Неточные совпадения
Очень могло это
быть, потому что чего тогда не
было?
Проектировали даже в честь его по подписке обед, и только по усиленной его же просьбе оставили эту мысль, —
может быть, смекнув наконец, что человека все-таки протащили за нос и что, стало
быть, очень-то уж торжествовать нечего.
Хотя я терпеть его не
мог, но сознаюсь, что у него
был дар заставить себя слушать, и особенно когда он
очень на что-нибудь злился.
Я вам, разумеется, только экстракт разговора передаю, но ведь мысль-то понятна; кого ни спроси, всем одна мысль приходит, хотя бы прежде никому и в голову не входила: «Да, говорят, помешан;
очень умен, но,
может быть, и помешан».
Да и на записку, правда, я не
очень надеялся; Шатов
мог пренебречь, он
был такой упрямый, застенчивый.
— Скажите ему, что у меня такое желание и что я больше ждать не
могу, но что я его сейчас не обманывала. Он,
может быть, ушел потому, что он
очень честный и ему не понравилось, что я как будто обманывала. Я не обманывала; я в самом деле хочу издавать и основать типографию…
Он
был весел и спокоен.
Может, что-нибудь с ним случилось сейчас
очень хорошее, еще нам неизвестное; но он, казалось,
был даже чем-то особенно доволен.
— Знаете, вы не кричите, —
очень серьезно остановил его Николай Всеволодович, — этот Верховенский такой человечек, что,
может быть, нас теперь подслушивает, своим или чужим ухом, в ваших же сенях, пожалуй. Даже пьяница Лебядкин чуть ли не обязан
был за вами следить, а вы,
может быть, за ним, не так ли? Скажите лучше: согласился теперь Верховенский на ваши аргументы или нет?
— О да.
Есть такая точка, где он перестает
быть шутом и обращается в… полупомешанного. Попрошу вас припомнить одно собственное выражение ваше: «Знаете ли, как
может быть силен один человек?» Пожалуйста, не смейтесь, он
очень в состоянии спустить курок. Они уверены, что я тоже шпион. Все они, от неуменья вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве.
—
Очень знакомы; я слишком предвижу, к чему вы клоните. Вся ваша фраза и даже выражение народ-«богоносец»
есть только заключение нашего с вами разговора, происходившего с лишком два года назад, за границей, незадолго пред вашим отъездом в Америку… По крайней мере сколько я
могу теперь припомнить.
— Ну, оставим сны, — нетерпеливо проговорил он, поворачиваясь к ней, несмотря на запрещение, и,
может быть, опять давешнее выражение мелькнуло в его глазах. Он видел, что ей несколько раз хотелось, и
очень бы, взглянуть на него, но что она упорно крепилась и смотрела вниз.
— Похож-то ты
очень похож,
может, и родственник ему
будешь, — хитрый народ!
— Нисколько! — воротился Кириллов, чтобы пожать руку. — Если мне легко бремя, потому что от природы, то,
может быть, вам труднее бремя, потому что такая природа.
Очень нечего стыдиться, а только немного.
Она в ту пору уже
очень начала себе чувствовать цену, даже,
может быть, немного и слишком.
— Я вас
очень не люблю; но совершенно уверены
можете быть. Хоть и не признаю измены и неизмены.
— Нет, не прекрасно, потому что вы
очень мямлите. Я вам не обязан никаким отчетом, и мыслей моих вы не
можете понимать. Я хочу лишить себя жизни потому, что такая у меня мысль, потому что я не хочу страха смерти, потому… потому что вам нечего тут знать… Чего вы? Чай хотите
пить? Холодный. Дайте я вам другой стакан принесу.
Но именинник все-таки
был спокоен, потому что майор «никак не
мог донести»; ибо, несмотря на всю свою глупость, всю жизнь любил сновать по всем местам, где водятся крайние либералы; сам не сочувствовал, но послушать
очень любил.
— Идем, идем! — вскричала как в истерике Лиза, опять увлекая за собою Маврикия Николаевича. — Постойте, Степан Трофимович, — воротилась она вдруг к нему, — постойте, бедняжка, дайте я вас перекрещу.
Может быть, вас бы лучше связать, но я уж лучше вас перекрещу. Помолитесь и вы за «бедную» Лизу — так, немножко, не утруждайте себя
очень. Маврикий Николаевич, отдайте этому ребенку его зонтик, отдайте непременно. Вот так… Пойдемте же! Пойдемте же!
Около двух часов разнеслось вдруг известие, что Ставрогин, о котором
было столько речей, уехал внезапно с полуденным поездом в Петербург. Это
очень заинтересовало; многие нахмурились. Петр Степанович
был до того поражен, что, рассказывают, даже переменился в лице и странно вскричал: «Да кто же
мог его выпустить?» Он тотчас убежал от Гаганова. Однако же его видели еще в двух или трех домах.
— Marie… знаешь… ты,
может быть,
очень устала, ради бога, не сердись… Если бы ты согласилась, например, хоть чаю, а? Чай
очень подкрепляет, а? Если бы ты согласилась!..
— Marie, Marie! Но ведь это,
может быть,
очень серьезно, Marie!
Я даже убежден, вопреки циническому и отчаянному сомнению Липутина, что пятерок у него
могло быть действительно две-три и кроме нашей, например в столицах; а если не пятерки, то связи и сношения — и,
может быть, даже
очень курьезные.
— Вы,
может быть, думаете, что я… Со мной паспорт и я — профессор, то
есть, если хотите, учитель… но главный. Я главный учитель. Oui, c’est comme за qu’on peut traduire. [Да, это именно так можно перевести (фр.).] Я бы
очень хотел сесть, и я вам куплю… я вам за это куплю полштофа вина.
Для Софьи Матвеевны наступили два страшные дня ее жизни; она и теперь припоминает о них с содроганием. Степан Трофимович заболел так серьезно, что он не
мог отправиться на пароходе, который на этот раз явился аккуратно в два часа пополудни; она же не в силах
была оставить его одного и тоже не поехала в Спасов. По ее рассказу, он
очень даже обрадовался, что пароход ушел.
За всем тем рассудила, что собственно ей, ее сестре, тетке, студентке, а
может быть, и вислоухому братцу бояться очень-то нечего.
Но пришла она к Марье Игнатьевне уже поздно: отправив служанку и оставшись одна, та не вытерпела, встала с постели и, накинув на себя что попало под руку из одежи, кажется
очень что-то легкое и к сезону не подходящее, отправилась сама во флигель к Кириллову, соображая, что,
может быть, он ей вернее всех сообщит о муже.
Заключил он, что здесь, в нашем городе, устроена
была Петром Степановичем лишь первая проба такого систематического беспорядка, так сказать программа дальнейших действий, и даже для всех пятерок, — и что это уже собственно его (Лямшина) мысль, его догадка и «чтобы непременно попомнили и чтобы всё это поставили на вид, до какой степени он откровенно и благонравно разъясняет дело и, стало
быть,
очень может пригодиться даже и впредь для услуг начальства».
Закончил он о Ставрогине, тоже спеша и без спросу, видимо нарочным намеком, что тот чуть ли не чрезвычайно важная птица, но что в этом какой-то секрет; что проживал он у нас, так сказать, incognito, что он с поручениями и что
очень возможно, что и опять пожалует к нам из Петербурга (Лямшин уверен
был, что Ставрогин в Петербурге), но только уже совершенно в другом виде и в другой обстановке и в свите таких лиц, о которых,
может быть, скоро и у нас услышат, и что всё это он слышал от Петра Степановича, «тайного врага Николая Всеволодовича».
Неточные совпадения
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего:
может быть, оно там и нужно так, об этом я не
могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это
может быть очень худо: господин ревизор или другой кто
может принять это на свой счет.
Хлестаков. Да что ж жаловаться? Посуди сам, любезный, как же? ведь мне нужно
есть. Этак
могу я совсем отощать. Мне
очень есть хочется; я не шутя это говорю.
Прыщ
был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я
могу! я еще
очень могу! Он
был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него
была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Но так как он все-таки
был сыном XVIII века, то в болтовне его нередко прорывался дух исследования, который
мог бы дать
очень горькие плоды, если б он не
был в значительной степени смягчен духом легкомыслия.
Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим. Какая надобность
была Бородавкину делать девятидневный поход, когда Стрелецкая слобода
была у него под боком и он
мог прибыть туда через полчаса? Как
мог он заблудиться на городском выгоне, который ему, как градоначальнику, должен
быть вполне известен? Возможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы не только маршировали, но под конец даже налились кровью?