Под гнётом страсти

Сергей Сергеевич ничего не знал о болезни Ирены.

Анжель взяла клятву с доктора Звездича никому на свете не говорить о ней.

«Я не доставлю ему удовольствия знать, что Ирена умирает из-за него и что я через него схожу с ума от отчаяния, — думала она. — Но эти мучения, Боже, какие страшные права они дают мне, и как он мне дорого за них заплатит».

Князю было, впрочем, и не до того, чтобы наводить справки, а Степан, утешившийся тем, что его сиятельный барин, в душе весьма довольный доставленным ему его наперсником случаем уязвить лишний раз Анжель, вернул ему свое расположение, не получая дальнейших инструкций, почти забыл о существовании дома на Зелениной улице.

Сергей Сергеевич, отправив Ирену и проводив барона, поехал обедать в дом своей старшей дочери и все свое утреннее раздражение излил в сцене со своей младшей дочерью, сцене, о которой мы знаем со слов самой княжны Юлии, рассказавшей ее Виктору Аркадьевичу в их последнее свидание у него в кабинете.

Отец решил, как мы знаем, увезти ее за границу и через две с небольшим недели привел это свое решение в исполнение.

Отъезд Сергея Сергеевича и княжны Юлии состоялся накануне дня, в который были назначены похороны так безвременно отошедшей в вечность Ирены Владимировны Перелешиной.

На Варшавский вокзал проводить отца и сестру приехала графиня Надежда Сергеевна со своим мужем.

Князь был, по обыкновению, весел и спокоен, не обращая, видимо, ни малейшего внимания на свою попутчицу, сидевшую рядом с ним за одним из столов зала первого класса, с лицом приговоренной к смерти.

Высказав однажды ей свою непременную волю, Сергей Сергеевич, по своему обыкновению, не считал нужным повторять ее, что было бы для него неизбежным, если бы он задал вопрос о состоянии духа его дочери.

Последняя, твердо решившаяся на борьбу, собиралась с силами и по возможности отдаляла ее начало. Ее лицо красноречиво указывало, чего стоило ей это приготовление.

После первого звонка отец и дочь уселись в отдельное купе первого класса.

Наконец, раздался третий звонок, и поезд отошел от станции, напутствуемый прощальными возгласами и маханием платков со стороны провожающих, в числе которых стояли на платформе граф и графиня Ратицыны.

Согласно составленному им маршруту, князь должен был остановиться на несколько дней в Варшаве, куда вызвал управляющего своих имений в Северо-Западном крае, одно и самое обширное из которых находилось в нескольких десятках верст от этой бывшей польской столицы.

С убийственным хладнокровием, производившим на окружающих худшее впечатление, нежели самое страшное отчаяние, распоряжалась Анжелика Сигизмундовна приготовлением к похоронам и самими похоронами своей дочери, которые и устроила с соответствующим ее любви к покойнице великолепием.

Отпевание и погребение произошло в Новодевичьем монастыре в присутствии Анжелики Сигизмундовны, рыдавшей навзрыд, и близкой к умопомешательству Ядвиги Викентьевны Залесской, и доктора Петра Николаевича Звездича, глубоко потрясенного как повестью жизни Анжелики, рассказанной ему ею самой, так и событиями последних дней.

Когда гроб с останками несчастной молодой женщины опустили в могилу, засыпали ее землей и над ней вырос буквально целый холм живых цветов в венках и букетах, Анжель все еще без слезинки в остановившихся глазах, с одним и тем же, как бы застывшим выражением лица, подняла рыдавшую, распростертую перед могилой Ядвигу под руку, довела ее до кареты и, распростившись с Петром Николаевичем молчаливым крепким пожатием руки, отправилась домой.

Вернувшись в опустелую квартиру на Зелениной улице, наполненную той тягостной атмосферой пустоты, которая появляется в домах, когда из них только что вынесен покойник, Анжелика Сигизмундовна заперлась в своей комнате и несколько часов не выходила из нее.

В восьмом часу вечера она появилась с запертой шкатулкой в руках в комнате Ядвиги, одетая в дорожное платье.

— Я сегодня уезжаю, и уезжаю навсегда! В этой шкатулке все мое состояние в сериях и бумагах на предъявителя. Отныне это все твое — мне ничего не нужно! — сказала она своей старой няньке, ставя шкатулку на комод и кладя около нее ключ.

Немного успокоившаяся Ядвига смотрела на нее вопросительным взглядом, но выражение лица ее старшей воспитанницы не располагало кого-либо, особенно Ядвигу, знавшую ее с детства, задавать вопросы. Она только просто спросила:

— На что мне эти деньги?

— Употреби их на добрые дела в память несчастной Ирены.

Старуха вместо ответа зарыдала.

Через два часа поезд Варшавской железной дороги уносил из Петербурга Анжелику Сигизмундовну Вацлавскую.

Она ехала в погоню за убийцей ее дочери, как она называла князя Сергея Сергеевича Облонского, о маршруте отъезда которого она имела точные сведения.

Весь ее багаж состоял из небольшого ручного сака.

По приезде в Варшаву, прямо с вокзала, повинуясь какому-то инстинкту, она поехала на Крюковское предместье, в «Европейскую» гостиницу.

— В каком номере остановился князь Облонский? — спросила она по-польски швейцара совершенно уверенным тоном, точно Сергей Сергеевич сообщил ей свой адрес и назначил свидание.

— В третьем! — отвечал швейцар.

— Он один?

— Его дочь занимает номер рядом.

Спокойной походкой взошла Анжелика Сигизмундовна по лестнице в бельэтаж и постучалась в третий номер.

— Войдите! — раздался спокойный голос князя.

Она вошла.

Был поздний час вечера. Князь сидел за письменным столом и рассматривал какие-то бумаги. Обернувшись на шум отворяемой двери, он увидел даму, всю в черном, с густой вуалью на лице, которая стояла к нему спиной и поворачивала ключ в замке номерной двери.

Сергей Сергеевич встал и пошел навстречу странной посетительнице.

Они встретились на половине комнаты.

Гостья откинула вуаль.

Он узнал Анжель.

От неожиданности встречи он вздрогнул, но вскоре привычное самообладание одержало верх, и он спросил, хотя отчасти и деланным, но презрительно-ледяным тоном:

— Что вам угодно от меня?

Губы Анжель скривились в злобную усмешку.

— Моя дочь умерла — я приехала казнить ее убийцу!.. — гробовым голосом произнесла она.

— Ирена… умерла… — мог только проговорить князь и, инстинктивно предчувствуя неминуемую опасность, стал беспокойно озираться и попятился от Анжелики Сигизмундовны.

Это его движение не ускользнуло от нее, глядевшей на него в упор.

Она быстро вынула из кармана револьвер.

Грянул выстрел, и Сергей Сергеевич, пораженный, как и первая ее жертва, прямо в сердце, упал бездыханный на бархатный ковер приемной.

Предсмертная судорога продолжалась всего несколько минут.

Около запертых дверей номера произошло движение — раздался стук.

«Я не дам себя еще раз вывести публично на позор из-за второго встреченного мною на жизненном пути подлеца! Я не должна опозорить оглаской и память Ирены!» — мелькнуло молнией в голове Анжель.

Грянул другой выстрел, и бездыханный палач упал на труп казненного им преступника.

На другой день все варшавские газеты были наполнены описанием кровавой драмы, происшедшей в третьем номере «европейской» гостиницы.

Особенно отмечен был тот факт, что оба выстрела по своей меткости были, видимо, сделаны спокойной, не дрогнувшей рукой.