Неточные совпадения
— Уж прикажите за
братом послать, — сказала она, — всё он изготовит обед; а то, по вчерашнему, до шести часов дети
не евши.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших мест в министерстве, к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин
не назначил своего шурина на это место, то чрез сотню других лиц,
братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как дела его, несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
Левин нахмурился, холодно пожал руку и тотчас же обратился к Облонскому. Хотя он имел большое уважение к своему, известному всей России, одноутробному
брату писателю, однако он терпеть
не мог, когда к нему обращались
не как к Константину Левину, а как к
брату знаменитого Кознышева.
— Да, батюшка, — сказал Степан Аркадьич, покачивая головой, — вот счастливец! Три тысячи десятин в Каразинском уезде, всё впереди, и свежести сколько!
Не то что наш
брат.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у
брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали в коляске к Тверскому бульвару в своих атласных шубках — Долли в длинной, Натали в полудлинной, а Кити в совершенно короткой, так что статные ножки ее в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им, в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось в их таинственном мире, он
не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно в эту таинственность совершавшегося.
Приехав с утренним поездом в Москву, Левин остановился у своего старшего
брата по матери Кознышева и, переодевшись, вошел к нему в кабинет, намереваясь тотчас же рассказать ему, для чего он приехал, и просить его совета; но
брат был
не один.
Левин хотел сказать
брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел
брата, послушал его разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым
брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что
не может почему-то начать говорить с
братом о своем решении жениться.
Он чувствовал, что
брат его
не так, как ему бы хотелось, посмотрит на это.
— Ну, этого я
не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью, после того как
брат Николай стал тем, что он есть… Ты знаешь, что он сделал…
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого
брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я знаю, что я люблю
не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…» думала она.
— Извини меня, но я
не понимаю ничего, — сказал Левин, мрачно насупливаясь. И тотчас же он вспомнил о
брате Николае и о том, как он гадок, что мог забыть о нем.
Вронский сказал Кити, что они, оба
брата, так привыкли во всем подчиняться своей матери, что никогда
не решатся предпринять что-нибудь важное,
не посоветовавшись с нею.
— До свиданья, Иван Петрович. Да посмотрите,
не тут ли
брат, и пошлите его ко мне, — сказала дама у самой двери и снова вошла в отделение.
— Ваш
брат здесь, — сказал он, вставая. — Извините меня, я
не узнал вас, да и наше знакомство было так коротко, — сказал Вронский, кланяясь, — что вы, верно,
не помните меня.
Но Каренина
не дождалась
брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только
брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила
брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский,
не спуская глаз, смотрел на нее и, сам
не зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока
не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к
брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то
не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и
не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к
брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Вспоминал затеянный им постыдный процесс с
братом Сергеем Иванычем за то, что тот будто бы
не выплатил ему долю из материнского имения; и последнее дело, когда он уехал служить в Западный край, и там попал под суд за побои, нанесенные старшине….
Левин чувствовал, что
брат Николай в душе своей, в самой основе своей души, несмотря на всё безобразие своей жизни,
не был более неправ, чем те люди, которые презирали его. Он
не был виноват в том, что родился с своим неудержимым характером и стесненным чем-то умом. Но он всегда хотел быть хорошим. «Всё выскажу ему, всё заставлю его высказать и покажу ему, что я люблю и потому понимаю его», решил сам с собою Левин, подъезжая в одиннадцатом часу к гостинице, указанной на адресе.
Константин Левин заглянул в дверь и увидел, что говорит с огромной шапкой волос молодой человек в поддевке, а молодая рябоватая женщина, в шерстяном платье без рукавчиков и воротничков, сидит на диване.
Брата не видно было. У Константина больно сжалось сердце при мысли о том, в среде каких чужих людей живет его
брат. Никто
не услыхал его, и Константин, снимая калоши, прислушивался к тому, что говорил господин в поддевке. Он говорил о каком-то предприятии.
— А, ты так? — сказал он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? — обратился он к
брату, указывая на господина в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует полиция, потому что он
не подлец.
Он вглядывался в его болезненное чахоточное лицо, и всё больше и больше ему жалко было его, и он
не мог заставить себя слушать то, что
брат рассказывал ему про артель.
— На том свете? Ох,
не люблю я тот свет!
Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице
брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
Потом, вспоминая
брата Николая, он решил сам с собою, что никогда уже он
не позволит себе забыть его, будет следить за ним и
не выпустит его из виду, чтобы быть готовым на помощь, когда ему придется плохо.
— Я
не полагаю, чтобы можно было извинять такого человека, хотя он и твой
брат, — сказал Алексей Александрович строго.
Узнав все новости, Вронский с помощию лакея оделся в мундир и поехал являться. Явившись, он намерен был съездить к
брату, к Бетси и сделать несколько визитов с тем, чтоб начать ездить в тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с тем, чтобы
не возвращаться до поздней ночи.
Еще в феврале он получил письмо от Марьи Николаевны о том, что здоровье
брата Николая становится хуже, но что он
не хочет лечиться, и вследствие этого письма Левин ездил в Москву к
брату и успел уговорить его посоветоваться с доктором и ехать на воды за границу.
Ему так хорошо удалось уговорить
брата и дать ему взаймы денег на поездку,
не раздражая его, что в этом отношении он был собой доволен.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему
брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот
не отказался даже. Ведь это
не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет
не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
Старший
брат был тоже недоволен меньшим. Он
не разбирал, какая это была любовь, большая или маленькая, страстная или
не страстная, порочная или непорочная (он сам, имея детей, содержал танцовщицу и потому был снисходителен на это); по он знал, что это любовь ненравящаяся тем, кому нужна нравиться, и потому
не одобрял поведения
брата.
Вронский взял письмо и записку
брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он
не приезжал, и записка от
брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Вронский умышленно избегал той избранной, великосветской толпы, которая сдержанно и свободно двигалась и переговаривалась пред беседками. Он узнал, что там была и Каренина, и Бетси, и жена его
брата, и нарочно, чтобы
не развлечься,
не подходил к ним. Но беспрестанно встречавшиеся знакомые останавливали его, рассказывая ему подробности бывших скачек и расспрашивая его, почему он опоздал.
Но
брат не слыхал ее. Она опять хотела выходить.
Не столько потому, что мать сказала ей, сколько потому, что это был
брат Константина, для Кити эти лица вдруг показались в высшей степени неприятны.
Константин Левин был очень рад, тем более что он
не ждал уже в это лето
брата Николая.
В случавшихся между
братьями разногласиях при суждении о народе Сергей Иванович всегда побеждал
брата, именно тем, что у Сергея Ивановича были определенные понятия о народе, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия
не было, так что в этих спорах Константин всегда был уличаем в противоречии самому себе.
Для Сергея Ивановича меньшой
брат его был славный малый, с сердцем поставленным хорошо (как он выражался по — французски), но с умом хотя и довольно быстрым, однако подчиненным впечатлениям минуты и потому исполненным противоречий. Со снисходительностью старшего
брата, он иногда объяснял ему значение вещей, но
не мог находить удовольствия спорить с ним, потому что слишком легко разбивал его.
Но в глубине своей души, чем старше он становился и чем ближе узнавал своего
брата, тем чаще и чаще ему приходило в голову, что эта способность деятельности для общего блага, которой он чувствовал себя совершенно лишенным, может быть и
не есть качество, а, напротив, недостаток чего-то —
не недостаток добрых, честных, благородных желаний и вкусов, но недостаток силы жизни, того, что называют сердцем, того стремления, которое заставляет человека из всех бесчисленных представляющихся путей жизни выбрать один и желать этого одного.
Чем больше он узнавал
брата, тем более замечал, что и Сергей Иванович и многие другие деятели для общего блага
не сердцем были приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься этим хорошо, и только потому занимались этим.
В этом предположении утвердило Левина еще и то замечание, что
брат его нисколько
не больше принимал к сердцу вопросы об общем благе и о бессмертии души, чем о шахматной партии или об остроумном устройстве новой машины.
Кроме того, Константину Левину было в деревне неловко с
братом еще и оттого, что в деревне, особенно летом, Левин бывал постоянно занят хозяйством, и ему
не доставало длинного летнего дня, для того чтобы переделать всё, что нужно, а Сергей Иванович отдыхал.
— Ты
не поверишь, — говорил он
брату, — какое для меня наслажденье эта хохлацкая лень. Ни одной мысли в голове, хоть шаром покати.
Левин подошел к
брату. Ничего
не ловилось, но Сергей Иванович
не скучал и казался в самом веселом расположении духа. Левин видел, что, раззадоренный разговором с доктором, он хотел поговорить. Левину же, напротив, хотелось скорее домой, чтобы распорядиться о вызове косцов к завтрему и решить сомнение насчет покоса, которое сильно занимало его.
Он мало вникал в то, что говорил
брат. Вглядываясь за реку на пашню, он различал что-то черное, но
не мог разобрать, лошадь это или приказчик верхом.
— Самолюбия, — сказал Левин, задетый за живое словами
брата, — я
не понимаю. Когда бы в университете мне сказали, что другие понимают интегральное вычисление, а я
не понимаю, тут самолюбие. Но тут надо быть убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для этих дел и, главное, в том, что все эти дела важны очень.
— Так что ж! разве это
не важно? — сказал Сергей Иванович, задетый за живое и тем, что
брат его находил неважным то, что его занимало, и в особенности тем, что он, очевидно, почти
не слушал его.
— Ну, послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал старший
брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и
не любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то, что ты говоришь, или
не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь неважным, что тот народ, который ты любишь, как ты уверяешь…
— Я
не понимаю, к чему тут философия, — сказал Сергей Иванович, как показалось Левину, таким тоном, как будто он
не признавал права
брата рассуждать о философии. И эта раздражило Левина.
— Я только хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я буду всегда защищать всеми силами; что когда у нас, у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей,
братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, — я
не понимаю и
не могу.