Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало
думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
Неточные совпадения
Марфин сначала вспыхнул, а потом сильно нахмурился; Ченцов не ошибся в расчете: Егору Егорычу более всего был тяжел разговор с племянником
о масонстве, ибо он в этом отношении считал себя много и много виноватым; в дни
своих радужных чаяний и надежд на племянника Егор Егорыч предполагал образовать из него искреннейшего, душевного и глубоко-мысленного масона; но, кроме того духовного восприемства,
думал сделать его наследником и всего
своего материального богатства, исходатайствовав вместе с тем, чтобы к фамилии Ченцов была присоединена фамилия Марфин по тому поводу, что Валерьян был у него единственный родственник мужского пола.
«
О, если это несчастный роман, —
подумал с просиявшим лицом капитан, — то он готов покрыть все, что бы там ни было,
своим браком с этой прелестной девушкой».
Исполнение человеком долга
своего моралисты обыкновенно считают за одну из самых величайших добродетелей, но врачи и физиологи, хлопочущие более
о сохранении благосостояния нашего грешного тела, не
думаю, чтобы рекомендовали безусловно эту добродетель
своим пациентам.
Князь вежливо пустил всех гостей
своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, —
думал он, — и за столом будут говорить
о таких же все пустяках!» Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному
своему состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
Крапчик не с большой охотой передал Егору Егорычу записку, опасаясь, что тот, по
своему раскиданному состоянию духа, забудет
о ней и даже потеряет ее, что отчасти и случилось. Выехав из
своего отеля и направившись прямо к Сперанскому, Егор Егорыч, тем не менее,
думал не об докладной записке, а
о том, действительно ли масоны и хлысты имеют аналогию между собой, — вопрос, который он хоть и решил утвердительно, но не вполне был убежден в том.
О жене и родителях
своих он нисколько не
думал и отпихивался от них деньгами.
После этого каждого скачущего улана может осенить дух святой!» —
подумал он; но тут, как нарочно, пришел ему на память апостол Павел, который тоже ехал на коне, когда услышал глас с небеси: «Савле, Савле, что мя гониши?» — «Удивительно и непонятно», — повторял мысленно Аггей Никитич, а вместе с тем ему ужасно хотелось спросить, что неужели и Мартын Степаныч участвовал в этом кружке; но, по деликатности
своей, он не сделал того и погрузился в грустные размышления
о своих скудных знаниях и
о своем малопонимании.
— Не
думаю! — отвечал Мартын Степаныч. — Поляки слишком искренние католики, хотя надо сказать, что во Франции, тоже стране католической, Бем нашел себе самого горячего последователя и самого даровитого истолкователя
своего учения, — я говорю
о Сен-Мартене.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич
думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в
свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв
о существовании всевозможных контор и
о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи
своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
— Если вам угодно так
думать о себе, то это ваше дело, но я вовсе не имею такого дурного мнения
о своей собственной голове! — возражал, вспыхивая в лице, губернский предводитель.
«Хорошо тебе, старому черту, рассуждать
о бескорыстии, когда у тебя с лишком тысяча душ!» —
подумала она, но вслух ничего не произнесла, а, напротив, до поры до времени постаралась как можно дальше спрятать в душе
своей волновавшие ее чувствования.
— Конечно, дурной человек не будет откровенен, — заметила Сусанна Николаевна и пошла к себе в комнату пораспустить корсет, парадное бархатное платье заменить домашним, и пока она все это совершала, в ее воображении рисовался, как живой, шустренький Углаков с
своими проницательными и насмешливыми глазками, так что Сусанне Николаевне сделалось досадно на себя. Возвратясь к мужу и стараясь
думать о чем-нибудь другом, она спросила Егора Егорыча, знает ли он, что в их губернии, как и во многих, начинается голод?
Он к пани Вибель не подходил даже близко и шел в толпе с кем ни попало, но зато, когда балкона стало не видать, он, как бы случайно предложив пани Вибель
свою руку, тотчас же свернул с нею на боковую дорожку, что, конечно, никому не могло показаться странным, ибо еще ранее его своротил в сторону с
своей невестой инвалидный поручик; ушли также в сторону несколько молодых девиц, желавших, как надо
думать, поговорить между собою
о том, что они считали говорить при
своих маменьках неудобным.
Аггея Никитича при этом сильно покоробило: ему мнилось, что откупщица в положенных пани Вибель на прилавок ассигнациях узнала
свои ассигнации, причем она, вероятно, с презрением
думала о нем; когда же обе дамы, обменявшись искренно-дружескими поцелуями, расстались, а пани, заехав еще в две лавки, — из которых в одной были ленты хорошие, а в другой тюль, — велела кучеру ехать к дому ее, то Аггей Никитич, сидя в санях неподвижно, как монумент, молчал.
— Нет, — ответил Аггей Никитич, — я много
думал о самом себе и
о своем положении и решился идти в монастырь.
— Только не для Сусанны; я скажу тебе прямо, что я намекала ей не
о Терхове, конечно, а так вообще, как она будет располагать
свою жизнь,
думает ли выйти когда-нибудь замуж, и она мне на это утвердительно отвечала, что она ни на что не решится, пока не прочтет завещания Егора Егорыча.