Неточные совпадения
Она
сказала это так сильно встряхнув головой, что очки ее подскочили выше бровей. Вскоре Клим узнал и незаметно для
себя привык думать, что царь — это военный человек, очень злой и хитрый, недавно он «обманул весь народ».
Он снова молчал, как будто заснув с открытыми глазами. Клим видел сбоку фарфоровый, блестящий белок, это напомнило ему мертвый глаз доктора Сомова. Он понимал, что, рассуждая о выдумке, учитель беседует сам с
собой, забыв о нем, ученике. И нередко Клим ждал, что вот сейчас учитель
скажет что-то о матери, о том, как он в саду обнимал ноги ее. Но учитель говорил...
Жарким летним вечером Клим застал отца и брата в саду, в беседке; отец, посмеиваясь необычным, икающим смехом, сидел рядом с Дмитрием, крепко прижав его к
себе; лицо Дмитрия было заплакано; он тотчас вскочил и ушел, а отец, смахивая платком капельки слез с брюк своих,
сказал Климу...
— Это — глупо, милый. Это глупо, — повторила она и задумалась, гладя его щеку легкой, душистой рукой. Клим замолчал, ожидая, что она
скажет: «Я люблю тебя», — но она не успела сделать этого, пришел Варавка, держа
себя за бороду, сел на постель, шутливо говоря...
— И прошу вас
сказать моему папа́, что, если этого не будет, я убью
себя. Прошу вас верить. Папа́ не верит.
«Хорошо
сказал», — подумал Клим и, чтоб оставить последнее слово за
собой, вспомнил слова Варавки...
— Пора домой, Лида, —
сказал он, сердито напоминая о
себе.
Это так смутило его, что он забыл ласковые слова, которые хотел
сказать ей, он даже сделал движение в сторону от нее, но мать сама положила руку на плечи его и привлекла к
себе, говоря что-то об отце, Варавке, о мотивах разрыва с отцом.
— Девицы любят кисло-сладкое, —
сказал Макаров и сам, должно быть, сконфузясь неудачной выходки, стал усиленно сдувать пепел с папиросы. Лидия не ответила ему. В том, что она говорила, Клим слышал ее желание задеть кого-то и неожиданно почувствовал задетым
себя, когда она задорно
сказала...
Макаров вел
себя с Томилиным все менее почтительно; а однажды, спускаясь по лестнице от него,
сказал как будто нарочно громко...
— Нужно забыть о
себе. Этого хотят многие, я думаю. Не такие, конечно, как Яков Акимович. Он… я не знаю, как это
сказать… он бросил
себя в жертву идее сразу и навсегда…
— Не понимаю, —
сказала Лидия, подняв брови, а Клим, рассердясь на
себя за слова, на которые никто не обратил внимания, сердито пробормотал...
«Конечно, я больше не позволю
себе этого с ней». — Но через минуту решил иначе: «
Скажу, чтоб она уже не смела с Дроновым…»
Климу хотелось отстегнуть ремень и хлестнуть по лицу девушки, все еще красному и потному. Но он чувствовал
себя обессиленным этой глупой сценой и тоже покрасневшим от обиды, от стыда, с плеч до ушей. Он ушел, не взглянув на Маргариту, не
сказав ей ни слова, а она проводила его укоризненным восклицанием...
Клим сидел у
себя в комнате и слышал, как мать
сказала как будто с радостью...
— Слышала я, что товарищ твой стрелял в
себя из пистолета. Из-за девиц, из-за баб многие стреляются. Бабы подлые, капризные. И есть у них эдакое упрямство… не могу
сказать какое. И хорош мужчина, и нравится, а — не тот. Не потому не тот, что беден или некрасив, а — хорош, да — не тот!
Он прыгал по комнате на одной ноге, придерживаясь за спинки стульев, встряхивая волосами, и мягкие, толстые губы его дружелюбно улыбались. Сунув под мышку
себе костыль, он
сказал...
— Я хочу спать, — нелюбезно
сказал Клим, а когда брат ушел, он напомнил
себе...
— Вот, если б вся жизнь остановилась, как эта река, чтоб дать людям время спокойно и глубоко подумать о
себе, — невнятно, в муфту,
сказала она.
Сказав адрес, она села в сани; когда озябшая лошадь резко поскакала, Нехаеву так толкнуло назад, что она едва не перекинулась через спинку саней. Клим тоже взял извозчика и, покачиваясь, задумался об этой девушке, не похожей на всех знакомых ему. На минуту ему показалось, что в ней как будто есть нечто общее с Лидией, но он немедленно отверг это сходство, найдя его нелестным для
себя, и вспомнил ворчливое замечание Варавки-отца...
«Игра», —
сказал он
себе, но это слово вспомнилось не сразу.
— Что вы хотите
сказать? Мой дядя такой же продукт разложения верхних слоев общества, как и вы сами… Как вся интеллигенция. Она не находит
себе места в жизни и потому…
Разгорячась, он
сказал брату и то, о чем не хотел говорить: как-то ночью, возвращаясь из театра, он тихо шагал по лестнице и вдруг услыхал над
собою, на площадке пониженные голоса Кутузова и Марины.
Шагая по тепленьким, озорниковато запутанным переулкам, он обдумывал, что
скажет Лидии, как будет вести
себя, беседуя с нею; разглядывал пестрые, уютные домики с ласковыми окнами, с цветами на подоконниках. Над заборами поднимались к солнцу ветви деревьев, в воздухе чувствовался тонкий, сладковатый запах только что раскрывшихся почек.
Вера Петровна долго рассуждала о невежестве и тупой злобе купечества, о близорукости суждений интеллигенции, слушать ее было скучно, и казалось, что она старается оглушить
себя. После того, как ушел Варавка, стало снова тихо и в доме и на улице, только сухой голос матери звучал, однообразно повышаясь, понижаясь. Клим был рад, когда она утомленно
сказала...
— Как все это странно… Знаешь — в школе за мной ухаживали настойчивее и больше, чем за нею, а ведь я рядом с нею почти урод. И я очень обижалась — не за
себя, а за ее красоту. Один… странный человек, Диомидов, непросто — Демидов, а — Диомидов, говорит, что Алина красива отталкивающе. Да, так и
сказал. Но… он человек необыкновенный, его хорошо слушать, а верить ему трудно.
Хотя она
сказала это без жалобы, насмешливо, но Клим почувствовал
себя тронутым. Захотелось говорить с нею простодушно, погладить ее руку.
— Нет, —
сказал Клим и, сняв очки, протирая стекла, наклонил голову. Он знал, что лицо у него злое, и ему не хотелось, чтоб мать видела это. Он чувствовал
себя обманутым, обокраденным. Обманывали его все: наемная Маргарита, чахоточная Нехаева, обманывает и Лидия, представляясь не той, какова она на самом деле, наконец обманула и Спивак, он уже не может думать о ней так хорошо, как думал за час перед этим.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за
собою. Глядя в окно, он
сказал...
— Я, —
сказал Макаров, ткнув
себя пальцем в грудь, и обратился к Туробоеву...
Он озлобленно почувствовал
себя болтливым мальчишкой и почти со страхом ждал: о чем теперь спросит его эта женщина? Но она, помолчав,
сказала...
Офицер, который ведет его дело, — очень любезный человек, — пожаловался мне, что Дмитрий держит
себя на допросах невежливо и не захотел
сказать, кто вовлек его… в эту авантюру, этим он очень повредил
себе…
Клим чувствовал, что мать говорит, насилуя
себя и как бы смущаясь пред гостьей. Спивак смотрела на нее взглядом человека, который, сочувствуя, не считает уместным выразить свое сочувствие. Через несколько минут она ушла, а мать, проводив ее,
сказала снисходительно...
— Любопытна слишком. Ей все надо знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше? Да черт их знает, кто от кого зависит! Я — от дураков. Мне на днях губернатор
сказал, что я компрометирую
себя, давая работу политическим поднадзорным. Я говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве, говорит, у нас, в России, нет уже честных людей неопороченных?
Клим согласно кивнул головой. Когда он не мог сразу составить
себе мнения о человеке, он чувствовал этого человека опасным для
себя. Таких, опасных, людей становилось все больше, и среди них Лидия стояла ближе всех к нему. Эту близость он сейчас ощутил особенно ясно, и вдруг ему захотелось
сказать ей о
себе все, не утаив ни одной мысли,
сказать еще раз, что он ее любит, но не понимает и чего-то боится в ней. Встревоженный этим желанием, он встал и простился с нею.
«Человек — это система фраз, не более того. Конурки бога, — я глупо
сказал. Глупо. Но еще глупее московский бог в рубахе. И — почему сны в Орле приятнее снов в Петербурге? Ясно, что все эти пошлости необходимы людям лишь для того, чтоб каждый мог отличить
себя от других. В сущности — это мошенничество».
— Я? Нет, —
сказал Самгин и неожиданно для
себя добавил: — Та же история, что у вас…
— Нет, я ведь
сказал: под кожею. Можете
себе представить радость сына моего? Он же весьма нуждается в духовных радостях, ибо силы для наслаждения телесными — лишен. Чахоткой страдает, и ноги у него не действуют. Арестован был по Астыревскому делу и в тюрьме растратил здоровье. Совершенно растратил. Насмерть.
Дьякон пригладил волосы обеими руками, подергал
себя за бороду, потом
сказал негромко...
Клим чувствовал
себя пылающим. Он хотел
сказать множество обидных, но неотразимо верных слов, хотел заставить молчать этих людей, он даже просил, устав сердиться...
— Екатерина Великая скончалась в тысяча семьсот девяносто шестом году, — вспоминал дядя Хрисанф; Самгину было ясно, что москвич верит в возможность каких-то великих событий, и ясно было, что это — вера многих тысяч людей. Он тоже чувствовал
себя способным поверить: завтра явится необыкновенный и, может быть, грозный человек, которого Россия ожидает целое столетие и который, быть может, окажется в силе
сказать духовно растрепанным, распущенным людям...
— Крафт, —
сказал он, чрезвычайно любезно пожимая руку Самгина; женщина, улыбнувшись неохотной улыбкой, назвала
себя именем и фамилией тысяч русских женщин...
— Передавили друг друга. Страшная штука. Вы — видели? Черт… Расползаются с поля люди и оставляют за
собой трупы. Заметили вы: пожарные едут с колоколами, едут и — звонят! Я говорю: «Подвязать надо, нехорошо!» Отвечает: «Нельзя». Идиоты с колокольчиками… Вообще, я
скажу…
Я — сам бил, —
сказал он, удивленно мигая, и потыкал пальцем в грудь
себе.
Это было еще более бестактно. Клим, чувствуя, что у него покраснели уши, мысленно обругал
себя и замолчал, ожидая, что
скажет Лютов. Но
сказал Маракуев.
Как нередко бывало с ним, он
сказал это неожиданно для
себя и — удивился, перестал слушать возмущенные крики противника.
— Кажется, я — поторопился, — вдруг
сказал он
себе, почувствовав, что в его решении жениться есть что-то вынужденное. Он едва не
сказал...
Он мог бы
сказать это, ибо уже не находил в
себе того влечения к Лидии, которое так долго и хотя не сильно, однако настойчиво волновало его.
И первый раз ему захотелось как-то особенно приласкать Лидию, растрогать ее до слез, до необыкновенных признаний, чтоб она обнажила свою душу так же легко, как привыкла обнажать бунтующее тело. Он был уверен, что сейчас
скажет нечто ошеломляюще простое и мудрое, выжмет из всего, что испытано им, горький, но целебный сок для
себя и для нее.
И ушла, оставив его, как всегда, в темноте, в тишине. Нередко бывало так, что она внезапно уходила, как бы испуганная его словами, но на этот раз ее бегство было особенно обидно, она увлекла за
собой, как тень свою, все, что он хотел
сказать ей. Соскочив с постели, Клим открыл окно, в комнату ворвался ветер, внес запах пыли, начал сердито перелистывать страницы книги на столе и помог Самгину возмутиться.