Неточные совпадения
Мигачева. Третий год я вам говорю, Фетинья Мироновна, одно
и то же,
а вы все будто не слыхали, да все удивляетесь.
Фетинья. Ах, редкости какие! Коли у меня такой характер, что ж мне делать-то!
А то так тебе
и дать одной все пoряду говорить! Этак ты всю материю скоро расскажешь.
А нынче день-то год, пущай поговорим, куда нам торопиться-то;
а время-то
и пройдет, будто дело делали.
Мигачева. Да
и тот неважный, так, какая-то балалайка бесструнная. Ну, еще по дому кой-что хозяйничает,
а уж на стороне достать что-нибудь, на это разуму у него нет. Думала в люди отдать, хоть в лавку, да сама ни при чем останешься.
А он все-таки
и подбелит,
и подкрасит,
и подколотит.
Фетинья. Нет, ты не говори. Бывают случаи. Другая девушка
и с деньгами, да порок какой-нибудь в себе имеет: либо косит очень, один глаз на нас, другой в Арзамас, либо вовсе крива;
а то бывает, что разумом недостаточна, дурой не зовешь,
а и к умным не причтешь, так, полудурье; ну, вот
и ищут женихов-то проще, чтоб невзыскательный был.
А бедному человеку поправка.
А теперь вот к нам в соседство перебрались; дом-то этот еще с француза в тяжбе находится, так с
тех пор без починки
и без всякого призрения
и стоит; так Михея Михеича задаром пустили, чтоб он только на дворе присматривал, кирпичи подбирал да в кучку складывал.
Крутицкий. Ничего ты не знала. Что ты могла знать! Никто не знал; жена —
и та не знала. Я возил деньги домой, каждый день возил;
а сколько я взял, с кого я взял, никто не знал. Я злодей был для просителей, у меня жалости нет, я варвар был.
Елеся. Важное дело! Кабы хитрость какая!
А то взять голландской сажи, — вот
и весь состав.
Епишкин.
А то и дело, что отдавайте сами. Ходили тоже
и мы по этим самым делам, да уж теперь у меня у самого дочери двадцать седьмой годочек пошел.
Лариса. Маменька говорит, что я разговору не знаю. Коли хотят, чтоб я знала разговор, дайте мне настоящих кавалеров.
А то как же мне знать разговор, коли я все сижу одна
и сама промежду себя думаю?
А давеча, тетенька, побежала я в
ту улицу, где Модест Григорьич живет, хожу мимо его дома, думаю: «Неужто он меня совсем забыл!» Вот, думаю, как бы он увидел меня из окна или попался навстречу;
а про платок-то
и забыла.
Фетинья. Постойте! Как вы бумагу-то держите? Так ведь нехорошо. Все ведь это надо знать, коли уж пошли за таким делом. Надо в чистый платок завернуть. Нет у вас? Вот возьмите мой, только назад принесите,
а то вы, пожалуй… (Завертывает бумагу в платок). Да вот так, против груди
и держите! (Отдает бумагу). Вот так, вот! Ну,
и ступайте! Дай бог счастливо.
Крутицкий. Отступись, говорю! Что тебе до чужих денег! Иль ограбить меня хочешь! Меня
и так ограбили. (Анне). Обманули меня! Чаю захотели! Есть у вас липовый цвет
и изюмцу есть немножко, я у бакалейной лавки подобрал. Он чистый, я его перемыл.
А то чай! чего он стоит! Вот я посмотрю, сколько вы завтра принесете. Я сам с вами пойду.
Настя. Что я с ним буду говорить? У меня в голове все перепуталось. Мне хочется
и плакать
и смеяться. Я готова прыгать
и хлопать в ладошки, как глупый ребенок в большой праздник;
а что мне нужно, мне
того не выговорить.
Анна. Вы посмотрите хорошенько на людей-то! Многие ль стыдятся
того, что хуже-то,
а бедности-то всякий стыдится. Вы сами бедности не знаете, оттого не по-людски
и судите.
Анна. Отчего ж не прогнать;
и прогоним. Вот он нынче придет; я тебя научу тогда, что ему сказать. Поверь, что он больше
и не заглянет к нам. Да
и хорошо бы. Какая от него польза? На что он нам? Сбивать тебя с толку? Так у тебя
и то его немного.
А тебе, душа моя, пора самой думать о себе, да, ох, думать-то хорошенько. Ребячество твое кончилось, миновалось.
Анна. Нет, плохо знаешь! Все еще ты ребячишься.
А ребячиться тебе уж не
то что стыдно,
а как-то зазорно глядеть-то на тебя. Богатая девушка прыгает, так ничего, весело;
а бедная скачет, как коза, так уж очень обидно на нее. Что было,
то прошло,
того не воротишь;
а впереди для тебя — нечего мне скрывать-то —
и сама ты видишь, ничего хорошего нет. Жить с нами в нищете, в холоде, в голоде тебе нельзя.
И остается тебе…
Анна. Думай, Настенька, думай, душа моя, хорошенько. Хуже всего, коли руки опустишь. Затянешься в нашу нищенскую жизнь, беда! Думай теперь, пока еще в тебе чувства-то не замерли,
а то и солдатской шинели будешь рада.
Анна. Думай, Настенька! Времени остается нам немного; купец придет скоро, — надо будет ему сказать что-нибудь. Да ты не забудь
и того, что завтра нам опять идти сбирать;
а если ты не пойдешь, так дядя тебя прогонит из дому.
Петрович. Ну, друг, у воров этого расчета нет. Вор ворует, где ему ловчее,
а конечно,
и того не забывает, что у процентщика сразу много зацепить можно. Про Михея, должно быть, наши мастера еще не знают,
а прослышат, так не миновать
и ему. Да уж, кажется, своими бы руками помог, так я на него зол.
Фетинья (Елесе). Ты не
то что в наш сад,
и мимо-то не ходи,
а то собак выпущу! (Мигачевой). Поняла я тебя теперь довольно хорошо. Вот вы что, заместо благодарности. Да чтоб я забыла, да, кажется, ни в жизнь. (Ларисе). Иди, говорят! Аль
того ж дожидаешься? Поводись с нищими-то, от них все станется. Окна-то на вашу сторону заколотить велю.
Анна. Он теперь,
того гляди, придет, коль не обманет. Помни все, что я тебе говорила. Так прямо ему
и режь. Об чем ты, дурочка, плачешь? Ведь уж все равно, долго он ходить к тебе не станет, скорехонько ему надоест, сам он тебя бросит. Тогда хуже заплачешь, да еще слава дурная пойдет.
А тебе славу свою надо беречь, у тебя только ведь
и богатства-то. Вон он, кажется, идет. Смотри же, будь поумнее! Богатым девушкам можно быть глупыми,
а бедной девушке ума терять нельзя,
а то пропадешь. (Уходит).
Настя. Мне некогда занимать вас разговорами; я бедная девушка, мне нужно работать. Вы такой щеголь, вы любите одеваться хорошо,
а хотите, чтоб я встречала вас в этом платье
и не стыдилась! За что вы меня мучите? С меня довольно
и того, что я каждый день плачу, когда надеваю это рубище. Вы одеты вон как хорошо,
а я — на что это похоже.
Анна. Знаю я вашу деликатность-то. Кто
и видывал-то вас вдоволь,
и тому глядеть на вас сердце мрет,
а кто не видывал-то, подумайте! Да, кажется… Боже вас сохрани!
И, как их увижу, сейчас с ними в разговор: «Здравствуйте, господа жулики!»
А они мне: «Здравствуйте, господин Мигачев!» — «У меня, в моем переулке, чтоб честно
и благородно!» — «Слушаем, Елисей Иваныч!» — «
А то смотрите!» — «Будьте покойны, Елисей Иваныч!» Вот я как с ними!
Елеся.
И провалюсь. Пойти метлу поискать да улицу подместь. Все-таки на улице порядок да
и моцион,
а то что-то меня к утру-то ветерком пробирать начало. Калитка-то у нас заперта. Да вот кто-то выходит.
Петрович.
И сам беру,
и знаю, как люди берут, ты мне не толкун. Попался тебе баран лохматый, ну,
и обстриги его.
А ведь ты со шкурой норовишь. Ты у меня с деньгами-то полбока вырвал. Я барином зажил,
а ты меня сразу в нищие разжаловал. Только одна своя душа осталась,
а то все ты отнял. Ты из меня, как паук, всю кровь высосал.
Я хуже мота, хуже пьяницы;
те хоть удовольствие себе делают,
а я копил, копил, да
и потерял.
У всякого своя радость, своя утеха; он копил, берег, в
том и вся жизнь его была; ничего ему не нужно, одни только деньги, одни свои деньги,
а украли деньги, нет денег, зачем ему жить?
Я все ждала, что к утру перевернется что-нибудь в природе, что половина Москвы провалится,
и будет озеро,
а на
той стороне гoры…
Баклушин. В том-то
и дело, что это не кончилось
и конца этому не будет. Через месяц, разумеется, Баклушин ста рублей не отдал,
и через два не отдал,
и через год,
и так далее,
а платил только проценты, да
и то неаккуратно. Вексель этот, как водится, переписывался,
и вышло…
Баклушин. Что за сто рублей переплатил Баклушин в три года процентов рублей триста да состоит должен теперь этому линючему ростовщику тысяч семь.
А так как Баклушину заплатить нечем,
то и будет этот долг в
той же пропорции увеличиваться до бесконечности.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да вот тогда вы дали двести,
то есть не двести,
а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; — так, пожалуй,
и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Аммос Федорович.
А черт его знает, что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник,
а может быть,
и того еще хуже.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось!
А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у другого.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник?
А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это!
А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не узнали!
А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с
той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится,
а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что
и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!