Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Часов около одиннадцати утра у Трифона Ивановича был уже в столовой накрыт стол для поздравляющих с праздником христославов. На первом плане, по обычаю, ютился окорок ветчины; далее стоял заливной поросенок, лежали на тарелках икра, сыр, селедка. Тут же помещались два графина — с очищенной и с рябиновой и около них рюмки. Была и «елисейская мадера», отзывающая мокрым тулупом, был ряд пивных бутылок. Когда все было готово, Акулина подошла к Трифону Ивановичу, положила ему свои руки на плечи и прошептала:

— Готово, Трифон Иваныч… Вся закуска готова… Приказчики также у себя в приказчицкой накормлены. Дала им водки графинчик, дала пива полдюжины. Послушайте, Трифон Иваныч, пойдемте и выпьемте теперь вместе, на манер как бы муж и жена…

— Вона! Вона чего захотела! Какой же я тебе муж и какая ты мне жена! — отвечал Трифон Иванович. — Не жена ты мне, а беззаконница.

— Так ведь из-за вас в беззаконницы-то пошла… Вас любя… Ну что бы вы без меня теперь были в праздник? Сирота сиротой. А теперь вам, по крайности, хоть выпить-то есть с кем.

Трифон Иванович улыбнулся и отвечал:

— Ну, пойдем выпьем… Что с тобой делать!

Они выпили по рюмке. От выпитого вина Акулина раскраснелась, обняла Трифона Ивановича и говорила:

— Милый ты мой, ведь вот ты хоть и старый, а я теперь тебя ни на какого молодого мужа не променяю, такой ты ласковый да обходительный. Что мне муж?.. У меня вон муж молодой и красивый, да что в нем, коли он норовит все в зубы да в скулу, а вы меня предпочитаете и никогда чтобы хоть пальнем тронуть или пинком.

В прихожей раздался звонок. Трифон Иванович отпрянул от Акулины и заходил по комнате.

— Ну, ты вот что… Кто-то из христославов поздравлять идет, так ты не того… ты не очень… чтобы незаметно было… — говорил он. — Ты уж нежности-то при людях брось и содержи себя как ключница. Да лучше всего, если бы ты ушла к себе в комнату. А то что хорошего как бельмо на глазу торчать!

— Голубчик! — вскинула Акулина умоляющий взор на Трифона Ивановича.

Тот хотел что-то сказать, но было уже поздно. В столовую вошел визитер. Это был тот самый купец, который встретился в церкви и обещался зайти.

— С праздником! — раскланивался он, протягивая хозяину руку и кивая Акулине. — Вот и самого тебя застал.

— По рюмочке да закусить… — предложил хозяин.

— Да что по рюмочке! Былое дело. Сегодня уж и то спозаранку две выпил.

— А теперь третью можно. Бог Троицу любит, — откликнулась Акулина.

— Верно, сударыня, а только надо и себя соблюсти. Жена заказывала, чтоб поменьше… В одном доме рюмочку, в другом доме рюмочку — смотришь, и наберется.

— Ну, уж жены, известно… А смотришь, и сами рады выпить. Я сама дама, так уж знаю.

Гость наклонился к Трифону Ивановичу, кивнул на Акулину и спросил:

— Сродственница?

— Да… Из деревни выписал… и теперь держу на манер как бы в ключницах. Вдовый я человек… Хозяйство большое… приказчики… Всех накормить, напоить надо, — отвечал Трифон Иванович.

— Замужняя?

— Да и муж у ней есть, только непутевый.

— Зашибается вином?

— Зашибается.

— Что ж, доброе дело… И тебе хорошо, да и ей ладно.

— Что ж, господин купец? Выпейте же… — прервала его Акулина. — Трифон Иваныч как мужчинского сословия угощать не умеет, а вот вас дама угостит. Пожалуйте по рюмочке… Трифон Иваныч… Пейте и вы… Вы характера смирного, вам можно.

Она налила две рюмки водки.

— Надо уж с хозяюшкой вкупе… — поклонился гость.

— Ну, я дамского… Я вот из бутылки, которая послабже.

Поговорив о том, что перед праздником торговля была плоховата, гость стал уходить. Хозяин вышел провожать его в прихожую. Прощаясь с ним, гость улыбнулся и сказал:

— А важная баба она у тебя… манеристая… И из лица хоть портреты писать.

— Молода маленько. Мне надо бы постарше.

— Толкуй слепой с подлекарем! — подмигнул гость.

— Ты только, бога ради, Василий Иваныч, не подумай, чтобы здесь что-нибудь…

— Ну вот… будто я без понятиев к жизни. Не понимаю я будто, что ты человек вдовый и мужчина в соку.

— Уверяю тебя, что она сродственница, в сватовстве приходится.

— А ты капиталы-то береги… Поприпрятывай… Ведь у тебя племянники есть и племянницы. Да и себе еще понадобятся, коли Бог века продлит. Не век же ведь в лавке будешь торчать, а захочется и на покой.

— Да полно тебе… Какой ты невероятный!

— Нет, я дело говорю. Баба красивая, статная, деликатная… Подластится, да и выманит. Я ведь тебе, как соседу, советую. Двадцать восемь лет мы с тобой на одной линии торгуем, так уж, слава богу… Чего самому недомек, на то другой всегда надоумить может. Давно уж про нее у нас слух в рынке ходит, да все не верил я; и вот теперь своими глазами увидал.

— Неужто все узнали и процеживают меня?! — всплеснул руками Трифон Иваныч.

— А ты думал как? Шила в мешке не утаишь, а на чужой роток не накинешь платок. Одно могу сказать: баба важная, и вкус у тебя отменный. Сейчас видно, что губа не дура. Прощай.

Трифон Иванович стоял, как ошалелый, и почесывал затылок. В простоте своей душевной он полагал, что об Акулине все еще шито и крыто среди его знакомых и соседей.

Дверь из комнат в прихожую отворилась, и показалась голова Акулины.

— Трифон Иваныч, о чем он так долго разговаривал? — спрашивала она.

— А тебе какое дело! — огрызнулся Трифон Иванович. — Везде свой нос суешь, везде лезешь. Вот хоть бы и давеча тоже… при постороннем человеке… Не могла в своей комнате посидеть. Вылезла, расселась, распустила телеса… Вот-де я какая… Глядите на меня… Вся тут на блюде… Славьте во все колокола.

— Странное дело… Я, кажется, с ним учтиво и самым деликатным манером… — обиделась Акулина. — Даже угощала и все эдакое…

— А вот эдакого-то делать и не следовает.

— Трифон Иваныч… Голубчик… Расскажите вы мне, что он обо мне говорил?

— А тебе какое дело? Что ты, в самом деле, во все дела нос суешь!

— Я хотела послушать у дверей, да вы уж оченно тихо разговаривали. Скажите, не говорил он про меня, что я на новомодную даму похожа?

— Ничего не говорил. У нас свой собственный разговор промеж себя был. А только ты вот что… Вот тебе мой сказ: ты в другой раз при посторонних не лезь, а сиди в своей комнате. Ну, я теперь пойду к сестре и поздравлю ее с праздником, а через час вернусь, — закончил Трифон Иванович, надел на себя парадную, праздничную шубу и ушел из дома.