Неточные совпадения
Смеясь, он подставил руку ладонью вверх знойному солнцу, как сделал это однажды мальчиком
в винном погребе; затем отплыл и стал быстро грести по направлению к
гавани.
— Бог знает, где лучше! — отвечал он. — Последний раз во время урагана потонуло до восьмидесяти судов
в море, а на берегу опрокинуло целый дом и задавило пять человек;
в гонконгской
гавани погибло без счета лодок и с ними до ста человек.
Пока ехали
в гавани, за стенами, казалось покойно, но лишь выехали на простор, там дуло свирепо, да к этому холод, темнота и яростный шум бурунов, разбивающихся о крепостную стену.
От этого до сих пор памятна мне эта тесная кучка красных, желтых и белых домиков, стоящих будто
в воде, когда мы «втягивались»
в портсмутскую
гавань.
Как они засуетились, когда попросили их убрать подальше караульные лодки от наших судов, когда вдруг вздумали и послали одно из судов
в Китай, другое на север без позволения губернатора, который привык, чтоб судно не качнулось на японских водах без спроса, чтоб даже шлюпки европейцев не ездили по
гавани!
А когда наши шлюпки появятся назад, японцы опять бросятся за ними и толпой едут сзади, с криком, шумом, чтоб показать своим
в гавани, что будто и они ходили за нашими
в море.
Через день, по приходе
в Портсмут, фрегат втянули
в гавань и ввели
в док, а людей перевели на «Кемпердоун» — старый корабль, стоящий
в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы, то есть туда перевезли наши пожитки, а сами мы разъехались. Я уехал
в Лондон, пожил
в нем, съездил опять
в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
С острова Сахалин он перебрался
в Советскую (бывшую Императорскую)
Гавань и уже оттуда спустился на юг вдоль берега моря.
— «Значит, остались и города для тех, кому нравится
в городах?» — «Не очень много таких людей; городов осталось меньше прежнего, — почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших
гаваней,
в других центрах сообщений, но эти города больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия; большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время».
Я спокойно прихожу под защиту и кров ваш, как
в гавань,
в которой я всегда могу найти покой.
Вина составляли главный доход Елисеева.
В его погребах хранились самые дорогие вина, привезенные отцом владельца на трех собственных парусных кораблях, крейсировавших еще
в первой половине прошлого века между Финским заливом и
гаванями Франции, Испании, Португалии и острова Мадейры, где у Елисеева были собственные винные склады.
Основан он был сравнительно давно,
в 1853 г., на берегу бухты Лососей; когда же
в 1854 г. прошли слухи о войне, то он был снят и возобновлен лишь через 12 лет на берегу залива Буссе, или Двенадцатифутовой
гавани, — так называется неглубокое озеро, соединенное с морем протоком, куда могут входить только мелкосидящие суда.
Самый даровитый сподвижник Невельского, Н. К. Бошняк, открывший Императорскую
гавань, когда ему было еще только 20 лет, «мечтатель и дитя», — так называет его один из сослуживцев, — рассказывает
в своих записках: «На транспорте „Байкал“ мы все вместе перешли
в Аян и там пересели на слабый барк „Шелехов“.
В 1852 г. он был послан сюда Невельским, чтобы проверить сведения насчет залежей каменного угля, полученные от гиляков, затем пересечь поперек остров и выйти на берег Охотского моря, где, как говорили, находится прекрасная
гавань.
В зиму 1909 года
в районе Императорской
Гавани снега выпали рано, что очень беспокоило орочей.
Еще
в Императорской
Гавани старик ороч И. М. Бизанка говорил мне, что около мыса Сюркум надо быть весьма осторожным и для плавания нужно выбирать тихую погоду. Такой же наказ дважды давали старики селения Дата сопровождавшим меня туземцам. Поэтому, дойдя до бухты Аука, я предоставил орочам Копинке и Намуке самим ориентироваться и выбрать время для дальнейшего плавания на лодках. Они все время поглядывали на море, смотрели на небо и по движению облаков старались угадать погоду.
Суконный шатер за его громоздкостью мы оставили
в Императорской
Гавани, а взамен его взяли два парусиновых полотнища, которыми можно было покрывать поставленные наклонно жерди и устраивать, таким образом, небольшую палатку.
— Пароход идет, — сказал он, указывая рукой
в сторону Советской
гавани.
Море
в гавани было грязно-зеленого цвета, а дальняя песчаная коса, которая врезалась
в него на горизонте, казалась нежно-фиолетовой. На молу пахло тухлой рыбой и смоленым канатом. Было шесть часов вечера.
Глазу было ясно заметно то место, где спокойный, глубокий синий цвет моря переходил
в жидкую и грязную зелень
гавани.
Но мало-помалу все утолклось, улеглось, пришло
в порядок, и когда пароход, выйдя на середину
гавани и не стесняясь больше своей осторожностью, взял полный ход, — на палубе уже стало просторно.
Контора Брауна «Арматор и Груз», как большинство контор такого типа, помещалась на набережной, очень недалеко, так что не стоило брать автомобиль. Я отпустил шофера и, едва вышел
в гавань, бросил тревожный взгляд к молу, где видел вчера «Бегущую по волнам». Хотя она была теперь сравнительно далеко от меня, я немедленно увидел ее мачты и бугшприт на том же месте, где они были ночью. Я испытал полное облегчение.
Выйдя на тротуар, я остановился
в недоумении, как останавливается человек, стараясь угадать нужную ему дверь, и, подумав, отправился
в гавань, куда неизменно попадал вообще, если гулял бесцельно. Я решил теперь, что ушел из кафе по причине простой нервности, но больше не жалел уже, что ушел.
В ожидании денег, о чем написал своему поверенному Лерху, я утолял жажду движения вечерами у Стерса да прогулками
в гавань, где под тенью огромных корм, нависших над набережной, рассматривал волнующие слова, знаки Несбывшегося: «Сидней» — «Лондон» — «Амстердам» — «Тулон»…
Я почти оправился, но испытывал реакцию, вызванную перерывом
в движении, и нашел совет Филатра полезным; поэтому по выходе из госпиталя я поселился
в квартире правого углового дома улицы Амилего, одной из красивейших улиц Лисса. Дом стоял
в нижнем конце улицы, близ
гавани, за доком, — место корабельного хлама и тишины, нарушаемой не слишком назойливо смягченным, по расстоянию, зыком портового дня.
Так же, как «утро» Монса —
гавань обещает всегда; ее мир полон необнаруженного значения, опускающегося с гигантских кранов пирамидами тюков, рассеянного среди мачт, стиснутого у набережных железными боками судов, где
в глубоких щелях меж тесно сомкнутыми бортами молчаливо, как закрытая книга, лежит
в тени зеленая морская вода.
В гавани его намело по угольной пыли у каменных столбов и стен так много, что казалось, что север смешался с югом
в фантастической и знойной зиме.
Я был или мог быть
в городах этих, но имена
гаваней означали для меня другой «Тулон» и вовсе не тот «Сидней», какие существовали действительно; надписи золотых букв хранили неоткрытую истину.
Войдя
в порт, я, кажется мне, различаю на горизонте, за мысом, берега стран, куда направлены бугшприты кораблей, ждущих своего часа; гул, крики, песня, демонический вопль сирены — все полно страсти и обещания. А над
гаванью —
в стране стран,
в пустынях и лесах сердца,
в небесах мыслей — сверкает Несбывшееся — таинственный и чудный олень вечной охоты.
При спуске на берег
в заграничных
гаванях Васька
в одиночку разбивал таверны и уродовал
в драках матросов иностранных кораблей, всегда счастливо успевая спасаться и являться иногда вплавь на свой корабль, часто стоявший
в нескольких верстах от берега на рейде.
Китаев улыбался своим беззубым ртом. Зубов у него не было: половину
в рекрутстве выбили да
в драках по разным
гаваням, а остатки Фофан доколотил. Однако отсутствие зубов не мешало Китаеву есть не только хлеб и мясо, но и орехи щелкать: челюсти у него давно закостенели и вполне заменяли зубы.
Сверкая медью, пароход ласково и быстро прижимался всё ближе к берегу, стало видно черные стены мола, из-за них
в небо поднимались сотни мачт, кое-где неподвижно висели яркие лоскутья флагов, черный дым таял
в воздухе, доносился запах масла, угольной пыли, шум работ
в гавани и сложный гул большого города.
Вдали облачно встают из моря берега Лигурии — лиловые горы; еще два-три часа, и пароход войдет
в тесную
гавань мраморной Генуи.
Гавань устроена, вероятно, из островка или песчаной косы, которая образовалась
в самом устье Каменки; нижняя часть этой косы была соединена с крутым берегом, на котором раскинулась пристань широкой плотиной.
Моя комната была во втором этаже, и из окна открывался широкий вид на реку и собственно на пристань, то есть
гавань, где строились и грузились барки, на шлюз, через который барки выплывали
в Чусовую, лесопильню, приютившуюся сейчас под угором, на котором стоял дом, где я остановился, и на красовавшуюся вдали двухэтажную караванную контору, построенную на самом юру, на стрелке между Каменкой и Чусовой.
Из встречавшихся по пути селений больше других были пристани Межевая Утка и Кашка. Первая раскинулась на крутом правом берегу Чусовой красивым рядом бревенчатых изб, а пониже видна была
гавань с караванной конторой и магазинами, как на Каменке. Два-три дома
в два этажа с мезонинами и зелеными крышами выделялись из общей массы мужицких построек; очевидно, это были купеческие хоромины.
Я отыскал
в гавани барку Савоськи. Он был «
в лучшем виде», и только синяк под одним глазом свидетельствовал о недавнем разгуле. Теперь это был совсем другой человек, к которому все бурлаки относились с большим уважением.
В гавани работа кипела. Половина барок была совсем готова, а другая половина нагружалась. При нагрузке барок непременно присутствуют сплавщик и водолив; первый следит за тем, чтобы барка грузилась по всем правилам искусства, а второй принимает на свою ответственность металлы.
Тысячи народа ждали освящения барок на плотине и вокруг
гавани. Весь берег, как маком, был усыпан человеческими головами, вернее, — бурлацкими, потому что бабьи платки являлись только исключением, мелькая там и сям красной точкой. Молебствие было отслужено на плотине, а затем батюшка
в сопровождении будущего дьякона и караванных служащих обошел по порядку все барки, кропя направо и налево. На каждой барке сплавщик и водолив встречали батюшку без шапок и откладывали широкие кресты.
Барки
в гавани были совсем готовы. Батюшка с псаломщиком с утра были
в караванной конторе, где все с нетерпением дожидались желанного пробуждения великого человека. Доктор показался
в конторе только на одну минуту; у него работы было по горло. Между прочим он успел рассказать, что Кирило умер, а Степа, кажется, поправится, если переживет сегодняшний день. Во всяком случае и больной и мертвый остаются на пристани на волю божию: артель Силантия сегодня уплывает с караваном.
Другие делали вид, что идут к
гавани, но, завернув за угол первой улицы, совершали обходное движение, чтобы попасть
в кабак с противоположной стороны.
Берега
гавани всплошную обставлены деревянными магазинами для склада металлов, строившимися и совсем готовыми барками; везде валялись бревна, сложенные
в желтые квадраты, свежий тес, обломки сгнивших барок, кучи пакли, козла и платформы спущенных
в гавань барок.
Вскоре он забыл все мордасовские события, пустился
в вихрь светской жизни на Васильевском острове и
в Галерной
гавани, жуировал, волочился, не отставал от века, влюбился, сделал предложение, съел еще раз отказ и, не переварив его, по ветрености своего характера и от нечего делать, испросил себе место
в одной экспедиции, назначавшейся
в один из отдаленнейших краев нашего безбрежнего отечества для ревизии или для какой-то другой цели, наверное не знаю.
Действительно, я
в этом нуждался. За два часа произошло столько событий, а главное, — так было все это непонятно, что мои нервы упали. Я не был собой; вернее, одновременно я был
в гавани Лисса и здесь, так что должен был отделить прошлое от настоящего вразумляющим глотком вина, подобного которому не пробовал никогда.
В это время пришел угловатый человек с сдавленным лицом и вздернутым носом,
в переднике. Он положил на кровать пачку вещей и спросил Тома...
Мы вышли из
гавани на крепком ветре, с хорошей килевой качкой, и, как повернули за мыс, у руля стал Эстамп, а я и Дюрок очутились
в каюте, и я воззрился на этого человека, только теперь ясно представив, как чувствует себя дядя Гро, если он вернулся с братом из трактира. Что он подумает обо мне, я не смел даже представить, так как его мозг, верно, полон был кулаков и ножей, но я отчетливо видел, как он говорит брату: «То ли это место или нет? Не пойму».
Гнусный — о, какой гнусный! — смех был ответом Патрику. Я перестал слушать. Я снова лег, прикрывшись рваной курткой, и стал курить табак, собранный из окурков
в гавани. Он производил крепкое действие —
в горле как будто поворачивалась пила. Я согревал свой озябший нос, пуская дым через ноздри.
Казалось, у самого лица вздрагивают огни
гавани. Резкий как щелчки дождь бил
в лицо.
В мраке суетилась вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом стояла «Мелузина»; там мучители мои, ярко осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они говорят, и стал прислушиваться внимательнее, так как разговор шел о каком-то доме, где полы из чистого серебра, о сказочной роскоши, подземных ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.
Мы прошли Перекоп и подходили к Яйле. Я мечтал о южном береге Крыма, князь, напевая сквозь зубы странные песни, был хмур. У нас вышли все деньги, заработать пока было негде. Мы стремились
в Феодосию, там
в то время начинались работы по устройству
гавани.
В то время, вследствие наплыва «голодающих», подённые цены
в гавани стояли низко, и из восьмидесяти копеек заработка мы вдвоём проедали шестьдесят. К тому же, ещё до встречи с князем, я решил пойти
в Крым, и мне не хотелось оставаться надолго
в Одессе. Тогда я предложил князю Шакро пойти со мной пешком на таких условиях: если я не найду ему попутчика до Тифлиса, то сам доведу его, а если найду, мы распростимся.
Он то и дело мелькал предо мной: я видел, как он по целым часам стоял на граните мола, засунув
в рот набалдашник трости и тоскливо разглядывая мутную воду
гавани чёрными миндалевидными глазами; десять раз
в день он проходил мимо меня походкой беспечного человека.