Неточные совпадения
Каково вам будет, если она вдруг придет, разумеется, ошибкой — но ведь это может случиться — под ваши
же окна и протянет руку свою, тогда как вы, родной сын ее, может быть, в эту самую минуту утопаете где-нибудь в пуховой перине и…
ну, вообще в роскоши!
— Да нет
же, Фома, бог с тобой!
Ну когда я это хотел сказать?
Ну, скажите
же, батюшка, что за вопрос?
—
Ну, нельзя
же, братец, нельзя: это ничего.
Ну, кто
же еще из наших? про детей не говорю: сам увидишь.
Ну, да все
же меня можно простить когда-нибудь!
—
Ну, подожди
же, брат, я и с тобой познакомлюсь.
Сидел за столом — помню еще, подавали его любимый киселек со сливками, — молчал-молчал да как вскочит: «Обижают меня, обижают!» — «Да чем
же, говорю, тебя, Фома Фомич, обижают?» — «Вы теперь, говорит, мною пренебрегаете; вы генералами теперь занимаетесь; вам теперь генералы дороже меня!»
Ну, разумеется, я теперь все это вкратце тебе передаю; так сказать, одну только сущность; но если бы ты знал, что он еще говорил… словом, потряс всю мою душу!
Ну помилуй,
ну посуди,
ну чем
же я тут виноват?
—
Ну, так скажи мне теперь: разве Мартын ест мыло? Где именно ты видел такого Мартына, который ест мыло? Говори
же, дай мне понятие об этом феноменальном Мартыне!
— Я тебя спрашиваю, — пристает Фома, — кто именно этот Мартын? Я хочу его видеть, хочу с ним познакомиться.
Ну, кто
же он? Регистратор, астроном, пошехонец, поэт, каптенармус, дворовый человек — кто-нибудь должен
же быть. Отвечай!
—
Ну, да вот ты
же знаешь, Фома, коли спрашиваешь, — отвечал в простоте души сконфуженный дядя.
— Мужик! только мужик? Удивляюсь! Значит, замечательный мужик! значит, это какой-нибудь знаменитый мужик, если о нем уже сочиняются поэмы и танцы?
Ну, отвечай
же!
— А, экономический! Слышите, Павел Семеныч? новый исторический факт: комаринский мужик — экономический. Гм!..
Ну, что
же сделал этот экономический мужик? за какие подвиги его так воспевают и… выплясывают?
Ну, отвечай
же: что сделал этот мужик? ведь я тебе подсказал, в рот положил.
— То-то «эх, Фома»! Видно, правда не пуховик.
Ну, хорошо; мы еще потом поговорим об этом, а теперь позвольте и мне немного повеселить публику. Не все
же вам одним отличаться. Павел Семенович! видели вы это чудо морское в человеческом образе? Я уж давно его наблюдаю. Вглядитесь в него: ведь он съесть меня хочет, так-таки живьем, целиком!
— Но ведь не может
же быть, чтоб мы с вами сказали последнее слово, Настасья Евграфовна! Ради бога, назначьте мне свиданье, хоть сегодня
же. Впрочем, теперь уж смеркается.
Ну так, если только можно, завтра утром, пораньше; я нарочно велю себя разбудить пораньше. Знаете, там, у пруда, есть беседка. Я ведь помню; я знаю дорогу. Я ведь здесь жил маленький.
— «Прости»! Но к чему вам мое прощение?
Ну, хорошо, положим, что я вас и прощу: я христианин, я не могу не простить; я и теперь уже почти вас простил. Но решите
же сами: сообразно ли будет хоть сколько-нибудь с здравым смыслом и благородством души, если я хоть на одну минуту останусь теперь в вашем доме? Ведь вы выгоняли меня!
—
Ну, да пожалуй, Фома, я готов… я даже горжусь… Только как
же это, Фома, ни с того ни с сего: «здравствуйте, ваше превосходительство»? Ведь это нельзя…
— Как будто по маслу? Гм… Я, впрочем, не про масло вам говорил…
Ну, да все равно! Вот что значит, полковник, исполненный долг! Побеждайте
же себя. Вы самолюбивы, необъятно самолюбивы!
—
Ну да, неужели
же плакать? Если хотите, я вам расскажу биографию Видоплясова, и уверен, что вы посмеетесь.
К тому
же я делаю это более для сестры…
ну, конечно, и для себя…
Ну, какая ему жена Татьяна Ивановна? да и она с ним будет несчастна, потому что, как хотите, а ведь ее нужно
же будет тогда ограничить, чтоб она не бросала розанами в молодых людей.
— Сейчас после чаю; да и черт с ними! а завтра, увидите, опять явятся.
Ну, так как
же, согласны?
— Да что сказать тебе, друг мой? Ведь найдет
же человек, когда лезть с своими пустяками! Точно ты, брат Григорий, не мог уж и времени другого найти для своих жалоб?
Ну, что я для тебя сделаю? Пожалей хоть ты меня, братец. Ведь я, так сказать, изнурен вами, съеден живьем, целиком! Мочи моей нет с ними, Сергей!
—
Ну, так кончайте
же с ним поскорее! Пожалуй, и я помогу. Взойдемте наверх. Что он такое? чего ему? — сказал я, когда мы вошли в комнаты.
— Не в полном своем здоровье!
ну вот подите вы с ним! — подхватил толстяк, весь побагровев от злости. — Ведь поклялся
же бесить человека! Со вчерашнего дня клятву такую дал! Дура она, отец мой, повторяю тебе, капитальная дура, а не то, что не в полном своем здоровье; сызмалетства на купидоне помешана! Вот и довел ее теперь купидон до последней точки. А про того, с бороденкой-то, и поминать нечего! Небось задувает теперь по всем по трем с денежками, динь-динь-динь, да посмеивается.
— Да ведь я человек али нет? Ведь зло берет; вчуже берет. Ведь я, может, ее
же любя, говорю… Эх, прокисай все на свете!
Ну зачем я приехал сюда?
ну зачем я сворачивал? мне-то какое дело? мне-то какое дело?
—
Ну, вот! Не то
же ли я говорил? — вскричал дядя, чрезвычайно обрадовавшись. — Один только человек во всей армии благоразумный нашелся, да и тот какой-то каплан! Это кто ж такой, Сергей: капитан ихний, что ли?
— Нашел время хохотать! Вот дурак-то! Самому наконец смешно стало! Барана! Стало быть, были
же бараны; чего ж он сам-то не ел?
Ну, Илюша, дальше! Прекрасно, превосходно! Необыкновенно колко!
— Малаги захотел! — проворчал он чуть не вслух. — И вина-то такого спросил, что никто не пьет!
Ну, кто теперь пьет малагу, кроме такого
же, как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые!
Ну, я-то чего тут стою? чего я-то тут жду?
— Атанде-с, — прервал Коровкин. — Рекомендуюсь: дитя природы… Но что я вижу? Здесь дамы… А зачем
же ты не сказал мне, подлец, что у тебя здесь дамы? — прибавил он, с плутовскою улыбкою смотря на дядю. — Ничего? не робей!.. представимся и прекрасному полу… Прелестные дамы! — начал он, с трудом ворочая языком и завязая на каждом слове. — Вы видите несчастного, который…
ну, да уж и так далее… Остальное не договаривается… Музыканты! польку!
—
Ну, да что тут! — сказал он с увлечением. — Ты великодушен, Фома, у тебя великое сердце: ты составил мое счастье… ты
же простишь и Коровкину.