же вчера был большой праздник. Уж коли в эдакий праздник не выпить, то когда же и пить!

— С вами-то мне не следовало связываться.

— А что ж мы за паршивые такие, что с нами не следовало?

— Я про Пантелея… Человек на место приехал наниматься, а хозяин вдруг с ним пить вздумал! Эво сколько высосали! — кивнул он на бутылки.

— Да нешто это мы одни? Мы по малости… А тут и которые ежели приходящие пили… Тут и Анисья после нас охулки на руку не положила. Ночью приказчики, вернувшись с гулянки, заглядывали и, поди, тоже выпили. Так ведь всю ночь на виду бутылки и стояли.

— Приказчики сюда по ночам не входят.

— Не входят, да вошли. Ведь вы нешто могли слышать? Ведь вы были без задних ног. Мы вас вчера с Пантелеем под руки взяли, свели в спальню, раздели и на постель уложили.

— Ну вот… что ты мелешь!

— А вы нешто ничего и не помните? Хороши же вы были! Ну, да и то сказать: ведь вы старенький, годы уж ваши такие…

Трифона Ивановича так и покоробило от этих слов. Он вспомнил, что действительно вчера сильно напился в компании Акулины и ее племянника. Ему сделалось совестно. Акулина между тем продолжала:

— А только и блажной вы во хмелю… Ужасти, какой блажной! Да и ревнивый. Вдруг ни с того ни с сего к Пантелею приревновали. Он меня по спине погладил ласковым манером, а вы сейчас ругаться…

— Не гладь другой раз… — отрывисто отвечал Трифон Иванович. — Ведь ты из себя хозяйку разыгрываешь, хочешь, чтобы тебя почитали, как хозяйку, а где ж это видано, чтоб прислужающие люди по спине хозяйку гладили.

— Да ведь он племянник.

— Ну, это еще вилами писано, племянник ли он. Ты мне прежде паспорт его покажи.

— Что ж, он покажет, что ж, он не беспаспортный. А только все-таки так ругаться не следовает, потому только он всего и сделал, что обхватил меня да пощекотал два раза по спине… Ну а я щекотки боюсь и завизжала. Ведь вы даже драться лезли. Попомните-ка.

— Башку даже прошибу, вот что я сделаю, коли во второй раз такое-эдакое случится. Что под рукой у меня будет, тем и прошибу. Да еще мало того, вон выгоню. Пускай убирается ко всем чертям! — горячился Трифон Иванович.

— Хвалитесь, хвалитесь! Вы озорник известный! Вас зависть берет, коли молодая бабеночка поиграть вздумала.

Сами вы сидите кикиморой и дуетесь как мышь на крупу, а с другим и поиграть не позволяете.

— Не модель.

— Да ведь коли бы я без вас, а то при вас.

— Все равно не модель. Да ты ему и сегодня скажи: коли ежели он что — я его сейчас в шею.

— Нападайте, нападайте на беззащитную сироту на чужой стороне. И так уж его сегодня ночью приказчики поколотили, так что вот он вам на них жалиться хочет.

— А ты уж с ним сегодня утром успела повидаться? — ядовито спросил Трифон Иванович.

— Знамо дело, сегодня утром умывалась в кухне под краном, так виделась. Да и ночью…

— Что ночью? — вскричал Трифон Иванович и сжал кулаки.

— Ну чего вы петушитесь-то! — улыбнулась Акулина. — И ночью вставала, когда драка-то вышла. Ведь я не каменная… Тут такое буянство по всей квартире было, что упаси боже… Мертвого так подняли бы…

— Отчего же я-то ничего не слыхал?

— Оттого что очень сильно выпимши спать легли.

— Что за вздор ты городишь!

— А то как же?.. Мы даже оченно удивлялись, что вы ничего не слышите, потому весь дом на ногах был.

Трифон Иванович не знал, куда и глаза деть. Он сидел за столом потупившись и мешал чайной ложкой в стакане. Акулина продолжала:

— Ведь тут словно на пожаре крик-то был. Вернулися приказчики домой с гулянки пьяные и видят, что неизвестный человек у них на койке спит. Чем бы у кухарки спросить, что, мол, это за парень такой, а они его за вора приняли да давай бить и вон гнать. Говорю им, что это, мол, наш новый приказчик, племянник мой, а они не верят… Старший приказчик бросился к вам, чтобы вас будить, — не знаю только, почему вы не встали.

— Что ты говоришь! — воскликнул Трифон Иванович, и его ударило в пот.

Он поднялся с места и, заложа руки за спину, в волнении начал ходить по комнате. То обстоятельство, что вот он, солидный человек, уважаемое лицо во всем доме, и вдруг увлекся до того, что напился в компании с приезжим деревенским парнем, так и грызло его.

Вошел старший приказчик, чтобы взять ключи и идти отворять лавку. Поклонившись хозяину, он сказал:

— А только вы, Трифон Иваныч, будьте добры, извольте сказать этому новому… Пантелей он, что ли… Бахвалится, что вы его в приказчики в лавку взяли… Чтобы он таких поступков не делал. Прихожу я вчера тихо и благообразно домой — вдруг на моей кровати мертвое тело неизвестного звания мужчины… Я его будить, чтобы он опростал мое место, а он как вскочит да по уху… Помилуйте, что ж это такое?.. Ведь он мне физиономию исцарапал.

— Да ведь ты сам, Алексеюшка, хмельной пришел, ты сам его колотить начал… — ввязалась Акулина.

— Я хмельной? Нет, уж позвольте!.. — воскликнул старший приказчик. — Я был чище голубицы. А он даже трубкой наволочку мне прожег. И трубка на постели около валялась. А наволочка семь гривен стоит.

— Да уж ладно, ладно… — замахал руками Трифон Иванович, чтобы прервать разговор. — Бери ключи и иди в лавку.

— А все-таки вы насчет бунтов ему скажите, потому ежели и напредки такие кораблекрушения по ночам, то какой же пример будет другим приказчикам!

— Вот тебе ключи и иди в лавку.

— И лодырю этому прикажете в лавку идти? Ведь вы его изволили в приказчики взять, — не унимался старший приказчик.

— Нет, нет… Пускай покуда дома сидит. Об этом еще надо подумать. Я с тобой сегодня вечером посоветуюсь. Ступай.

Приказчик поклонился и вышел из столовой. Трифон Иванович схватился за голову.

— Ах, как нехорошо все это вышло! — прошептал он. — А все из-за вас, из-за чертей! — злобно взглянул он на Акулину. — И чего мы все словно с цепи сорвались!

— Ну, ничего… Праздник… Обойдется все, и малина будет, — отвечала та.

— Перед своими-то совестно… Глаза бы не глядели.

— Да полноте… Бросьте…

В дверях показалась всклокоченная голова Пантелея. Он был в ситцевой рубахе и босиком. Лицо его было опухши.

— А я, хозяин, к вам с жалобой на ваших молодцов. Эво какой синяк мне сегодня ночью под глаз насадили! — начал он. — Нешто это возможно? Ведь это безобразие.

— Вон! — заорал на него Трифон Иванович. — Как ты смеешь лезть без спросу в хозяйские горницы!

Акулина тоже замахала Пантелею рукой, чтобы он уходил. Пантелей повел недоумевающе глазами и скрылся.

— Ну, оказия! — прошептал Трифон Иванович, опустился на стул, облокотился на стол и подпер руками опущенную голову. К нему приблизилась Акулина, обняла его и тихим, вкрадчивым голоском произнесла:

— Головка со вчерашнего болит у вас, голубчик? Поправиться надо — вот оно сейчас и полегчает. Сем-ко я вам рюмочку поднесу. Рюмочка не повредит. Рюмочка сейчас и печенку очистит, и в голову с приятством вдарит.

Она налила рюмку водки и поднесла Трифону Ивановичу. Трифон Иванович выпил.