Неточные совпадения
Ломота случится
в ногах — ничем, как табаком, лучше
не пользует.
И повалился
в ноги, и завопил,
не поднимая головы о́т полу.
Вызывает охотников треснуть его кулаком во всю ширь аль нао́тмашь, как кому сподручнее: свалится с кадки, платит семитку, усидит — семитка ему; свалится вместе с кадушкой,
ног с нее
не спуская — ни
в чью.
— А к тому мои речи, что все вы ноне стали ветрогоны, — молвила мать Таисея. — Иной женится, да как надоест жена, он ее и бросит, да и женится на другой. Много бывало таких. Ежели наш поп венчал, как доказать ей, что она венчана жена?
В какие книги брак-от записан? А как
в великороссийской повенчались, так уж тут, брат, шалишь, тут
не бросишь жены, что истопку с
ноги. Понял?
И
в меркуловском бухарском халате,
в запачканной фуражке на голове, с грязным платьем под мышкой, со свечкой
в руках пошел он вдоль по коридору. Немного
не доходя до своего номера, увидал Дмитрий Петрович — кто-то совсем раздетый поперек коридора лежит… Пришлось шагать через него, но, едва Веденеев занес
ногу, тот проснулся, вскочил и, сидя на истрепанном войлоке, закричал...
Где-то вдали хрустнул сушник. Хрустнул
в другой раз и
в третий. Чутким ухом прислушивается Петр Степаныч. Привстал, — хруст
не смолкает под чьей-то легкой на поступь
ногой. Зорче и зорче вглядывается
в даль Петр Степаныч: что-то мелькнуло меж кустов и тотчас же скрылось. Вот
в вечернем сумраке забелелись чьи-то рукава, вот стали видимы и пестрый широкий передник, и шелковый рудо-желтый платочек на голове. Лица
не видно — закрыто оно полотняным платком. «Нет, это
не Марьюшка!» — подумал Петр Степаныч.
Один остался
в светелке Петр Степаныч. Прилег на кровать, но, как и прошлую ночь, сон
не берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат,
в ушах трезвон,
в глазах появились красные круги и зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые занавески, оконце открыл. Потянул
в светлицу ночной холодный воздух, но
не освежил Самоквасова. Сел у окна Петр Степаныч и, глаз
не спуская, стал глядеть
в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный голубь трепещет его сердце. «
Не добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
— Нет, никаким образом нельзя, — ответил Сурмин. — Мужчинам теперь вход
в часовню возбранен. Раздевают ведь там пострижéницу чуть
не до́нага,
в рубахе одной оставляют… Игуменья
ноги ей моет, обувает ее. Нельзя тут мужчине быть, нельзя видеть ему тело черницы.
Пуще всего жаль было Герасиму малых детей, а их было вдосталь и
не для такой скудости,
в какой жил его брат; семеро на
ногах, восьмой
в зыбке, а большому всего только десятый годок.
И стал
в подолы детских рубашонок класть пряники, орехи, подсолнухи. Дети
ног под собой
не слышали.
Не вставая с земли, зажмуря глаза, раскрыв рты, сбитые с
ног мальчуганы хотели было звонкую ревку задать, но стоявшие сзади их и по сторонам миршенские подростки и выростки окрысились на мальцов и
в сердцах на них крикнули...
И вот, подумаешь, судьба-то что делает:
не прошло двух годов, как этот самый Зерьян сряду дня по три
в ногах у меня валялся, чтобы похлопотал за него у хана.
Не ответил дьякон, опять лег спиной на лавку, опять задрал
ноги и, глядя
в потолок, забасил церковную стихиру на сошествие святого духа: «Преславная днесь видеша во граде Давидове».
Еще половины песни
не пропели, как началось «раденье». Стали ходить
в кругах друг зá другом мужчины по солнцу, женщины против. Ходили, прискакивая на каждом шагу, сильно топая
ногами, размахивая пальмами и платками. С каждой минутой скаканье и беганье становилось быстрей, а пение громче и громче. Струится пот по распаленным лицам, горят и блуждают глаза, груди у всех тяжело подымаются, все задыхаются. А песня все громче да громче, бег все быстрей и быстрей. Переходит напев
в самый скорый. Поют люди Божьи...
— Ни на кого
не накатило! — жалобно молвил старый матрос. — Никому еще
не сослал Господь даров своих.
Не воздвиг нам пророка!.. Изволь, кормщик дорогой, отец праведный, святой, нам про духа провестить, — сказал он, встав с места и кланяясь
в ноги Николаю Александрычу.
Чего, жи́вучи на свете,
не навидался я, вот уж именно, как пословица молвится: «И
в людях живал, и топор на
ногу обувал, и топорищем подпоясывался».
Придет опять весенняя бескормица, и они густыми толпами повалят к тому же хозяину, слезно станут просить и молить о работе,
в ногах будут у него валяться и всеми святыми себя заклинать, что и тихи-то они, и смирны-то, и безответны, а пришла новая осень — сиволапый уж барином глядит, и лучше
не подступайся к нему.
Пластом лежит на голой земле. Двинуться с места
не может, голосу
не в силах подать, лежит один-одинехонек, припекаемый полуденными лучами осеннего солнца. Ни на горе, ни под горой никого нет, стая галок с громким криком носится
в высоте над головой миллионщика. Лежит гордый, своенравный богач беспомощен, лежит, всеми покинутый, и слова
не может промолвить. Тускнеет у него
в очах, мутится
в голове, ни рукой, ни
ногой шевельнуть
не может. Забытье нашло на него…
Съели кашу и,
не выходя из-за стола, за попойку принялись. Женщины пошли
в задние горницы, а мужчины расселись вокруг самовара пунши распивать. Пили за все и про все, чтобы умником рос Захарушка, чтобы дал ему здоровья Господь, продлил бы ему веку на сто годов, чтоб во всю жизнь было у него столько добра
в дому́, сколько
в Москве на торгу́, был бы на
ногу лего́к да ходо́к, чтобы всякая работа спорилась у него
в руках.
— Забыл, что ли, как он
в прошлом году два раза обидел тебя — здесь да у Макарья
в ярманке? — говорил Абрам Силыч. —
Не сам ли ты говорил, что твоей
ноги у него
в дому никогда
не будет? А теперь вдруг ехать туда.
Но всем от Патапа Максимыча один был ответ: «Авдотье Марковне ни приказывать, ни советовать я
не могу, да и раненько бы еще ей о выходе замуж думать — у родителя
в гробу
ноги еще
не обсохли…» И, ругая Чапурина, искатели смолокуровского миллиона
в злой досаде расходились по своим местам.
Утром Аграфена Петровна передала Петру Степанычу, что Дуня
не прочь за него идти. Он так обрадовался, что
в ноги молодой свахе поклонился, а потом заметался по горнице.
— Да, попробуй-ка пальцем тронуть Прасковью Патаповну, — охая, промолвил Василий Борисыч. — Жизни
не рад будешь. Хоть бы уехать куда, пущай ее поживет без мужа-то, пущай попробует, небойсь и теперь каждый вечер почти шлет за мной: шел бы к ней
в горницу. А я без рук, без
ног куда пойду, с печки даже слезть
не могу. Нет уж, уехать бы куда-нибудь хоть бы на самое короткое время, отдохнуть бы хоть сколько-нибудь.
Недели полторы тому, как она
в бане парилась, а оттуда домой пошла очень уж налегке да, говорят еще, на босу
ногу, а на дворе-то было вьюжно и морозно. Босыми-то
ногами, слышь,
в сугроб попала, ну и слегла на другой день. Много ли такой надо? Сам знаешь, какая она телом нежная,
не то что у нас, простых людей, бабы бывают, той ни вьюга, ни сугроб нипочем.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там
в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под
ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете,
в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого
не впускать
в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и
не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает
ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Купцы (кланяются
в ноги).
Не погуби, Антон Антонович!
Городничий.
Не гневись! Вот ты теперь валяешься у
ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а будь хоть немножко на твоей стороне, так ты бы меня, каналья! втоптал
в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. //
В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик —
не богатырь? // И жизнь его
не ратная, // И смерть ему
не писана //
В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом
ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!