Неточные совпадения
По-видимому, Крестьян Иванович нисколько не ожидал, да и не желал видеть пред
собою господина Голядкина, потому что он вдруг на мгновение смутился и невольно выразил на лице своем какую-то странную, даже, можно
сказать, недовольную мину.
— Я, Крестьян Иванович, люблю тишину, — проговорил господин Голядкин, бросая значительный взгляд на Крестьяна Ивановича и, очевидно, ища слов для удачнейшего выражения мысли своей, — в квартире только я да Петрушка… я хочу
сказать: мой человек, Крестьян Иванович. Я хочу
сказать, Крестьян Иванович, что я иду своей дорогой, особой дорогой. Крестьян Иванович. Я
себе особо и, сколько мне кажется, ни от кого не завишу. Я, Крестьян Иванович, тоже гулять выхожу.
Всхлипывая, кивая головой и ударяя
себя в грудь правой рукою, а левой схватив тоже за лацкан домашней одежды Крестьяна Ивановича, хотел было он говорить и в чем-то немедленно объясниться, но не мог и слова
сказать.
Заметно было, что он готовился к чему-то весьма хлопотливому, чтоб не
сказать более, шептал про
себя, жестикулировал правой рукой, беспрерывно поглядывал в окна кареты, так что, смотря теперь на господина Голядкина, право бы, никто не
сказал, что он сбирается хорошо пообедать, запросто, да еще в своем семейном кругу, — сан-фасон, как между порядочными людьми говорится.
Скажу только, что, наконец, гости, которые после такого обеда, естественно, должны были чувствовать
себя друг другу родными и братьями, встали из-за стола; как потом старички и люди солидные, после недолгого времени, употребленного на дружеский разговор и даже на кое-какие, разумеется, весьма приличные и любезные откровенности, чинно прошли в другую комнату и, не теряя золотого времени, разделившись на партии, с чувством собственного достоинства сели за столы, обтянутые зеленым сукном; как дамы, усевшись в гостиной, стали вдруг все необыкновенно любезны и начали разговаривать о разных материях; как, наконец, сам высокоуважаемый хозяин дома, лишившийся употребления ног на службе верою и правдою и награжденный за это всем, чем выше упомянуто было, стал расхаживать на костылях между гостями своими, поддерживаемый Владимиром Семеновичем и Кларой Олсуфьевной, и как, вдруг сделавшись тоже необыкновенно любезным, решился импровизировать маленький скромный бал, несмотря на издержки; как для сей цели командирован был один расторопный юноша (тот самый, который за обедом более похож был на статского советника, чем на юношу) за музыкантами; как потом прибыли музыканты в числе целых одиннадцати штук и как, наконец, ровно в половине девятого раздались призывные звуки французской кадрили и прочих различных танцев…
Он, господа, тоже здесь, то есть не на бале, но почти что на бале; он, господа, ничего; он хотя и сам по
себе, но в эту минуту стоит на дороге не совсем-то прямой; стоит он теперь — даже странно
сказать — стоит он теперь в сенях, на черной лестнице квартиры Олсуфья Ивановича.
Обнадежив
себя немного подобным историческим пунктом, господин Голядкин
сказал сам
себе, что, дескать, что иезуиты?
Эх ты, фигурант ты этакой! —
сказал господин Голядкин, ущипнув
себя окоченевшею рукою за окоченевшую щеку, — дурашка ты этакой, Голядка ты этакой — фамилия твоя такова!..
Если б теперь посторонний, неинтересованный какой-нибудь наблюдатель взглянул бы так
себе, сбоку, на тоскливую побежку господина Голядкина, то и тот бы разом проникнулся всем страшным ужасом его бедствий и непременно
сказал бы, что господин Голядкин глядит теперь так, как будто сам от
себя куда-то спрятаться хочет, как будто сам от
себя убежать куда-нибудь хочет.
Скажем более: господин Голядкин не только желал теперь убежать от
себя самого, но даже совсем уничтожиться, не быть, в прах обратиться.
Только что
сказал или подумал это господин Голядкин, как увидел впереди
себя идущего ему навстречу прохожего, тоже, вероятно, как и он, по какому-нибудь случаю запоздалого.
Но Петрушка ничего не
сказал, а, напротив, был как-то молчаливее, суровее и сердитее обыкновенного, косился на все исподлобья; вообще видно было, что он чем-то крайне недоволен; даже ни разу не взглянул на своего барина, что, мимоходом
сказать, немного кольнуло господина Голядкина; поставил на стол все, что принес с
собой, повернулся и ушел молча за свою перегородку.
Ведь вот, для примера, кстати
сказать, слыхали, надеюсь, как их, как бишь их там, да, сиамские близнецы, срослись
себе спинами, так и живут, и едят, и спят вместе; деньги, говорят, большие берут.
Понял он, что это значит махнуть далеко. «Натура-то твоя такова! —
сказал он про
себя, щелкнув
себя легонько по лбу рукою.
— Хорошо-с. Пожалуй, возьмем переулочком-с, — робко
сказал смиренный спутник господина Голядкина, как будто намекая тоном ответа, что где ему разбирать и что, в его положении, он и переулочком готов удовольствоваться. Что же касается до господина Голядкина, то он совершенно не понимал, что с ним делалось. Он не верил
себе. Он еще не опомнился от своего изумления.
Вообще можно
сказать, что гость господина Голядкина вел
себя как благородный нищий в заштопанном фраке и с благородным паспортом в кармане, ненапрактиковавшийся еще как следует протягивать руку.
— Вы смущаете меня, — отвечал господин Голядкин, оглядывая
себя, свои стены и гостя, — чем же я мог бы… я, то есть, хочу
сказать, в каком именно отношении могу я вам услужить в чем-нибудь?
— Нет-с, знаете ли-с, я, Антон Антонович, говорю-с, про
себя говорю, что я, например, маску надеваю, лишь когда нужда в ней бывает, то есть единственно для карнавала и веселых собраний, говоря в прямом смысле, но что не маскируюсь перед людьми каждодневно, говоря в другом, более скрытном смысле-с. Вот что я хотел
сказать, Антон Антонович-с.
— Вы, милостивый государь, забываетесь, —
сказал совершенно потерявшийся титулярный советник, едва слыша пол под
собою, — я надеюсь, что вы перемените тон…
Скажем все, наконец: господин Голядкин даже начинал немного раскаиваться, что вступился за
себя и за право свое и тут же получил за то неприятность.
Накинув шинель, господин Голядкин-младший иронически взглянул на господина Голядкина-старшего, действуя таким образом открыто и дерзко ему в пику, потом, с свойственною ему наглостью, осмотрелся кругом, посеменил окончательно, — вероятно, чтоб оставить выгодное по
себе впечатление, — около чиновников,
сказал словцо одному, пошептался о чем-то с другим, почтительно полизался с третьим, адресовал улыбку четвертому, дал руку пятому и весело юркнул вниз по лестнице.
Наконец господин Голядкин решился совсем, вдруг бросил трубку, накинул на
себя шинель,
сказал, что дома обедать не будет, и выбежал вон из квартиры.
— Да, нет же, нет, Петруша! ты послушай, Петр: ведь я ничего, ведь я тебя не ругаю, что плутом называю. Ведь это я в утешение тебе говорю, в благородном смысле про это говорю. Ведь это значит, Петруша, польстить иному человеку, как
сказать ему, что он петля этакая, продувной малой, что он малой не промах и никому надуть
себя не позволит. Это любит иной человек… Ну, ну, ничего! ну,
скажи же ты мне, Петруша, теперь, без утайки, откровенно, как другу… ну, был ты у чиновника Вахрамеева, и адрес он дал тебе?
Умоляющим взором отыскивал он в толпе чиновников Антона Антоновича, чтоб еще более оправдаться в глазах его и
сказать ему что-нибудь крайне благонамеренное и весьма благородное и приятное относительно
себя самого…
— Яков Петрович! — закричал он тоскливо. — Я вашим врагом никогда не бывал. Злые же люди несправедливо меня описали… С своей стороны я готов… Яков Петрович, угодно, мы с вами, Яков Петрович, вот тотчас зайдем?.. И там, от чистого сердца, как справедливо
сказали вы тотчас, и языком прямым, благородным… вот в эту кофейную: тогда все само
собой объяснится, — вот как, Яков Петрович! Тогда непременно все само
собой объяснится…
Пообедал, да так и не заметил
себе; как же мне быть?» Подняв глаза, господин Голядкин увидел опять подле
себя полового, который собирался ему что-то
сказать.
Ну, куда я денусь теперь? ну, что я, например, буду делать теперь над
собой? ну, куда я гожусь теперь? ну, куда ты, примером
сказать, годишься теперь, Голядкин ты этакой, недостойный ты этакой!
— Он подлый и развращенный человек, ваше превосходительство, —
сказал наш герой, не помня
себя, замирая от страха, и при всем том смело и решительно указывая на недостойного близнеца своего, семенившего в это мгновение около его превосходительства, — так и так, дескать, а я на известное лицо намекаю.
— Ваше превосходительство, —
сказал он, — униженно прошу позволения вашего говорить. — В голосе господина Голядкина-младшего было что-то крайне решительное; все в нем показывало, что он чувствует
себя совершенно в праве своем.
Муж закусит
себе с аппетитом, да на вас и не взглянет, а
скажет: поди-тка, дескать, на кухню, котеночек, да присмотри за обедом, да разве-разве в неделю разок поцелует, да и то равнодушно…