Сыщик Вийт и его невероятные расследования

или Глава 1, в которой холодная логика острейшего ума противостоит жезлу, змее и сосуду с кармической жидкостью. Сыскной надзиратель Вийт оказался втянут в спиритический сеанс, один из тех, которые граничат с преступлением, а может, и являются таковым!

На подступах к речной пристани шумел ночной город Володи́мир, прекрасный и блистательный Володимир, Володимир, залитый светом газовых фонарей, охваченный лихорадкой бесчисленных балов, разгорячённый театральными представлениями. Повсюду был пар — гудели паровые экипажи, жужжали паровые подъёмники, стучали паровые телеграфные аппараты, стрекотали паровые афишные тумбы des Colonnes Morris^[2]. Пар клубился, струился, растворялся в прозрачном ночном небе. К нему примешивался угольный выхлоп рейсового дирижабля — летательный аппарат товарищества «Лодими́ръ» как раз заходил на посадку на Северный вокзал. От идущей по реке баржи с гиппопотамами веяло свеженарезанными лимонами. Где-то на невидимой отсюда площади Успенского собора под вжики метлы дворника и верещание забытых туристов пел незатейливую песенку о чудесной Фарной улице шарманщик.

Сыскной надзиратель Вийт, тяжело опираясь на трость, спустился по уходящим под воду ступеням набережной к реке Луге. Его мужественное лицо всё ещё покрывали многочисленные царапины, оставшиеся после утренней схватки с противниками, о которых детектив предпочитал газетчикам ничего не говорить.

Верный помощник Фирс, внешность которого также пострадала, помог сыщику забраться в арендованную лодку.

— Ненавижу, когда ты назначаешь дуэли на полночь! — говорил истопник.

Детектив пожал плечами. Он был в парадном полицейском мундире, при сабле и шпорах. Правая рука у него висела на перевязи, левую щиколотку защищала толстая белая повязка.

— И вообще, зачем ты попадаешься мужьям любовниц! — продолжал Фирс, ловко орудуя вёслами. — А уж если попадаешься, то мог бы по крайней мере научиться парить в воздухе, когда тебя выбрасывают из окон! Не всюду так удачно растут деревья!

Подгоняемая сильными гребками лодка стремительно неслась по воде. Её тёмный силуэт летел сквозь вздымавшиеся речные волны, вопреки запретным знамениям на бакенах, наперекор встречному ветерку…

Впереди, в лунной дорожке, рос поджидавший её ялик. В нём в нетерпении метался разъярённый артиллерист Бук.

— Зачем вы выбрали столь странное место! — вопил он, весь в золотых шнурах и позументах, с начищенными пуговицами, сияющими от ваксы голенищами ботфортов и похожими на роскошные обувные щётки эполетами. — Посреди реки! Неслыханно!

— А зачем вы выбрали сабли? — парировал Вийт. — В двадцать первом веке! Что за дикость!

— Чтобы осечек не было! — мрачно проскрипел капитан.

— Поединок до смертного конца?

— Поединок до смертного конца! — отрезал Бук.

Лодки поравнялись, соприкоснувшись бортами. Фирс и слуга военного прикрепили их друг к дружке чугунными скобами и принялись расставлять факелы.

Из темноты вынырнула ещё одна шлюпка.

— Секунданты, господа! — объявил сидевший в ней офицер. — Я штабс-капитан Мамчур! А это городовой Кутюк от барона фон Вийта!

— Городовой! Ещё одно оскорбление! — взревел Бук.

— Полицейский не может быть оскорблением! — буркнул Ронислав Вакулович.

Секунданты, балансируя в неверной лодке, поднялись.

— Предлагаю закончить дело миром! — прочитал по бумажке Кутюк.

В свете полной луны лицо Бука исказилось, на мгновение превратившись в злобную маску.

— Мы отказываемся от примирения! — процитировал свои записи штабс-капитан.

О борта лодок с тихим плеском бились волны реки.

Из воды медленно поднялась голова карпа. Холодный, расчётливый глаз с пытливым подозрением смотрел на дуэлянтов. Затем рыба столь же неторопливо исчезла в бездонной тьме.

Издалека донеслась едва слышимая на таком расстоянии песня извозчиков. Потянуло холодной сыростью.

Секунданты выждали ещё несколько томительных мгновений, но противники так и не проронили ни слова.

— Что ж… — пожал плечами городовой и повернулся к слугам. — Разжигайте факелы!

Фирс и денщик Бука немедленно зачиркали серными палочками.

Мамчур вздохнул, подобрал с сиденья дуэльные сабли и вручил их для осмотра противникам.

Пока Ронислав Вакулович вертел в руках клинок капитана, Кутюк прошептал:

— А Бук-то, оказывается, раньше служил в кавалерии. Фехтовал каждый день. Из сабельных поединков не вылезал…

Фирс посмотрел на городового, поднял воротник и наклонился к детективу:

— Думаешь, двух уроков, полученных тобой в детстве, хватит?

Сыщик хмыкнул.

Тем временем капитан Бук закончил осмотр оружия Вийта.

— Слишком много украшательств! — презрительно процедил он сквозь зубы. — Смешно! Даже для парада смешно! Уж лучше воспользуйтесь служебной «селёдкой», — он кивнул на саблю, висевшую на боку детектива, — а то, право дело, неудобно перед людьми!

— Это родовой клинок дома Вийтов! — возмутился Ронислав Вакулович.

Бук злобно расхохотался и поднялся во весь рост.

Сыщик последовал его примеру.

Стараясь не слишком раскачивать лодки, противники встали в позиции.

Вийту для этого понадобилось опереться на трость, которую он, впрочем, сразу же отдал Фирсу. Дуэльную саблю детектив держал в левой руке.

Артиллерист, всё ещё кривясь в усмешке, в нервическом нетерпении стал дёргать свой пышный драгунский ус.

— Полноте, господин Бук! — улыбнулся детектив. — Разве можно в наше время так относиться к измене жены?! Подумаешь, изменила! Так ведь с достойным представителем древней фамилии, неотразимым мужчиной, знаменитейшим сыщиком!

Артиллерист заревел и рванул саблю вверх.

— Стойте! — заорал Мамчур, перепрыгивая с риском перевернуть лодки к капитану и бросаясь под его руку. — Без сигнала нельзя! Нельзя! — секундант едва ли не силой заставил Бука сделать шаг назад. — Дождитесь отмашки! — повторил Мамчур. Внимательно посмотрев на своего подопечного и убедившись, что самая мучительная волна ярости отступила, он отпустил артиллериста, достал ещё одну бумажку и стал читать: — Доктор Лафарг предупредил нашу сторону о наложенном на левую лодыжку барона гипсе…

— Гипсе! — нервно хохотнул Бук. Его налитые кровью глаза горели ненавистью.

— Да, гипсе, — невозмутимо подтвердил Фирс. — По мнению доктора, у этого строительного материала большое будущее в медицине.

–…Мы также извещены о том, что противная сторона не в состоянии пользоваться правой рукой, — продолжил Мамчур чтение. — Согласно дуэльному кодексу мы обязаны отложить поединок до полного выздоровления.

— Ах, оставьте! — рыкнул капитан, и его лицо исказила злобная гримаса. — Жаль, что прошлой ночью я слишком быстро выбросил господина барона в окно! Слуги не сумели его догнать!

Вийт сверкнул глазами.

— В отсрочке не нуждаюсь! — произнёс он надменно, и весь мир содрогнулся от его ледяного тона. — Не пора ли начинать?

Секунданты переглянулись.

— Что ж… — протянул Мамчур с сомнением. Всё ещё колеблясь, он полез обратно в свою лодку. Выпрямился там. Набрал полную грудь воздуха и крикнул что есть мочи: — Изготовьсь!

Сабли взмыли вверх. На клинках сверкнули отблески лунного света.

Замершие посреди чёрной реки в боевой позиции, освещённые доброй полудюжиной пылающих факелов, дуэлянты казались нереальными, потусторонними фигурами.

— Остановитесь! — раздался крик с берега. К гранитному парапету семенил какой-то человек. — Я хроникёр Квитославный из газеты «Чутки́»! Прошу вас, дождитесь дагеротипистов!

Вийт и Бук продолжали безотрывно следить друг за другом.

— Ночью снимки всё равно не получатся! — выдохнул детектив. Не спуская глаз с артиллериста, он поиграл саблей в левой руке. — Довольно неудобно… — бросил быстрый взгляд на секундантов: — Так начинаем?

— Начинайте! — крикнул Мамчур.

— Прощай же, коварный искуситель!.. — звериная гримаса исказила лицо капитана Бука.

Резким движением он рубанул сверху вниз, явно намереваясь одним махом срубить Вийту голову. Клинки со звоном встретились, и сыщик едва удержался на ногах, столь сильным был этот удар.

В рукоятке сабли Ронислава Вакуловича сработал рычаг. Туго сжатые пружины с обеих сторон хлестнули по скрещённым лезвиям, вызвав вибрацию и создав мимолётное, но неожиданное сопротивление обратному движению рук. Оружие артиллериста вырвалось на свободу, пронеслось над головами и плюхнулось в Лугу.

Одновременно раздались рёв взбешённого Бука, визг его перепуганного слуги, лишившегося клока пышного чуба, и вскрики изумлённых секундантов.

Лишь Фирс сохранил приличествующее случаю спокойствие.

— Бесчестно! — орал капитан. — Барон применил какой-то механизм! Я почувствовал!

— Дуэль окончена! — отвечал ему Кутюк. — Победа за Вийтом!

Мамчур растерянно переводил взгляд с одного на другого.

Фирс, всё столь же равнодушный ко всему вокруг, подал сыщику трость.

— Позвольте вам помочь, ваше высокоблагородие! — проговорил он, забирая у Ронислава Вакуловича клинок.

Истопник взял саблю осторожно, как змею, двумя пальцами, и она, конечно же, немедленно выскользнула из его рук. Холодная пучина реки в одно мгновение поглотила оружие сыщика. Всё тот же подозрительный карп лично проводил его во тьму глубин.

— Эй! — заорал капитан Бук.

— Ой! — виновато пробормотал Фирс. Лицо его оставалось равнодушным. — Простите! Я покрою убытки! Из жалования платить буду!

— Уж изволь! — бросил Вийт.

— Он нарочно это сделал! — орал капитан, размахивая руками. — Чтобы мы не могли осмотреть саблю!

— Вы осмотрели её до поединка! — решительно возражал Кутюк.

Хроникёр на берегу что-то неистово строчил карандашом в блокноте.

— Пустите! — рвался в бой офицер, и слуга с трудом его удерживал.

— Code d’honneur dans le code pénal^[3], — бубнил Кутюк, — раздел четвёртый, параграф седьмой, дуэль считается завершившейся победой того участника поединка, который…

У парапета появились ещё две тени. К спинам прибывших были привязаны громоздкие компоненты агрегата для дагеротипирования. Фотографы, ловко орудуя поворотными ключами и молотками, принялись собирать конструкцию.

— Гребите сюда! — орал хроникёр. — Дайте интервью!

— А действительно, mon ami!^[4] — повернулся к Фирсу Вийт. Ни радость победы, ни печаль потери любимого клинка не читались на его мужественном лице. — Почему бы нам не поговорить с теми господами?

Паровой экипаж сыскного надзирателя Вийта нёсся по ночному городу. Прохожие и сидевшие под навесами посетители кафе изумлённо глядели ему вслед.

Это был новый, едва из мастерской агрегат, собранный буквально несколько дней назад специально для Вийта.

Сам дедуктивист на пассажирском диване просматривал почту.

— На сегодняшнюю ночь только одно приглашение! — прокричал он Фирсу. — Поэтический вечер у вдовы Квят!

— А мы что, хотим поэзии?.. — спросил слуга. — Раз уж ты остался жив, может, лучше?..

Что, по мнению истопника, было лучше, осталось неизвестным, ибо Вийт прервал своего друга и помощника на полуслове:

— Там будет таинственнейшая мадам Волошская! Ожидаются массовые драки и громкий скандал!

Фирс пожал плечами и резко налёг на рычаг.

Паромобиль свернул на широкий бульвар, лишь по счастливой случайности разминулся с упряжной коляской, промчался мимо конного памятника неизвестно кому, вывернул на перекрёстке на поперечную улицу и тут же нырнул в переулок. Фонарь экипажа выхватил из темноты погружённые в сон особняки. Повозка накренилась, едва не чиркнула по стене одного из домов, пролетела через узкое пространство, предназначенное для пеших, и с лязгом спрыгнула на соседний бульвар. Во все стороны из-под колёс сыпанули искры.

У ярко освещённого газовыми фонарями особняка Фирс всем телом повис на тормозном шнуре. Экипаж завизжал, встал на передние колёса, будто собираясь перевернуться, но всё же упал обратно на брусчатку и испустил во все стороны обильные клубы пара.

— Дом мадам Квят! — отрапортовал Фирс.

Вийт, с трудом приходя в себя после гонки, закопошился в поисках трости. Истопник стал спускаться с шофёрского насеста.

Тут внимание товарищей привлекли всхлипы, доносившиеся со стороны ближайшего газового фонаря:

Некий юный поэт декламировал свои стихи. Послушать бретёра собралась толпа веселящихся беспризорников. По брусчатке грохотали башмаки сыпанувших в разные стороны обывателей.

— Драка начнётся раньше, — философски заметил Фирс, соскочив на мостовую.

В свете газовых фонарей поблёскивали медные листы обшивки паромобиля Вийта. Раздавалось потрескивание остывающего металла. Ветерок распространял приятные запахи раскалённого парового котла, пышущей жаром топки и городской пыли.

Поэт на столбе никак не унимался:

Слушатели, и без того разухабистые, вконец развеселились и стали швырять в стихоплёта камни. Один из беспризорников взялся за фонарный столб, стремясь стряхнуть бунтаря на мостовую.

— Какая удача! — воскликнул Вийт, разглядев лицо мальчишки.

Сыщик свистнул. Потом ещё раз. Цветок володимирских улиц наконец поворотил голову и увидел, кто его зовёт.

— Ну?! — буркнул Вийт, когда беспризорник приблизился.

— Всё разузнал, — ответил парнишка, в нетерпении оглядываясь на фонарь. — Нет при этой вашей госпоже Бук никакой охраны. Мадам после вчерашнего заперли на втором этаже, в доме постоянно пара слуг вьётся, оба подстарки, наверх не ходят.

— Точно?

— То мне сказала молочница, которая к госпоже Бук поднималась, — пожал плечами беспризорник, — а дворник подтвердил.

— Дай ему денег! — повернулся к Фирсу Ронислав Вакулович.

Истопник нехотя бросил парнишке монету. Та сверкнула в воздухе и в одно мгновение очутилась в чумазой ладони.

— Что ж ты госпоже Бук покоя не даёшь?.. — проворчал шофёр. — И так скандал, а тебе всё неймётся!

Дедуктивист пожал плечами и повернулся к беспризорнику.

— Не согласишься ли ты, мой друг, отнести письмо? — спросил Ронислав Вакулович. — За плату, конечно!

Глаза мальчишки вновь загорелись. Он с независимым видом кивнул и сплюнул на мостовую.

— Благодарю, — серьёзно сказал сыщик. Он обвёл взглядом внутренности паромобиля, но не увидел чего-либо подходящего. Тогда Вийт вынул из петлицы мундира бутоньерку с алой лилией и протянул её беспризорнику. — Передай это той самой госпоже Бук. Скажешь: от Ронислава.

— От Ронислава, — покладисто кивнул парнишка, забирая цветок.

Фирс, не дожидаясь приказа, достал ещё одну монетку и отдал её беспризорнику.

Тем временем анатомический поэт оказался уж совсем в плачевном положении. С десяток рук трясли фонарный столб, и юноша явственно начал с него соскальзывать.

— Оставьте того господина в покое, — сказал Вийт, продолжая с любопытством следить за перипетиями неравного сражения.

— Ну да! — мрачно пробурчал мальчишка.

Вийт глянул на Фирса, и тот достал третью монету.

— Так-то оно так!.. — замялся беспризорник, оглядываясь на своих товарищей.

— Вдвойне, что ли? А этот гений стоит такой платы? — с сомнением посмотрел на бунтаря сыщик.

Поэт был обречён. Он с трудом удерживался на трясущемся фонарном столбе и едва успевал уклоняться от летящих в него камней.

Фирс вздохнул и извлёк ещё одну монету.

Беспризорник схватил хаптусъ гевезенъ^[5], замысловато свистнул, и вся ватага, заулюлюкав на прощание, унеслась. Лишь голые пятки сверкнули на перекрёстке.

Поэт, растерянно оглядывая внезапно опустевшую улицу, испуганно хватаясь за столб, пополз вниз.

Мундир выдавал в нём студента, внешность и манеры — длинную родословную, мягкость черт — детство, полное безделья. Лицом и голосом он казался слишком юн для университета, но в условиях домашних теплиц подобные запоздалые возмужания нередки. Ввиду субтильности телосложения форменная одежда сидела на нём мешком. В общем, что тут говорить, он был поэт.

— Да юноша спуститься сам не может! — Вийт с удивлением кивнул на пленника фонарного столба.

Ответить его верный помощник не успел. Трубадур пищеварительных каналов сорвался и полетел вниз, навстречу безжалостным булыжникам мостовой.

Раздался вскрик, более похожий на визг, звук удара, и в воздух взмыло облако дорожной пыли.

— Живы? — крикнул Вийт, неспешно приближаясь со своей тростью к месту катастрофы.

Рифмоплёт зашевелился и неуклюже сел на земле.

Фирс порылся в паромобиле, извлёк одёжную щётку.

— Вот, можете привести себя в порядок! — сказал он, бросая её юнцу.

Поэт резко свёл ноги и неуклюже поймал щётку на колени. Попытался стряхнуть пыль с рукава сюртука, но по первому же движению стало понятно, что бузотёр никогда подобными делами не занимался.

— Я помогу вам встать, — пробурчал Фирс.

Он обхватил паренька за плечи и дёрнул вверх. Спасённый в одно мгновение оказался на земле обеими ногами, но вместо благодарностей разразился визгом, с возмущением отодрал от себя руки слуги и отскочил.

— Я Ронислав Вакулович Вийт, — представился дедуктивист. — Как видно по мундиру, я полицейский. А это мой помощник Фирс.

— Позвольте! — слуга отобрал у юнца щётку и принялся стряхивать уличную пыль с его спины.

— Мне ваше имя кажется знакомым, — нахмурился студент, — но не могу вспомнить, где мы с вами встречались, уж простите. Меня же зовут Ветран Петрович Мйончинский.

— Ах вот как! — подобрался Вийт. — Вы должно быть сын Петра-Михаила Сауловича Мйончинского? Правильно? Ясновельможного пана Мйончинского? Тайного советника?

— Tak jest!^[6] — гордо вскинул подбородок поэт и принялся тщательно поправлять фуражку.

Фирс отряхнул уже спину и рукава скандальщика и перешёл на переднюю часть мундира, но Ветран издал свой обычный визг и отскочил назад.

— Да прекратите вы уже! — вскричал он. — Что за панибратство! Я потомок древнейшего рода!

Истопник, демонстрируя всетерпение, протянул ему щётку.

Инженер-угледобытчик Кисель выкрикивал свои стихи, закатив глаза и трясясь, будто в трансе:

Цекобыли еймо в цеколесни вой-фараоно я бил-уподо бяте,

Ныпрекрас тылани и-тво…^[7]

В зале, которую госпожа Квят отвела под поэтический вечер, было душно. На стенах горели газовые светильники, на столах щедро разбрасывали во все стороны своё сияние свечи, туда-сюда сновали около двадцати визитёров и ещё человек пять прислуги — в общем, распахнутые окна не могли обеспечить нужного количества воздуха.

Лукасевич, поэт по призванию, а в служебное время геолог, кивнул на разоравшегося Киселя:

— Вот, изволите ли видеть, тоже поэзия! Перестановка слогов и беспардонное воровство! Как не стыдно!

Геолог, как это принято у интеллигентов, слегка картавил.

— Рад вас видеть, господин утопист, — улыбнулся Вийт. — Вас отпустили под залог?

Лукасевич налил себе вина из бутылки, которую носил с собой, и сразу же отхлебнул добрых полбокала.

— Сняли все обвинения, Ронислав Вакулович! Хоть митинг и был незаконным, я на нём лишь выступал, я его не организовывал!

— Разве призывы к насильственному свержению законной власти больше не наказываются?

— Да полноте! — дёрнул головой геолог. — Власть, конечно, должна быть свергнута, причём всепренепременнейше насильственно, однако есть ведь разница между констатацией исторических закономерностей и зовом взяться за булыжники!

— А газета? — приподнял бровь Вийт. — Кажется, «Ве́рите?», не так ли? Каждый раз, когда она оказывается у меня в руках, с её страниц сочится кровь, причём голубая!

— Газету власти закрыли, — вздохнул поэт и в сердцах допил свой фужер. И тут же наполнил его вновь. Всё из той же бутылки.

— Это какое-то особое вино? — не выдержал Вийт, любопытство взяло верх над правилами хорошего тона.

— Особое? — переспросил Лукасевич, разглядывая бордовую искрящуюся жидкость в своём бокале. — Да, пожалуй, что особенное. Я, видите ли, принёс его с собой!..

Договорить геолог, однако, не успел. К собеседникам подскочил давешний знакомец Мйончинский. Он так и остался в своей форменной фуражке и теперь бравировал антиобщественным поведением, с вызовом отказываясь снять головной убор, кто бы его к этому ни призывал.

— Так вы тот самый сыскной надзиратель Вийт? — воскликнул он, поправляя козырёк. На лице студента отражались разнообразнейшие душевные переживания — от недоверия до радостного преклонения, к которым сыщик был столь привычен. — Гениальный дедуктивист? Naprawdę?^[8] Что же вы мне не сказали?! Почему я должен об этом узнавать лишь волею случая?

— Позвольте!.. — удивился Ронислав Вакулович, но тут раздались жиденькие аплодисменты.

Угледобытчик, кланяясь во все стороны, соскочил с табурета.

Мйончинский немедленно бросился к этой импровизированной сцене. Он сумел опередить некоего прыщавого субъекта в мундире инженера, взобрался наверх и начал:

Ты ведь лишь кости и ведро воды!..

Увы, насладиться триумфом ему было не суждено. Отверзлись створки двери, колыхнулось пламя в свечах, и на пороге залы появилась мадам Волошская.

Всё и вся замерло. В зале более не двигался воздух, не пузырилось шампанское, не раздавались звуки, не дышали люди.

Тишина длилась бесконечную секунду. Потом все бросились к великому медиуму.

Прославленная пантеистка, оккультистка и спиритуалистка, певица герметических наук, избранница великого духовного родника, сестра братства тибетских махатм, хранительница сокровенных знаний, эксперт сакральной истины, эрудит сверхчувственных сил человека, ясновидица и пророчица пронзила поклонников горящим взором.

Её лицо было плотно усыпано белой пудрой, веки и губы зачернены, брови окрашены алой охрой, ноздря проткнута золотым магическим символом. Пышные волосы цвета лазурита поддерживал в виде струящихся от головы лучей особый каркас. Конечно, из золота. На лоб свисала подвеска с огромным сияющим драгоценным камнем. В правой руке оккультистка сжимала жезл из модного ныне алюминия Эрстеда. К скипетру был прикован алюминиевой же цепочкой живой уж. В левой руке находился бокал с чем-то, что на первый взгляд казалось водой или, возможно, водкой, но издавало странный запах, чуждый, отвратительный и пленительный одновременно. Босая кармистка была, конечно, в наряде индуистских саптариш, сочетании обильных тканей, гремящих украшений и духовных орнаментов.

Мадам Волошская выбросила вперёд руку с жезлом, мертвенно бледную, обильно украшенную звенящими браслетами. Змея, шипя и извиваясь, распахнула пасть.

— Именем Акуры-Мазды, — произнесла пантеистка замогильным голосом, — устами Зороастра желаю вам просветления!

Собравшиеся взревели от восторга.

— Эта сущность должна уйти отсюда немедленно, — добавила дама, уперев палец, усеянный перстнями, в грудь прыщавого господина.

Жезл покачивался на запястье мадам, как маятник. Уж шипел.

Юноша хотел было что-то сказать, но сник, попятился и, стеная, покинул залу.

— Как я рада вас видеть! — воскликнула госпожа Квят, хозяйка дома. И, склонившись к уху оккультистки, тихо спросила: — Неужели вы знакомы с нашим Федюсей? За что вы его изгнали?

— Впервые вижу! — пронзила её огнём своего взора мадам Волошская. — Однако ж его аура не подходит к моим украшениям!

Таинственный бокал пророчицы оказался слишком близко от хозяйки дома. Как раз в этот момент, когда та совершала вдох. Госпожа Квят закашлялась.

— Что это? — с подозрением спросила она. — Какая-то кармическая жидкость?

— Напротив, — ответствовала спиритуалистка. — Сие называется бензол. Субстанция выделена таинственным фармацевтом в подвале старинной аптеки по ту сторону границы. Основой выступила чёрная патока, которой сочится земля на карпатских склонах. Бензол помогает полёту мысли и раскрепощению души. Вот, наполните ваши лёгкие!

И мадам Волошская поднесла бокал хозяйке дома прямо под нос. Квят поспешно отступила.

— Да, действительно! — пробормотала она. — Не желаете ли послушать наших поэтов? Есть весьма талантливые!

— Кто решил, что они талантливы? — голосом, полным ледяной вечности, спросила оккультистка. — Нет, вселенная требует, чтобы я связалась с миром призраков. Нужны охотники для участия в спиритической цепочке. И уединённое место, будьте благонадёжны…

Спустя несколько минут в комнате, примыкавшей к зале, за столом сидели сама мадам Волошская, госпожа Квят, студент Мйончинский, угледобытчик Кисель и геолог Лукасевич со своей бутылкой. На чёрной скатерти перед ними высилась одинокая свеча, тоже чёрная. Иного освещения не было, и в мерцающем отблеске тонкого огонька едва виднелись почтительно выстроившиеся вдоль стен любопытствующие, в их числе и учуявшие запах скандала Вийт и Фирс.

Поэтический вечер за стенкой продолжался, пусть и без прежней пылкости.

— Для погружения в мир духов я воспользуюсь сильнейшим сакральным раритетом, — говорила спиритуалистка, снимая с головы налобную подвеску. — Перед вами белый сапфир…

— О, а я думал, что это бриллиант! — почтительно пролепетал угледобытчик Кисель и нервно отхлебнул шампанского.

Геолог Лукасевич хмыкнул и покачал головой. Глаза его безотрывно следили за камнем.

–…белый сапфир, некогда принадлежавший царю персов Дарию, — испепелив обоих огненным взглядом, продолжала мадам Волошская. — Усмиритель Египта, Мидии, Парфии и Вавилона, а также завоеватель Инда двадцать шесть веков назад возжелал покорить скифов. Он переправился через Дунай, но сразиться с северными дикарями не смог — их армия будто испарилась! Дарий искал непокорных повсюду, пересёк Днепр и Северский Донец, достиг земель нынешних Харькова и Белгорода, но скифского войска так и не обнаружил. Добычи не было, провианта не хватало, летучие ватаги скифов наносили урон войску, моровое поветрие убивало верных воинов, и правитель гигантской империи, бросив больных, не погасив костры, под покровом ночи скрытно ушёл обратно, — великий герметик обвела пронзительным взглядом сидевших за столом. — Почти достигнув дружественных земель, где-то между нынешними Измаилом и Одессой, персы вдруг наткнулись-таки на войско врага. Армии построились в боевые порядки, но… — мадам Волошская сделала театральную паузу, заодно ловким движением вытащив из золотого крепления камень, — сражение вновь не состоялось. Между рядами воинов пробежал заяц, и скифы бросились за ним. Такое презрение повергло Дария в уныние. Воспользовавшись уже испытанным приёмом, оставив больных и не погасив костров, он той же ночью ушёл во Фракию. В качестве утешения он подарил воинам, брошенным им на милость жестокого неприятеля, этот сапфир, священный камень египетских жрецов…

Студент Мйончинский зачаровано смотрел на раритет. Не отдавая себе отчёта в собственных действиях, он отставил в сторону бокал с шампанским и потянулся к камню. Лишь тут он понял, какое святотатство совершил, и сжался в ожидании проклятий. Пророчица, однако, благосклонно звякнула браслетами и вложила сапфир в дрожащую от волнения узкую ладонь юноши.

— Как же подобная редкость оказалась у вас? — ошеломлённо воскликнула госпожа Квят, в свою очередь так же повертев сапфир в пальцах.

— Последние двенадцать веков сию драгоценность хранили для меня наши болгарские братья, — замогильным голосом ответила мадам. Она стала нагревать в пламени свечи блюдце. — Линия предательства — одна из самых прочных спиритических связей. Царь Дарий, дважды оставивший своих солдат на растерзание скифам, не может не откликнуться на зов этого сапфира!

В комнате воцарилась пугающая тишина.

Геолог Лукасевич принял из трясущихся рук угледобытчика Киселя драгоценность и благоговейным взглядом посмотрел сквозь неё на пламя свечи.

— Чистейшей воды! — прошептал он еле слышно. — Прекраснейший сапфир! Какой большой!

Пантеистка одарила его улыбкой, от которой ужас пробежал по спинам всех присутствующих.

— Возложите раритет сюда! — произнесла она замогильным голосом, поставив перевёрнутое блюдце в центре стола. — Пусть каждый коснётся края сосуда!

Сидевшие за столом, косясь на шевелящегося на скатерти кентавра из змеи и жезла, послушно вытянули подрагивающие пальцы.

— Начнём! — выдохнула оккультистка.

Она устремила взор на пламя свечи. Лицо её окаменело, превратившись в безжизненную маску.

— Дух царя Дария Первого Великого, сына Виштаспа, внука Аршама, приди к нам! Дарий, заклинаю, приди к нам! Вы, духи его современников, призовите великого владыку! Царь Карфагена Ганнон, правитель македонян Аминта, тиран Гелы Клеандр, архонт Гермокреон! Взовите к духу царя персов!..

Что-то неощутимое коснулось находившихся в комнате. Повеяло холодом. Громко зашипела змея. Пламя свечи заколыхалось, потом разгорелось, вспыхнуло ярким светом, оглушительно затрещало и вдруг, будто взорвавшись, разом угасло.

Стало совершенно темно. В этой темноте раздался душераздирающий крик. Донеслись звуки шевеления, отодвигаемых стульев, прерывающихся вздохов.

— Не разрывайте контакт! — проскрипел далёкий голос пророчицы. — Держите круг!

— Огня, молю, огня! — взвизгнула госпожа Квят.

Чиркнула серная палочка, высветив Фирса.

Все участники сеанса, кроме медиума, стояли на ногах. Лица их искажал страх. Мадам Волошская сидела за столом. Глаза её закатились, руки безвольно повисли, тело повисло на стуле.

— Спиритический мост разрушен! — беззвучно прошелестела пантеистка.

Фирс повернулся к настенному фонарю и крутанул кран. Зашипел газ, комнату залил желтоватый свет.

— Что произошло? — растерянно спросил Кисель. — Кто кричал?

— А вы сами разве не испугались? — пролепетал густо покрасневший студент.

— Сапфир! — вдруг возопил геолог Лукасевич. — Сапфир!

Его указательный палец вытянулся по направлению к блюдцу.

Там ничего не было.

— Перекрой дверь! — бросил Вийт Фирсу.

В мгновение ока его друг и помощник встал на пороге. Истопник скрестил на груди руки, всем своим видом показывая, что никого не выпустит.

Ясновидящая слабо зашевелилась, подняла взор на сыщика и еле слышно прошептала:

— Кто вы? Мундир у вас полицейский, но кто вы?

— Это Вийт! — поспешно ответила госпожа Квят. — Тот самый!

Оккультистка медленно выпрямилась на стуле.

— Пойдите вон! — внятно сказала она сыщику.

Хозяйка дома всплеснула руками.

— Ну а этот-то чем вам не угодил?

Глаза мадам Волошской закатились, руки, будто змеи, взмыли в воздух и задвигались, из горла послышалось шипение. Уж шевельнулся и зашипел в ответ.

— Он явный самозванец! — выплюнула спиритуалистка.

— Смею уверить, я самый настоящий, — стукнул тростью о пол детектив. Он обвёл всех присутствующих внимательным взглядом и спросил: — Пропажа камня — это ведь шутка?

Участники спиритического сеанса переглянулись.

— Ну, давайте же! — проникновенно произнёс дедуктивист. — Доставайте сапфир, посмеёмся и продолжим!

Ответом ему была тишина.

— Неужели вы не понимаете! — взвизгнула госпожа Квят, не выдержав напряжения. — Драгоценность похищена!

Бесконечную минуту орлиный взор сыщика по очереди цепко впивался в каждого из гостей.

— По-видимому, да, — кивнул наконец Вийт, сразу же расслабившись. Он поворотился к мадам Волошской: — Сколько стоит камень?

— Ничего и всё! — раскалённый взгляд медиума резанул по сыскному надзирателю.

— И всё же, какая-то цена ведь назначена?

— Страховая стоимость, — кивнула знаменитая герметистка. — Шесть тысяч, кажется…

Присутствующие изумлённо всхлипнули.

— Но дело не в этом! — проскрипела пророчица. Она разбросала в стороны руки, запрокинула голову и издала нечеловеческий крик. Потом резко выгнулась, будто ложась змеёй на стол, вперила в Вийта свой пылающий взор и произнесла: — Сей магический раритет невосполним!

— Но мадам! — несмело произнёс Кисель. — Зачем нам сыщик? С вами ведь никто в ясновидении не сравнится! Вы уже прозрели сквозь время и пространство? Знаете, где находится камень?

Пантеистка закрыла глаза, вползла на стол, едва не опрокинув бокалы, свернулась калачиком и замерла. Воцарилась мертвенная тишина. Никто не шевелился.

Вийт, глядя на Фирса, беззвучно щёлкнул себя пальцами по эполетам. Истопник кивнул и выскользнул за дверь.

Сие движение не осталось, однако, незамеченным студентом Мйончинским. Юный поэт почему-то покраснел и стал поправлять воротник мундира.

— Адам, Дарус ксайяфийя гаксаманишия… — раздался громкий, уверенный, привыкший повелевать мужской голос. Он нёсся из груди оккультистки.

— Ч-что это? — заикаясь, пискнул угледобытчик.

— К-кажется, древнеперсидский, — откликнулся ошарашенный Мйончинский. — Мы учили эту фразу… «Я, царь Дарий Ахмединский…» Но… но это ведь невозможно!

— Див шаад, бай каам…

Все посмотрели на студента.

— Я больше не знаю! — испуганно сказал тот. — Я ведь не учил этот язык!.. Но… — Мйончинский переводил неуверенный взгляд с одного спиритиста на другого. — Неужели вы думаете, что это… это… сам!..

Медиум лежала без звука, без движения.

— Ей, наверное, нужно помочь? — неуверенно прошептал Лукасевич.

Никто не сдвинулся с места.

Спиритуалистка вдруг вздохнула, открыла глаза и зашевелилась.

— Что произошло? — прошептала она. — Как я оказалась на столе?

Пророчица сползла на стул, схватила ближайший к ней бокал и сделала жадный глоток.

— Это моё шампанское! — пробормотал студент Мйончинский.

Ответа ему не было.

Вперёд выступила хозяйка дома.

— Вы говорили на древнеперсидском, — растерянно сказала она. — Что-то про «Даруса» и «бай каам», — она оглянулась на присутствующих и несмело добавила: — Мужским голосом.

Мадам Волошская слабо кивнула. Провела рукой по глазам, отчего на ладони её осталась чернь с век, а на лице через висок пролегла страшная полоса.

— Ну всё! — прохрипела герметистка. — Дух царя Дария забрал сапфир обратно себе!

Фирс вернулся с постовым Кутюком, который, исполнив свой долг секунданта, заступил на ночное дежурство.

Городовой немедленно занялся досмотром участников спиритического сеанса.

— Изволите ли поднять руки над головой?.. — бубнил городовой сиплым, простуженным голосом, то и дело почёсывая щетину. — Отвернуть обшлаги рукавов?.. Показать, что под воротником?.. Разуться?..

И так с каждым гостем.

— За пять секунд темноты невозможно спрятать сапфир слишком далеко, — глубокомысленно изрёк Вийт, наблюдая за ним. — Не забудьте про карманы, у кого есть! С дамами проще — они, по счастью, без le décolleté^[9]… Впрочем, если не найдём, обыщем всех по-настоящему!

Прошедшие досмотр покидали комнату, собираясь в ожидании приказаний следствия в передней.

Последней шла мадам Волошская. Она подхватила свой фужер с бензолом и закатила было глаза, готовясь произнести очередное заклинание, но её остановил вызнаватель:

— Всё здесь должно остаться нетронутым!

— Ещё есть возможность договориться с царём! — возмущённо воскликнула спиритистка. — Без раскрепощения разума — как это сделать?!

Непреклонный взгляд дедуктивиста не дрогнул.

Оккультистка фыркнула и поставила сосуд обратно.

Изрыгая изо рта мантры, извиваясь, кружа, выполняя немыслимые движения руками, под шипение разъярённого ужа, прикованного к жезлу, то и дело взлетавшего к потолку, мадам Волошская присоединилась в передней к остальным.

Вышел и городовой — наблюдать.

Фирс проводил его взглядом и, едва за постовым закрылась дверь, упал на четвереньки. Подсвечивая себе серными палочками, он пополз по полу, осматривая комнату, ставшую ареной столь немыслимого, мистического происшествия.

Сыщик некоторое время следил за моциями друга, потом принялся ощупывать стулья. Ввиду повреждения ноги он более того помочь истопнику не мог.

Увы, сапфира нигде не было…

Вийт вызвал для допроса первого подозреваемого — заметно нервничавшего студента Мйончинского.

— Вы ведь не можете арестовать дух царя Дария! — воскликнул Ветран Петрович, глядя на сыщика расширившимися зрачками и поправляя пуговицы на мундире. — К чему всё это?

— А в протокол что прикажете писать? — миролюбиво ответил Вийт. — Давайте вспомним, как всё происходило. Мадам Волошская сидела вон там, — детектив указал на бокал с бензолом. — Вы находились рядом с ней, здесь, — палец сыскного надзирателя переместился в направлении пустого фужера из-под шампанского. — Вашим соседом с другой стороны был угледобытчик Кисель. Далее сидели госпожа Квят и Лукасевич, — дедуктивист обвёл рукой противоположную сторону стола. — Всё правильно?

Там стояла винная бутылка, которую геолог опустошил и теперь бросил за ненадобностью. Фирс взял её в руки и прочёл этикетку: «Вино Мариани».

— Не слышал о таком, — пожал плечами истопник. Потом вчитался в мелкий текст. — Ах, это то вино, которое содержит кокаин!

— И как это нам поможет? — буркнул Ветран Петрович.

Вийт остановился, покивал в задумчивости, почесал затылок.

— Так мы действительно далеко не продвинемся… — согласился он. — Необходимо ускорить мыслеварение!

— Co?^[10] — совсем растерялся Мйончинский.

— А давайте потанцуем? — Вийт неожиданно сделал шаг к студенту.

Тот инстинктивно отпрыгнул. Недоумённо глянул на равнодушного ко всему Фирса.

— Вы с ума сошли! — вскрикнул юноша, вновь поворачиваясь к сыщику. — Вы что, из тех, кто танцует с мужчинами?

— А вы? — сделал ответный выпад Ронислав.

— Jezus Maria^[11], что здесь происходит?! — воскликнул студент, панически оглядываясь во все стороны в поисках путей для бегства. — Выпустите меня!

— На вас слишком большая одежда! — вдруг флегматично проговорил Фирс. — У вас тонкий голос и хрупкая фигура. Вы по-разному ведёте себя с мужчинами и женщинами, и эта разница не такова, как у молодых господ. Ваши движения, особенно подсознательные, те, которые не подделаешь, присущи барышням, но не юношам!

— У вас большие глаза, прекрасные, как небо! — добавил Вийт, вновь подступая к Ветрану Петровичу. — Чудесная бархатная кожа, будто освещённая собственным солнцем. Без следов растительности, заметьте. И роскошные… — он протянул руку и стянул с Мйончинского фуражку. По плечам студента рассыпались длинные волосы цвета золота, — …и роскошные кудри, лишающие воли любого мужчину!

— Matka Boska Częstochowska! — пробормотала разоблачённая девица, заливаясь краской и закрываясь руками. — Сo za wstyd!^[12]

— Итак, мадемуазель?.. — спросил детектив.

— Ветрана Петровна Мйончинская, — еле слышно пролепетала мистификаторша. — Это мундир старшего брата.

— Неужели родители отпустили вас из дому в таком виде?

— О нет! — горячо запротестовала барышня. — Дома никто не знает! Я выбралась через окно… — Ветрана Петровна подняла на Вийта полные слёз глаза. — Теперь вы меня арестуете?

— Непристойное поведение на публике, — бесстрастно проговорил Фирс. — Для дела хватит одного только переодевания в мужской наряд! А прогулка в ночное время без сопровождающего? А неприличные стихи? А провокация беспорядков? Если же ещё выяснится, что вы несовершеннолетняя…

— Мне семнадцать! — запротестовала девица. И тут же добавила, смутившись: — Через пару месяцев…

— Итак, позвольте предложить вам раунд танца, — примирительно сказал Вийт, вновь подступая к барышне.

— Ну что за дикая идея! — Ветрана Петровна сделала шаг назад. — Откуда такая одержимость! Вы что, не видите, насколько это нелепо? Мы в чужом доме, куда нас, кстати, звали читать стихи, а не плясать! Я одета мужчиной! Только что произошло нечто невозможное, космическое, лишающее смысла всё приземлённое! Вы вызвали меня на допрос! У вас повреждены нога и рука! Нет оркестра!..

— Мы будем тихонько напевать мелодию друг другу на ухо, — проговорил Ронислав Вакулович. — Вы только представьте себе этот танец в пустой комнате, в полутьме, в тишине, среди призраков и тайн!

— Но… — по растерянному лицу девушки побежали тени.

— Вы знаете танец, который завёз к нам тот венский композитор? Как его?..

Девушка промолчала.

— К сожалению, я не в состоянии предложить вам руку, — продолжал Вийт. — Правая у меня сейчас не двигается, а левой я опираюсь на трость. Положите же ваши ладони мне на плечи сами!

Барышня, всё ещё колеблясь, поднесла руки к эполетам детектива.

Сыщик стал напевать девушке на ухо. Та знала мотив, и её голос несмело присоединился.

Под стук трости Вийта пара закружила по тонущей в полумраке комнате.

Юная Мйончинская танцевала столь грациозно, что таланты барона блекли на её фоне. Вийт в парадном мундире и невысокий студент с длинными золотистыми волосами, то и дело взмывавшими в воздух, двигались всё быстрее и быстрее, забывая, кто они, где, зачем здесь находятся. Палка надзирателя стучала, будто жезл тамбурмажора. Сам дедуктивист хромал и иногда кривился от боли, но темпа не снижал.

Ветрана Петровна, не удержавшись, рассмеялась.

— Это лучший бал в моей жизни! — вскричала она. — Так со мной ещё никто не танцевал! Темнота, пустота, ни одного музыканта — и так весело! Znakomicie! ^[13]

Дедуктивист остро чувствовал каждое прикосновение к себе хрупкого тела, тонул в огромных глазах, растворялся в мелодичном голосе…

Они закружили совсем уж быстро, а потом…

Потом как-то так получилось, что трость выпала из рук Вийта, и Ветрана Петровна оказалась в его объятиях. Их взгляды встретились, дыхание замерло…

— Зачем вы так! — вскрикнула девица, отскакивая. — Как вы посмели! — Она нервно прошлась по комнате, пытаясь совладать с чувствами.

Мужской наряд, столь откровенно демонстрировавший обычно скрытую под платьем фигуру, шёл ей просто неимоверно.

— Ветрана Петровна… — пробормотал сыщик.

Юная графиня остановилась. Их взгляды вновь встретились, и время замерло…

Первой пришла в себя барышня. Она, будто избавляясь от наваждения, шевельнулась, встряхнула кудрями и отвернулась.

— Пить хочу! — буркнула она.

Ветрана Петровна бросилась к столу, схватила свой фужер, но тот был пуст.

— Ох уж эта мадам!.. — барышня говорила, но было видно, что этим девушка лишь пытается преодолеть охватившее её смущение. — А к своему бокалу и не притрагивалась! Ни разу не вдохнула этот свой смрад!

— Фирс, принеси воды, — буркнул Вийт, который, балансируя на одной ноге, пытался поднять трость с пола.

— Подожди, — задумчиво произнёс истопник. — Я вообще не видел, чтобы медиум вдыхала пары бензола ни в зале, ни здесь. А ты?

— Нет, — сыскной надзиратель подхватил наконец свою палку. — Она таскала бокал повсюду… Даже пыталась забрать его с собой в переднюю… Нет, ни разу.

Фирс приподнял бровь.

— Вот как! — хмыкнул Ронислав Вакулович, внимательно посмотрев на помощника.

— Что? — растерянно спросила Ветрана Петровна.

Сыщик сделал шаг вперёд, замахнулся тростью, будто хотел одним ударом разбить фужер, но передумал и подхватил бокал пальцами. Поднёс к свету.

— Странно… — пробормотал сыскной надзиратель.

Выглядел он озадаченным.

Одним движением Вийт выплеснул содержимое сосуда на чёрную скатерть. Обильная жидкость растеклась по столу и закапала на пол. Резкая вонь ударила в нос.

Сапфира в бокале не было…

— А в остальных сосудах? — бесстрастно спросил Фирс.

Вийт быстро перевернул рюмки. К тяжёлому запаху бензола примешался ещё и спиртовой дух.

Камня, однако, не было и там.

Мужчины растерянно переглянулись. Юная Мйончинская прыснула.

— Может, ещё танец?

Вийт обводил взглядом предметы на столе. Поднял чёрную свечу. Повертел её и так, и этак. Даже помял пальцами.

— Самодельная, это понятно, — проговорил он. — Много вкраплений жира и глины… — дедуктивист покачал головой. — Такая свеча вообще не может гореть беспрерывно! А значит… — он поднял глаза на истопника. — А значит, её принесли сюда не для того, чтобы она светила, а для того, чтобы она погасла…

Фирс задумчиво кивнул.

Ронислав Вакулович бросил свечу на стол, повернулся к окну и открыл створку. Живительный ночной воздух потёк в пропитанную бензоловым духом комнату.

— Остаётся только одно место, куда за несколько секунд темноты можно было спрятать сапфир, — вдруг сказал истопник. — Ветрана Петровна, уберите волосы под фуражку! Мы выходим.

Мадам Волошская как раз общалась с духами. Её руки двигались в воздухе, глаза были закрыты, изо рта доносился низкий, пугающий звук. Ему вторило шипение обеспокоенной змеи.

Квят с благоговением следила за каждым движением герметистки.

Угледобытчик Кисель и геолог Лукасевич сидели в разных углах, каждый погружённый в собственные думы.

Городовой охранял парадную дверь.

— О, Танит и Баал-Хаммон! — вскричала спиритистка, когда Вийт остановился рядом. — О, священный Мелькарт!..

— Это позже! — сказал сыскной надзиратель. — Пока же позвольте ваш жезл!

— Невозможно! — возопила мадам Волошская, отскакивая. — Прикосновение непросветлённого уничтожит силу талисмана!

Она взмахнула скипетром, будто тот мог развеять детектива в воздухе. Уж оторвал голову от навершия и зашипел.

— Что ж, — произнёс сыщик, — мне и отсюда видны и неестественное утолщение тела гадины сразу за головой, и царапина на вашем большом пальце!..

Экзистенциалистка резко спрятала руку с жезлом за спиной.

— Я слаба, но мощь моя велика! — воскликнула она.

Угледобытчик и геолог поднялись. Вдова с интересом подступила поближе.

— Мадам Волошская принесла с собой свечу, которая неизбежно должна была погаснуть, — сказал Вийт, поворачиваясь к присутствующим. — Едва это случилось, она в наступившей темноте затолкала сапфир ужу в глотку. Гадина, с которой поступали столь бесцеремонно, нанесла укус, отсюда и царапина. Ну а утолщение тела змеи — это сам сапфир!

Госпожа Квят ахнула. Лукасевич и Кисель переглянулись.

— О, Эшмун! — вскричала оккультистка, принимая самые невероятные позы. — Не карай дерзнувших слишком сурово! Сохрани им жизнь, хоть какую!..

Спиритистка двинулась к двери. Городовой испуганно попятился.

— Я обвиняю вас в страховом мошенничестве, мадам Волошская, — сказал дедуктивист, положив тяжёлую ладонь на плечо преступницы.

— Вы представляете, каким силам бросаете вызов? — с ужасом пролепетала вдова Квят…

Молчаливые гости, стараясь держаться в ночной тени, тихо покидали особняк. В тюремном экипаже сидела мадам Волошская. Она шипела сквозь решётку, произносила на непонятном языке заклинания и простирала к небу закованные в кандалы руки.

Вокруг сыскного надзирателя Вийта толпились хроникёры. Их беспокойное мельтешение мешало двум дагеротипистам делать снимок героя. Слуги специально встали с факелами вокруг сыщика, чтобы получше высветить его лицо, однако самый наглый из газетчиков, известный журналист Квитославный, то и дело пытался влезть между ними.

Израсходовав не менее трёх пластин, дагеротиписты удовлетворённо отступили.

— Господа, благодарю, меня призывают неотложные дела! — тут же воскликнул сыщик, скомкав ответ на очередной вопрос.

Опираясь на трость, он взбежал по лестнице и скрылся в доме.

В передней рыдала вдова Квят. Угледобытчик Кисель суетился вокруг неё. Геолог-поэт Лукасевич, будто в прострации, сидел на стуле и, не двигаясь, глядел перед собой.

Вийт подошёл к женщине и успокаивающе коснулся пальцами её плеча.

— Полноте, — сказал он, — всё уже закончилось!

Хозяйка дома, всхлипнув, кивнула.

Ронислав Вакулович поклонился и направился к заднему выходу. Уже переступая через порог, Вийт пониже надвинул на голову фуражку и прикрыл лицо ладонью.

В тёмном переулке, однако, никого не было. Лишь в паровом экипаже ёжился, будто от холода, студент Мйончинский да заканчивал приготовления к отъезду на своём насесте Фирс. В топке ревело пламя.

— Не беспокойтесь, графиня, — сказал, устраиваясь в коляске, сыскной надзиратель, — мы поможем вам влезть обратно в окно!..

— Что это? — спросила Ветрана Петровна, указывая на пару позеленевших от времени бронзовых тарелочек. — Я в темноте задела ящичек под ногами, и…

— Это кимва́лы! — заулыбался Вийт. — В Древней Греции ими отбивали ритм на танцах… — Экипаж вздрогнул, пыхнул паром и стронулся с места, но сыскной надзиратель не обратил на это никакого внимания. — О, графиня! Не желаете ли как-нибудь взглянуть на мою коллекцию музыкальных инструментов? Там есть весьма редкие и необычные экземпляры…

Ветрана Петровна возмущённо хмыкнула и отодвинулась от Вийта.

Вийт протискивался между надгробиями в склепе природных князей Лодимирских. Точнее, в одном из склепов рода. Сыщик немилосердно хромал и тяжело опирался на трость. Теперь, когда его никто не видел, он мог себе позволить на каждом шагу морщиться от боли.

Солнечного света, проникавшего через маленькие окна-розетки под потолком, едва хватало, чтобы рассеять сумрак.

Надгробия жались друг к другу, приходилось пролезать по узким проходам между ними, стёсывая о камень ткань одежды и оставляя тут и там нитки.

Через несколько шагов дедуктивист остановился возле небольшой ниши, стену которой наполовину покрывали вмурованные в неё медные таблички. Он попытался подсветить себе золотой зажигалкой, но та упорно не срабатывала, и Ронислав Вакулович вынужден был воспользоваться серной палочкой.

В круге света на табличках проступили имена. Вийт отыскал нужное и замер. Потом спохватился и сорвал с головы цилиндр. Постоял немного, достал платок и неторопливыми, мягкими движениями протёр медь.

— Несколько часов назад я издевался над людьми, участвовавшими в спиритическом сеансе, — пробормотал он, — а теперь вот пришёл сюда. — Вийт замолчал. Он спрятал платок. Покрутил в руках цилиндр. — Я ведь отлично понимаю, что говорю с амфорой с прахом, оставшимся после кремирования тела. Там нет тебя. Тебя вообще нет… А я к тому же ещё и совсем тебя не помню… Я даже похорон твоих не помню, хотя, говорят, я сильно на них плакал… Это ужасно, когда человек не помнит собственной матери…

Сзади неслышно появилась чёрная тень. Фирс принёс две белые розы. Вийт взял цветы и положил их на полочку в нише.

— Иди, иди, — буркнул он слуге.

Тот молча исчез.

Вийт остался. Он смотрел на медь, тускло отсвечивавшую в сумраке, смотрел на розы, смотрел на незанятую часть ниши, красноречивое напоминание о том, что однажды где-то здесь появится табличка с его собственным именем.

— Сегодня ночью я встретил странную девушку, — пробормотал Вийт наконец. — Но это я так… Мало ли девушек я встречаю…

Он постоял ещё немного, а потом развернулся и полез по проходам к выходу.

Яркий солнечный свет снаружи заставил Вийта щуриться.

Фирс ожидал товарища возле соседнего склепа, тоже принадлежавшего природным князьям Лодимирским. Собственно, всё это небольшое, зажатое со всех сторон городом кладбище при древнем Успенском соборе, главном храме Володимира, представляло собой некрополь Лодимирских.

В руках Фирс вновь держал ещё две розы.

— Это для Мстислава Изяславовича, — сказал истопник. — Раз уж мы здесь. Он ведь в твоём роду был первым, кто назвал себя князем Лодимирским. Пусть это и случилось всего один раз и, возможно, является выдумкой более поздних летописцев.

— Я учил историю у того же гувернёра, что и ты, — буркнул Вийт.

— Если хочешь, — примирительно отозвался истопник, — я сам положу цветы на его могилу.

— Нет-нет, я так я, — вскинул голову дедуктивист. — Он ведь похоронен внутри собора? Пошли!

И Вийт стал подниматься к храму.