Загоскин тут же наложил на себя заклятие — никогда более
не играть; но «где клятва,
там и преступление»,
не знаю, кем-то было сказано, и сказано справедливо: Загоскин играл еще раза два, и каждый раз с такою же неудачею.
На возвратном пути я старался растолковать Писареву, что я истинный рыбак, что охота для меня
не шутка, а серьезное дело, что я или предаюсь ей вполне, или вовсе ею
не занимаюсь, что охотничьих parties de piaisir я терпеть
не могу и что завтра, когда все собираются удить рано утром (то есть часов в восемь, а
не в два, как следует), я решительно с ними
не поеду под предлогом, что хочу удить с берега; выберу себе местечко под тенью дерев, для виду закину удочки, хотя знаю, что
там ни одна рыбка
не возьмет, и буду сидеть, курить, наслаждаться весенним утром, свежим воздухом и молодою пахучею зеленью недавно распустившихся деревьев.
Но всему бывает конец, тем более такому блаженному состоянию, и я через час точно проснулся к действительности: бессознательно закинутые мною удочки лежали неподвижно, я почувствовал, что сидеть было сыро, и воротился назад, чтоб провесть остальное утро на пристани, в покойных креслах, и чтоб исполнить мелькнувшую у меня вечером мысль — попробовать,
не будет ли брать
там рыба: глубина была значительная.
На возвратном пути мы заехали к тому острову, где виднелась лодка Писарева, но ее уже
там не было; гребцы наши сказали, что лодка уже у пристани, куда и мы поспешили.