Неточные совпадения
Иван Прокофьич, прощаясь с приемышем, сказал ему: — Вася!.. Ты хоть
не кровный мой сын, а весь
в меня! Мать сильно сокрушалась, лежала разбитая, целые дни разливалась-плакала. Это Теркина еще больше мозжило, и как только уехал домой отец, ему начало делаться хуже. Хоть он все время был на
ногах, но доктор определил воспаление легкого.
Картина на первый взгляд самая обыкновенная. Бродят женщины, иные
в ситцевых распашных капотах, а то просто
в длинных рубахах, простоволосые или покрытые платками; некоторые о босу
ногу сидят и на земле или валяются, поют, бормочут. Но когда он,
не отрывая глаза от щели
в заборе, стал вглядываться
в этих женщин, еще незнакомый ему ужас безумия заползал ему внутрь, и губы его явственно вздрагивали.
Серафима сладко потянулась и свои белые обнаженные руки закинула за спину. Одна
нога в атласной черной туфле с цветным бантом свесилась с кушетки. Муж ее возбужденно прошелся по гостиной и щелкнул несколько раз языком. С этой противной для нее привычкой она
не могла помириться.
—
Не смейте ко мне показываться
в спальню! Слышите!.. Ни спасать вас, ни жить с вами
не желаю! И стращать меня
не извольте. Хоть сейчас пулю
в лоб… на здоровье! Но ко мне ни
ногой! Слышите!
И, видя, что Дубенский с нервным лицом переминается с
ноги на
ногу, Усатин быстро повернулся
в его сторону и
не договорил.
Одним скачком попал он наверх, на плешинку, под купой деревьев, где разведен был огонь и что-то варилось
в котелке. Пониже, на обрыве, примостился на корточках молодой малый, испитой,
в рубахе с косым воротом и опорках на босу
ногу. Он курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав
ноги в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее
не видно было из-под надвинутого на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
Они сидели поздним утром на террасе, окруженной с двух сторон лесом… На столе кипел самовар. Теркин только что приехал с пристани. Серафима
не ждала его
в этот день. Неожиданность радости так ее всколыхнула, что у нее совсем подкосились
ноги, когда она выбежала на крыльцо, завидев экипаж.
— А за тебя нет? — Она опять подошла к кровати и стала у
ног. — Помни, Вася, — заговорила она с дрожью нахлынувших сдержанных рыданий, — помни… Ты уж предал меня… Бог тебя знает, изменил ты мне или нет; но душа твоя, вот эта самая душа, про которую жалуешься, что я
не могу ее понять… Помни и то, что я тебе сказала
в прошлом году там, у нас, у памятника, на обрыве, когда решилась пойти с тобой… Забыл небось?.. Всегда так, всегда так бывает! Мужчина разве может любить, как мы любим?!
Сон
не шел. Теркин проворочался больше получаса, потом вытянул
ноги, уперся ими
в нижнюю стенку кровати и заложил руки за голову.
Совсем стало темно. Серафима натыкалась на пни,
в лицо ей хлестали сухие ветви высоких кустов, кололи ее иглы хвои, она даже
не отмахивалась.
В средине груди ныло,
в сердце нестерпимо жгло,
ноги стали подкашиваться, Где-то на маленькой лужайке она упала как сноп на толстый пласт хвои, ничком, схватила голову
в руки отчаянным жестом и зарыдала, почти завыла. Ее всю трясло
в конвульсиях.
На кровати Калерия
в ночной кофте, с распущенными волосами, откинулась к стене, спустила
ноги и схватилась одной рукой за левое плечо. На белье выступила кровь. Она уже
не стонала и только другой рукой силилась прикрыться одеялом.
Внутри у карлика захолодело. Он кинется
в ноги Василию Иванычу, — пускай возьмет, хоть без жалованья, только бы
не гнал его.
Теркин сел, и коляска со звоном ржавых гаек и шарнир покатила книзу. Он
не стерпел — взял извозчика, испытывая беспокойство ожидания: чем пахнет на него жизнь
в этих священных стенах, на которых
в смутные времена иноки защищали мощи преподобного от польских полчищ и бросали под
ноги вражьих коней град железных крючковатых гвоздей, среди грохота пушек и пищалей.
Быстро оглядел его Теркин. Такого студента он никогда и нигде еще
не встречал:
в поношенном форменном сюртуке из выцветшего темно-зеленого сукна, расстегнутом на нижние пуговицы, русые волосы на лбу разметались, глубокие глаза затуманены, смотрят, будто ничего
не видят, бледный, идет волоча
ноги.
— Нёшто это мыслимо, чтобы
не завязить хоть одной
ноги в неправде? — глухо вырвалось у Теркина.
В креслице качель сидела и покачивалась
в короткой темной кофточке и клетчатой юбке, с шапочкой на голове, девушка лет восемнадцати,
не очень рослая. Свежие щеки отзывались еще детством — и голубые глаза, и волнистые светлые волосы, низко спадавшие на лоб. Руки и
ноги свои, маленькие и также по-детски пухлые, она неторопливо приводила
в движение, а пальцами рук, без перчаток, перебирала, держась ими за веревки, и раскачивала то одной, то другой
ногой.
Павла Захаровна встала с кресла
в несколько приемов и, ковыляя на левую
ногу, прошлась по комнате взад и вперед, потом постояла перед зеркалом, немножко расчесала взбившиеся курчавые волосы и взяла из угла около большой изразцовой печи палку, с которой
не расставалась вне своей комнаты.
Пока надо добраться поскорее до свежих, как персики, щек Санечки, с их чудесными ямочками. Сейчас они пойдут
в комнату Марфы Захаровны, куда подадут лакомства и наливки. Там — его царство. Тетенька и сама
не прочь была бы согрешить с ним. Но он до таких перезрелых тыкв еще
не спускался — по крайней мере с тех пор, как стоит на своих
ногах и мечтает о крупной деловой карьере.
Первач сидит около нее на стуле очень близко и смотрит ей
в глаза так, точно хочет выведать все ее мысли о нем. Она было хотела дать ему понять, что он
не имел права протягивать к ней под столом носок, ища ее
ноги; но ведь это ей доставило удовольствие… Зачем же она будет лицемерить? И теперь она уже чувствует, что его носок опять близится… а глаза ласкают ее… Рука, все под столом, ищет ее руки. Она
не отдернула — и он пожал.
—
В твоих руках
не десятки, а сотни тысяч! Для себя можно перехватить, а товарища спасти — нельзя. Эх, брат Теркин! Понимаю я тебя, вижу насквозь. Хочешь придавить нашего брата: пусть, мол, допрежь передо мной попрыгает, а мы поломаемся! У разночинца поваляйся
в ногах! Понимаю!..
—
Ногу зашибли?.. Инвалидом?.. И,
не дожидаясь ответа, повернулся на каблуке и и скользнул
в сторону Теркина.
И выходит, что ей
не придется жить здесь барыней. Вдруг как и ничего
не останется от обоих имений?.. Неужели Николай Никанорыч от этого и стал так обращаться с нею? Давит
ногу под столом, точно свою собственность, а смотрит совсем
в другую сторону… Бесприданницы ему
не нужно… Он может влюбить
в себя и
не такую дурочку, как она.
Ей стало стыдно сильнее, чем за обедом, и как
не бывало ни разу прежде, особенно после угощений
в комнате тети Марфы. Сегодня она
не выпила ни глотка наливки. Ведь она приучалась к сладкому хмелю. Нянька Федосеевна стала это замечать и еще третьего дня стыдила ее, что из нее хотят сделать „негодницу“ и добиться того, чтобы отец выгнал ее… Она раскричалась на няньку и даже —
в первый раз — затопала
ногами. А вдруг как это правда?
Никогда еще она
не чувствовала себя такой маленькой и беспомощно-глупенькой. Две слезинки заблестели на ресницах. Щеки заметно побледнели. Она была
в ту минуту очень хорошенькая. Светлая шелковая кофточка, вся
в сборках, по талии перехваченная желтым кожаным кушаком, шла к ней чрезвычайно.
Ноги мелькали из-под синей юбки,
в атласных туфлях с бантиками… Руки почти до локтей выходили из коротких рукавов с кружевцами.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там
в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под
ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете,
в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого
не впускать
в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и
не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает
ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Купцы (кланяются
в ноги).
Не погуби, Антон Антонович!
Городничий.
Не гневись! Вот ты теперь валяешься у
ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а будь хоть немножко на твоей стороне, так ты бы меня, каналья! втоптал
в самую грязь, еще бы и бревном сверху навалил.
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. //
В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик —
не богатырь? // И жизнь его
не ратная, // И смерть ему
не писана //
В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом
ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!