В водовороте

В одно утро Елпидифор Мартыныч садился на свою пролетку, чтоб ехать по больным, как вдруг перед ним, точно из-под земли, выросла Марфуша, запыхавшаяся, расстроенная и испуганная.

— Батюшка, Елпидифор Мартыныч, с барыней нашей что-то очень нехорошо-с! — завопила она.

— Что такое?.. — спросил Елпидифор Мартыныч.

— Без чувств все изволит лежать-с! — отвечала Марфуша.

— О, о!.. Отчего же это с ней случилось? — произнес Елпидифор Мартыныч.

— Да вчера к ней-с эта проклятая горничная Елены Николаевны пришла, — продолжала Марфуша. — Она больше у нашей барышни не живет-с! — И начала ей рассказывать, что Елена Николаевна из заведенья переехала в гостиницу, в нумера, к этому барину Жуквичу.

— Переехала?.. Фю!.. — поздравляю! — воскликнул, присвистнув, Елпидифор Мартыныч.

— Переехала-с… Елизавета Петровна очень этим расстроилась: стала плакать, метаться, волоски даже на себе рвала, кушать ничего не кушала, ночь тоже не изволила почивать, а поутру только было встала, чтоб умываться, как опять хлобыснулась на постелю. «Марфуша! — кричит: — доктора мне!». Я постояла около них маненько: смотрю точно харабрец у них в горлышке начинает ходить; окликнула их раза два — три, — не отвечают больше, я и побежала к вам.

Елпидифор Мартыныч выслушал Марфушу с внимательным и нахмуренным лицом и потом, посадив ее вместе с собой на пролетку, поехал к Елизавете Петровне, которую нашел лежащею боком на постели; лицо ее было уткнуто в подушку, одна из ног вывернута в сторону и совершенно обнажена.

— Закрой! — сказал Елпидифор Мартыныч, указывая прежде всего Марфуше на эту ногу.

Та закрыла.

Елпидифор Мартыныч после этого заглянул Елизавете Петровне в лицо, потряс ее потом довольно сильно за плечо, затем взял ее руку и стал щупать пульс.

— Баста!.. Кончено! — проговорил он.

— Что, батюшка, умерла, что ли, она? — спросила трепещущая Марфуша.

— Умерла!.. Поди объяви об этом в полиции! — продолжал Елпидифор Мартыныч, как-то беспокойно озираясь кругом.

Марфуша заревела во весь голос и пошла.

Оставшись один, Елпидифор Мартыныч, по-прежнему озираясь по сторонам, проворно подошел к комоду, схватил дрожащими руками лежавшие на нем ключи, отпер одним из них верхний ящик комода, из которого, он видал, Елизавета Петровна доставала деньги. Выдвинув этот ящик, он отыскал в нем туго набитый бумажник и раскрыл его: в бумажнике оказалось денег тысячи полторы. Тысячу рублей Елпидифор Мартыныч сунул себе в карман, а пятьсот рублей оставил в бумажнике, который снова положил на прежнее место, задвинул ящик и запер его. Тысячу эту Елпидифор Мартыныч решительно считал законно принадлежащею ему — за все те хлопоты, которые он употребил с своей стороны по разного рода делам Елизаветы Петровны.

Когда полиция пришла, Елпидифор Мартыныч сдал ей деньги и вещи и самое покойницу в полное распоряжение, а сам уехал, говоря, что ему тут больше нечего делать. Полиция, с своей стороны, распорядилась точно так же, как и Елпидифор Мартыныч: из денег она показала налицо только полтораста рублей, которые нужны были, по ее расчету, на похороны; остальные, равно как и другие ценные вещи, например, брошки, серьги и даже серебряные ложки, попрятала себе в карманы и тогда уже послала известить мирового судью, который пришел после того на другой только день и самым тщательным образом описал и запечатал разное старое платье и тряпье Елизаветы Петровны. Елену полиция известила о смерти матери через неделю после похорон. Все это время она аки бы разыскивала ее по Москве. Известие это несколько встревожило и взволновало Елену. Внутренний голос совести в ней говорил, что она много и много огорчала мать свою при ее жизни. «Что ж, и мой сын, вероятно, будет огорчать меня впоследствии!» — сказала Елена в утешение себе. Потом, когда ей принесли опись вещам, оставшимся после матери, она просила все эти вещи отдать горничной Марфуше, сознавая в душе, что та гораздо более ее была достойна этого наследства. Полиция и на этот раз, уделив себе еще кое-что, передала Марфуше решительно одно только тряпье. Покуда все это происходило, Елпидифор Мартыныч занят был новым делом: приездом княгини Григоровой и свиданием ее с мужем.

Княгиня написала ему еще из Петербурга, что она такого-то числа приедет в Москву и остановится у Шеврие. Елпидифор Мартыныч в назначенный ею день с раннего утра забрался в эту гостиницу, нанял для княгини прекрасный нумер и ожидал ее. Княгиня действительно приехала и была встречена Елпидифором Мартынычем на крыльце гостиницы. Он под ручку ввел ее на лестницу и указал ей приготовленное помещение. Княгиня не знала, как и благодарить его. С княгиней, разумеется, приехала и Петицкая.

— А вы, кажется, знакомы? — сказала княгиня, показывая Елпидифору Мартынычу на подругу свою.

— Как же-с! — воскликнул он. — Имел честь даже лечить их, когда они с извозчика упали. Изволите помнить это, сударыня? — прибавил он Петицкой.

— Помню! — отвечала та немного сконфуженным тоном.

— Надеюсь, что все это теперь зажило, прошло?.. — продолжал Елпидифор Мартыныч не без намека.

— Разумеется! — отвечала Петицкая, как бы не поняв его.

— А что, муж примет меня? — спросила княгиня Елпидифора Мартыныча.

— Конечно!.. Без сомнения! — отвечал было он на первых порах очень решительно; но потом несколько и пораздумал: князь после того разговора, который мы описали, ни разу больше не упомянул о княгине, и даже когда Елпидифор Мартыныч говорил ему: «Княгиня, вероятно, скоро приедет!» — князь обыкновенно ни одним звуком не отвечал ему, и, кроме того, у него какая-то тоска отражалась при этом в лице.

— Но как нам тут поступить: вы ли к нему прежде поедете и предуведомите его или мне прямо к нему ехать? — продолжала княгиня.

— Нет, я к нему наперед поеду и приготовлю его немного, а то вы вдруг явитесь, это, пожалуй, его очень сильно поразит! — подхватил Елпидифор Мартыныч и, не откладывая времени, поехал к князю, которого застал в довольно спокойном состоянии духа и читающим книгу.

— К вашему сиятельству имею честь явиться с новостью великою — к-ха! — воскликнул Елпидифор Мартыныч, живчиком влетая в кабинет князя.

Князь взглянул на него вопросительно.

— Еду-с я сейчас по Газетному переулку, — продолжал Елпидифор Мартыныч, — и вижу, что к гостинице Шеврие подъезжает карета, выходят две дамы, смотрю — боже мой! Знакомые лица! К-ха! Княгиня и компаньонка ее — Петицкая…

— Княгиня? — спросил князь, как бы вздрогнув при этом имени.

— Она-с!.. — отвечал Елпидифор Мартыныч. — Я бросился к ней, нашел ей нумер и говорю: «Как вам не стыдно не ехать прямо в свой дом!» — «Ах, говорит, не могу, не знаю, угодно ли это будет князю!» Ну, знаете ангельский характер ее и кротость! — «Да поезжайте, говорю, — князь очень рад будет вам».

Говоря таким решительным тоном, Елпидифор Мартыныч очень хорошо заметил, что на лице князя опять отразилась какая-то тоска.

— «Нет, говорит, прежде съездите и спросите, примет ли он меня?» — присовокупил он не столько уже настоятельно. — Вот я и приехал: как вам угодно будет; но, по-моему, просто срам княгине жить в гостинице, вся Москва кричать о том будет.

Князь при этом еще более нахмурился.

— Пусть она едет сюда! — начал он каким-то прерывающимся голосом, — но я человек больной, раздражительный и желаю, чтобы не приставали ко мне!

— Господи боже мой! Княгиня приставать станет, ангел-то этот!.. Разве только ухаживать за вами будет.

— И ухаживанья я ничьего не хочу!.. Мне дороже всего, чтобы меня оставляли одного! — воскликнул князь.

— Ну, и будут вас оставлять, как вы желаете того; я даже предпишу это как медицинское правило. Прикажете поэтому послать к княгине сказать, чтобы она ехала к вам? — заключил Елпидифор Мартыныч.

— Посылайте! — отвечал князь, отворачиваясь несколько в сторону и как бы не желая, чтобы видели его лицо.

Елпидифор Мартыныч отправил за княгиней свой собственный экипаж, приказав ей сказать, чтоб она немедля ехала.

Княгиня приехала вместе с Петицкой. Вся прислуга княжеская очень обрадовалась княгине: усатый швейцар, отворяя ей дверь, не удержался и воскликнул: «Ай, матушки, вот кто приехал!». Почтенный метрдотель, попавшийся княгине на лестнице, как бы замер перед нею в почтительной и умиленной позе. Одна из горничных, увидав через стеклянную дверь княгиню, бросилась к сотоваркам своим и весело начала им рассказывать, что прежняя госпожа их приехала.

— А вы пока пройдите туда, на мою половину, — сказала княгиня Петицкой.

— Знаю-с! — отвечала ей та и прошла в задние комнаты.

Княгиня стала приближаться к кабинету мужа; она заметно была в сильном волнении. Елпидифор Мартыныч, все время прислушивавшийся к малейшему шуму, первый услыхал ее шаги.

— Княгиня приехала!.. — проговорил он каким-то торжественным голосом.

Князь при этом изменился несколько в лице и привстал с своего места.

Княгиня, войдя в кабинет, прямо и быстро подошла к нему. Князь протянул ей руку. Княгиня схватила эту руку и начала ее целовать. Князь, с своей стороны, поцеловал ее в лоб Елпидифор Мартыныч, тоже стоя на ногах, с каким-то блаженством смотрел на эту встречу супругов. Наконец, князь и княгиня сели. Последняя поместилась прямо против мужа и довольно близко около него. Елпидифор Мартыныч занял прежнее свое место.

— Как ваше здоровье теперь? — проговорила княгиня, смотря на князя беспокойными глазами.

— Ничего себе; я, собственно, недолго был болен и теперь совершенно почти здоров, — отвечал он трудным и медленным голосом.

Княгиня продолжала смотреть на князя с беспокойством: ее, по преимуществу, поразил мутный и почти бессмысленный взгляд князя.

— А вы тоже были больны? — спросил он, в свою очередь, почти совсем не глядя на княгиню.

— Да, я в Париже была очень больна, — отвечала она, немного покраснев.

В ее наружности, впрочем, только произошла та перемена, что ее белое и нежное лицо начало немного дрябнуть и походить на печеное яблоко.

— Но потом где вы жили? — сказал князь как бы более механически.

— Потом я жила в Италии, в Германии, — отвечала княгиня.

— С кем-нибудь из русских или одни? — спросил князь; ему, кажется, хотелось узнать, жил ли там Миклаков.

— Совершенно одна!.. С одной только Петицкой, — подхватила княгиня, как бы угадав его тайную мысль. — В Риме, впрочем, в одно время со мной жила Анна Юрьевна, где она и умерла.

— Умерла Анна Юрьевна? — воскликнул Елпидифор Мартыныч.

— Умерла, и какою-то страшной смертью, так что кричала на весь маленький переулок, в котором жила, а итальянцы, вообще очень суеверные, перестали даже ходить мимо ее дома.

— Какая же болезнь у нее была? — спросил князь опять как-то механически: его даже известие о смерти Анны Юрьевны нисколько, по-видимому, не тронуло.

— Я не знаю, какая, — отвечала княгиня.

— К-ха! — откашлянулся глубокомысленно Елпидифор Мартыныч. — По образу ее жизни ей и нельзя было ожидать от бога покойной кончины, — проговорил он. — Желательно было бы знать, к кому теперь перешло все ее громадное состояние в наследство?

— Барону, кажется! — отвечала княгиня.

— Барону, однако! — воскликнул Елпидифор Мартыныч. — Но ведь это тысяч сто годового дохода?

— Д-да! Впрочем, он и стоит того: последнее время он такую показал ей привязанность, что она мне сама несколько раз говорила, что это решительно ее ангел-успокоитель! Недели две перед смертию ее он не спал ни одной ночи, так что сам до того похудел, что стал походить на мертвеца.

— Ну, из-за этакого наследства отчего и не похудеть!.. — произнес Елпидифор Мартыныч не без усмешки.

— Барон, вероятно, скоро сюда приедет!.. — продолжала княгиня.

— Вот как!.. Что ж, это и хорошо! — произнес Елпидифор Мартыныч, а сам с собой в это время рассуждал: «Князь холодно встретился с супругой своей, и причиной тому, конечно, эта девчонка негодная — Елена, которую князь, видно, до сих пор еще не выкинул из головы своей», а потому Елпидифор Мартыныч решился тут же объяснить его сиятельству, что она совсем убежала к Жуквичу, о чем Елпидифор Мартыныч не говорил еще князю, не желая его расстраивать этим.

— И здесь такожде новостей немало! — продолжал он, как бы исключительно обращаясь к княгине. — Елизавета Петровна Жиглинская, если только вы помните, тоже померла.

— Померла? — спросила княгиня.

— Когда она померла? — воскликнул при этом князь.

— Недели с три, надо быть, — к-ха! — отвечал Елпидифор Мартыныч, потупляясь несколько.

— Отчего вы не сказали мне об этом? — спросил князь почти строго.

— Да так как-то все забывал — к-ха! — отвечал Елпидифор Мартыныч как бы и искренним голосом.

— И долго она была больна? — проговорила княгиня, сначала не подозревавшая, к чему ведет всю эту речь Елпидифор Мартыныч.

— С ней два удара собственно было! — отвечал тот с какой-то особенною пунктуальностью и резкостью. — Один вот первый вскоре после поступления дочери в кастелянши! — На слове этом Елпидифор Мартыныч приостановился немного. — Сами согласитесь, — продолжал он, грустно усмехаясь, — какой матери это может быть приятно!.. А потом-с другой раз повторился, как дочь и оттуда переехала.

— А куда она оттуда переехала? — спросила княгиня не совсем уже смелым голосом.

Она еще за границей слышала, что Елена главным образом потому оставила князя, что он стал ее ревновать к Жуквичу; но чтоб эта ревность была справедлива, она не слыхала подтверждения тому.

— В гостиницу тут одну; в нумера, где вот Жуквич поляк живет!.. — проговорил Елпидифор Мартыныч, как бы больше обращаясь к князю.

Княгиня при этом ответе окончательно смутилась и не стала больше расспрашивать. Князь тоже молчал и начал щипать себе бороду; известие это, впрочем, мало, по-видимому, его поразило, — он как будто бы ожидал заранее этого, и только его блуждающий взгляд несколько сосредоточился, и он заметно стал что-то серьезное и важное обдумывать.

Княгиню между тем все беспокоила мысль, как сказать князю о Петицкой, и, видя, что разговор ни о чем другом не начинается, она решилась наконец:

— Я Петицкую с собой привезла; вы позволите ей жить у меня? — проговорила она.

— Пожалуй, мне все равно! — отвечал князь с явною досадой, что его отвлекают от собственных мыслей.

Елпидифор Мартыныч это заметил и обратился к княгине.

— Князь утомился; ему вредно долго беседовать — к-ха! — сказал он.

— Хорошо, я уйду! — сказала кротко княгиня и сама встала при этом.

— До свиданья! — сказал ей князь, стараясь как можно поприветливей ей улыбнуться.

Княгиня ушла, но Елпидифор Мартыныч не уходил: он ожидал, что не будет ли еще каких-нибудь приказаний от князя, и тот действительно, когда они остались вдвоем, обратился к нему.

— Вы там сказали, — начал он прерывающимся голосом, — что госпожа эта… переехала к Жуквичу; но она вместе с собой таскает и ребенка, которому я отец тоже и не могу допустить того! Вся жизнь ее, вероятно, будет исполнена приключениями, и это никак не может послужить в пользу воспитания ребенка!

— Конечно-с! У такой матери какое воспитание?.. — подхватил Елпидифор Мартыныч.

— А потому заезжайте к ней, хоть завтра, что ли, и скажите ей, что я не сужу нисколько ее поступков; но за всю мою любовь к ней я прошу у ней одной милости — отдать мне ребенка нашего. Я даю ей клятву, что сделаю его счастливым: я ему дам самое серьезное, самое тщательное воспитание. Княгиня, как вы знаете, очень добра и вполне заменит ему мать; наконец, мы сделаем его наследником всего нашего состояния!

— Отдаст!.. Вероятно, отдаст! — подхватил Елпидифор Мартыныч. — И куда он ей?.. У нее новые, я думаю, скоро дети будут.

— Пожалуйста, заезжайте! — повторил ему еще раз князь.

— Заеду-с! — отвечал Елпидифор Мартыныч.

Князь в тот день не выходил больше из своего кабинета и совсем не видался с княгиней, которая вместе с Петицкой разбирала и расстанавливала разные вещи на своей половине.

Перед тем как Елпидифору Мартынычу приехать к Елене, у ней произошла весьма запальчивая сцена с Жуквичем. Елена недели две, по крайней мере, удерживалась и не высказывала ему своих подозрений, которые явились у ней после свидания с Миклаковым, и, все это время наблюдая за ним, она очень хорошо видела, что Жуквич хоть и бывал у нее довольно часто, но всегда как-то оставался недолгое время, и когда Елена, несмотря на непродолжительность его посещений, заговаривала с ним о польских эмигрантах, о польских делах, разных социальных теориях, он или говорил ей в ответ какие-то фразы, или отмалчивался, а иногда даже начинал как бы и подшучивать над ней. Елена не из таких была характеров, чтобы равнодушно переносить подобные вещи: у ней час от часу все более и более накоплялось гнева против Жуквича, так что в одно утро она не выдержала и нарочно послала за ним, чтобы он пришел к ней переговорить об одном деле. Жуквич явился и, по-видимому, был несколько смущен.

— Мы последнее время решительно играем с вами в какие-то жмурки, где я хожу с завязанными глазами, а вы от меня увертываетесь!.. — начала она прямо. — Но так как я вообще полусвета не люблю, а потому и хочу разъяснить себе некоторые обстоятельства: прежде всего, я получила известие, что польские эмигранты в Париже до сих пор страшно нуждаются.

Жуквич при этом вспыхнул весь в лице.

— Кто ж вам сообщил это известие? — как бы больше пробормотал он.

— Один очень и очень достоверный человек! — подхватила Елена. — Но вы мне этого не говорили; значит, вы или сами не знаете этого, чего вам, как агенту их, не подобает не знать, или знаете, но мне почему-то не доверяете.

— О, панна Жиглинская, почему ж я стану вам не доверять! — воскликнул удивленным тоном Жуквич.

— Этого я не знаю!.. Вам самим лучше это знать! — подхватила Елена. — Во всяком случае, — продолжала она настойчиво, — я желаю вот чего: напишите вы господам эмигрантам, что ежели они действительно нуждаются, так пусть напечатают в какой-нибудь честной, серьезной газете парижской о своих нуждах и назначат адрес, кому бы мы могли выдать новую помощь; а вместе с тем они пояснили бы нам, что уже получили помощь и в каком именно размере, не упоминая, разумеется, при этом наших имен.

— Это невозможно, панна Жиглинская! — снова воскликнул Жуквич, как бы приведенный почти в ужас последними словами Елены.

— Почему невозможно? — спросила она его насмешливо и в то же время пристально смотря на него.

— Да потому ж, панна Жиглинская, как я могу это написать?.. Мои ж письма, как сосланного, все читаются на почте; меня за это ж письмо сейчас сошлют в Сибирь на каторгу.

— Но вы посылали, однако, деньги туда… — Да боже ж ты мой! Я посылал через банкиров от неизвестного лица.

— В таком случае поедемте мы с вами в Париж, потому что я последними деньгами решительно хочу сама распорядиться и даже думаю остаться совсем в Париже, где сумею найти себе работу: я могу учить музыке, танцам, русскому языку и сидеть даже за конторкой купеческой.

— Но как ж я поеду с вами, панна Жиглинская?.. Меня арестуют на первой станции, потому что я беглый буду.

— Подите вы, Жуквич!.. Вы не сумеете убежать и попадетесь кому-нибудь, когда вы с виселицы успели уйти!.. — воскликнула Елена. — Не хотите только!..

— Да ж, панна Жиглинская, и не хочу, — это так! — воскликнул Жуквич, в свою очередь, явно оскорбленным тоном и весь краснея в лице. — Потому что ж вы, — я не знаю чем я подал повод тому… — вы едете в Париж поверять меня!.. Я ж не подлец, панна Жиглинская!.. Я миллионами ж польских денег располагал, и мне доверяли; а вы в грошах ваших подозреваете меня!.. Да бог ж о вами и с деньгами вашими, я сейчас выпишу их из банка и возвращу вам их!.. Да съест их дьявол!.. Поляки никогда ж не нуждались в такой обидной помощи!..

Монолог этот еще более рассердил Елену.

— Кто честен-с, тот не боится, чтоб его поверяли! — произнесла она каким-то почти грозным голосом.

— Я ж честен и не боюсь ваших поверок! — кричал ей на это Жуквич.

— Нет, вы боитесь, — это вы извините!.. Вас выдают ваше лицо и тон вашего голоса.

— Да нет ж, не боюсь, и через неделю ж вы получите все ваши деньги назад! — продолжал кричать Жуквич, берясь за дверь и уходя.

— Сделайте одолжение, очень рада тому! — кричала ему в свою очередь Елена.

Она предположила, как только он возвратит ей деньги, все их отослать к Николя Оглоблину с запиской, что от таких людей, как он и отец его, она не желает принимать помощи ни для какого дела. Елена не успела еще несколько прийти в себя, как ей сказали, что ее спрашивает Елпидифор Мартыныч. Елена, полагая, что он приехал к ней по случаю смерти ее матери, послала было сказать ему, что она никакой надобности и никакого желания не имеет принимать его, но Елпидифора Мартыныча не остановил такой ответ ее. Он явился к ней в комнату. Взглянув, впрочем, в лицо Елены, Елпидифор Мартыныч понял, что ему не совсем удобно будет разговаривать с ней, а потому и постарался принять как можно более льстивый тон.

— Пословица русская справедлива: старый друг лучше новых двух!.. Нашел же, наконец, я вас, отыскал! — сказал он, придав самое сладкое выражение своему лицу.

— Совершенно напрасно трудились! — отвечала ему насмешливо-презрительным тоном Елена.

Елпидифор Мартыныч хоть бы глазом при этом моргнул.

— Что делать-с! — произнес он спокойным тоном философа. — Не по своей вине вас беспокою, а по приказанию князя, который мне поручил передать вам, что он вас по-прежнему уважает и почитает… И как бы вы там лично сами — к-ха! — ни поступали — к-ха! — он не судья вам; но вы еще молоды, можете выйти замуж, будете переезжать с места на место, а это он находит весьма неудобным для воспитания вашего сына и потому покорнейше просит вас отдать ему малютку вашего!..

— Малютку моего?.. — переспросила Елена.

— «Я, говорит, — продолжал Елпидифор Мартыныч, не отвечая на ее вопрос и как-то особенно торопливо, — в какие-нибудь тридцать лет сделаю его действительным статским советником, камергером, и если хочет Елена Николаевна, так и свиты его императорского величества генерал-майором!» У князя ведь прекрасные связи!.. — «Потом, говорит, я сделаю его наследником всего своего состояния, княгиня, говорит, заменит ему вторую мать».

— А княгиня разве приехала? — остановила его Елена.

— Да-с! Вчерашнего числа возвратилась, — отвечал Елпидифор Мартыныч.

Какая-то злая улыбка появилась при этом на губах Елены.

— Все эти предложения князя, конечно, очень лестны и заманчивы, — отвечала она насмешливым голосом. — Но, по несчастью, я никак не желаю сына моего видеть ни действительным статским советником, ни генерал-майором, а желаю, чтобы он был человек и человек немножко получше отца своего.

— Это я собственно сказал вам от себя; это мои предположения, — подхватил Елпидифор Мартыныч, видя, что он ошибся в своих обольщениях, — а князь его воспитает, как только вы пожелаете.

— Нет, он никак его не воспитает, как я того пожелаю: князь сам очень хорошо знает, как мы на это розно с ним смотрим.

— Но состояние-то-с, состояние-то, поймите вы!.. — старался было убедить Елену Елпидифор Мартыныч. — Вы, еще бог знает, будете ли богаты, а князь, мы знаем, что богат и сделает сына вашего богачом.

— Сын мой, надеюсь, будет настолько неглуп, что и без состояния просуществует на свете, — возразила Елена, — и вы потрудитесь передать князю, что я так же, как и он, по-прежнему его уважаю и почитаю, но сына моего все-таки не отдам ему.

Проговоря это, она подошла к этажерке, взяла с нее шляпку свою и начала ее надевать перед зеркалом.

— Вы, кажется, уезжаете куда-то? — спросил ее робко Елпидифор Мартыныч.

— Да, мне нужно по одному моему делу! — отвечала Елена, начавшая собираться единственно с тою целью, чтобы выпроводить как-нибудь своего гостя.

— К-ха! — конфузливо откашлянулся Елпидифор Мартыныч. — Очень жаль, что я не мог с успехом исполнить моего поручения, — присовокупил он грустно.

— И мне тоже жаль! — проговорила Елена.

Елпидифор Мартыныч, делать нечего, поклонился ей и вышел.

— Вот дура-то девка! — выбранился он, сходя с лестницы, и к князю прямо проехать не решился, а первоначально околесил других своих больных и все обдумывал, как бы ему половчее передать ответ Елены.

Князя он застал в нетерпеливом ожидании.

— Нет-с, она никак не соглашается на то! — начал Елпидифор Мартыныч нежным голосом. — «Я, говорит, мать, и так люблю моего ребенка, что никак не могу расстаться с ним».

— Но она может видаться с ним хоть каждую неделю! — произнес князь.

— И я говорил ей это, но она не соглашается! — сказал Елпидифор Мартыныч.

Князь некоторое время тер себе лоб.

— Послушайте!.. — начал он, видимо что-то придумав. — Я никогда не имел подобных дел… но, говорят, полиция всемогуща… нельзя ли похлопотать, чтобы хоть силой они взяли у нее ребенка и отдали его мне.

Слова эти заставили Елпидифора Мартыныча призадуматься.

— К-ха! — кашлянул он многознаменательно. — Пожалуй, можно будет попробовать; у меня есть кой-какие каналы, по которым можно будет подойти к разным властям.

— Ну, подойдите и обещайте им денег — десять, пятнадцать тысяч! — подхватил князь.

— Ой, господи, для чего так много! — произнес Елпидифор Мартыныч, как бы испугавшись даже такой огромной цифры денег; и после этого обещания по крайней мере с неделю ходил по своим каналам; затем, приехав, наконец, к князю, объявил ему с отчаянным видом: — Нет-с! Ничего тут не поделаешь, и слышать не хотят. «Как, говорят, при нынешней гласности, можно это сделать?.. — Пожалуй, все газеты протрубят: она мать, — кто же может взять у нее ребенка?»

— Но она погубит его, понимают ли они это? — воскликнул с мучительнейшим выражением в лице князь.

— Понимают-с, но гласности боятся! — отвечал Елпидифор Мартыныч.