Маленькие и неприметные – 3. Холодное блюдо в багажнике

Подлесный припарковал «четвёрку» таким образом, чтобы, не покидая автомобиля, можно было наблюдать за входом в офис салона «Нимфа», а правильнее сказать, за аркой, ведущей во внутренний дворик, где и находился вход в салон.

Он намерен был во что бы то ни стало дождаться, когда Бояркина отправится домой, и поговорить с нею, жёстко и однозначно. Она впутала его в грязную и опасную авантюру, она и обязана выпутать его из неё. А положение гонимого зайца его не устраивает в принципе.

На улице появился Мышенков. Старомодно одетый, в плаще и шляпе, он явно был очень сильно взволнован, двигался суетливо, озирался по сторонам и то да потому делал попытки перейти на бег. Что у них такое приключилось, если этот самовлюблённый поросёнок позабыл о своих величаво-плавных манерах? Такое впечатление, что он драпает, спасается от кого-то бегством.

Подлесный выскочил из машины и бросился догонять Мышенкова. Когда он находился уже метрах в десяти от Мышенкова, тот в очередной раз обернулся. Дмитрий быстро присел, укрывшись за спинами впереди идущей парочки, в результате чего остался незамеченным.

Затем Подлесный вновь метнулся вперёд и настиг Мышенкова. Ткнув указательным пальцем беглеца в бок, он грозным голосом рыкнул:

— Стоять! И не дёргаться!

Мышенков, напуганный суровым окриком, рванулся вперёд, однако споткнулся, и раз, и другой, потом зашатался и упал на колени. Но и на коленях не устоял — опустился на четвереньки. Подлесный, не ожидавший, что жертва его шутки окажется столь неустойчива, кинулся с поспешностью поднимать упавшего.

— Э-эй, ты отчего такой пугливый? Шуток не понимаешь? Давай вставай!

Мышенков покосился на Подлесного и что-то промычал нечленораздельное. Язык у него отнялся, что ли? Впрочем, что касается языка — это вопрос. А вот ноги действительно не слушались Мышенкова, и Дмитрию стоило немалых усилий, чтобы стопроцентно зафиксировать тело пострадавшего в вертикальном положении.

— И что же стряслось, Лев Николаич? — взяв Мышенкова под руку, спросил Подлесный. — Вы в таком состоянии, Лев Николаич, в каком я вас сроду не видывал. За вами кто-то гонится? А с лицом у вас что?

— В каком я состоянии! — вдруг вскричал Мышенков и бросил на Дмитрия надменный взгляд. — Я возмущён! Вашим поведением, извольте слышать! Да что вы себе такое позволяете?! — продолжал возмущаться он, однако смотрел теперь уже не на Подлесного, а мимо: назад, вправо, влево — стрелял глазами по сторонам, что называется.

— Я тут Марину Григорьевну повидать хотел, — сообщил Дмитрий. — Но вы с таким видом выскочили из калитки, что я даже не знаю… Что там у вас происходит?

— Повидать Марину Григорьевну? — повторил за Дмитрием Мышенков, и лицо его приняло скорбное выражение. — Не знаю. Не знаю, сможем ли мы вообще увидеть Марину Григорьевну. Там сейчас такие разборки, что упаси и помилуй. И милиция с прокуратурой, и бандиты эти.

— В связи с чем обострение?

— Марина Григорьевна обронила вещь одну, такую одну вещицу… Одним словом, это такие чётки, которые были у бизнесмена этого убитого и затем пропали.

— Откуда они у неё? Она-то что говорит?

— Ой, не знаю. Это так неприятно, так неприятно. И я ушёл. Понимаете? — Мышенков снова посмотрел в направлении здания, где находился офис салона. — И теперь подозрение не только на ней. Я не знаю, что делать. Я даже домой боюсь идти ночевать. Если не одни, так другие… Теперь все мы под подозрением. Я знаю, что и вы… Да, очень нехорошо она с вами поступила. Сказала, что вы её машиной пользовались. Ай-я-яй! Должен вам сообщить, я всецело на вашей стороне.

Дмитрий Подлесный вынул сигарету и закурил. Затянувшись пару раз, изучающим взглядом уставился на собеседника.

— Считаете, она имеет какое-то отношение к этому делу? — спросил, наконец.

Лев Николаевич сначала вскинул на Подлесного удивлённый взгляд, затем печально потупился и громко вздохнул.

— Во всяком случае, мне известно, что вы — кстати, Марина Григорьевна и сама это говорила — вовсе тут ни с какого боку даже. А вот что касается Марины Григорьевны… — Мышенков, замолчав, серией красноречивых жестов дал понять, что он в совершеннейшем, ну, в соверше-е-еннейшем, недоумении.

— Но вы же, говорят, освоили все или почти все психические и предсказательные практики, — не без некоторой иронии произнёс Дмитрий. — Вот и дайте ответы на животрепещущие вопросы.

— Психоэнергетические, — поправил Лев Николаевич. И вдруг засуетился. — Да-да, вы правы, надо что-то делать. Я уже позвонил домой, я сказал жене, что дома меня не будет. Я — в командировке. Да, в командировке. Вы, я слышал, тоже?.. Ну, что скрываетесь. Так ведь? У вас уже опыт имеется. Что вы посоветовали бы?

— В каком смысле?

— Если гостиница — это, наверно, не супервариант? — обеспокоенно проговорил Мышенков.

— Не лучше ли в машине поговорить? — высказал предложение Подлесный. — Вы всё озираетесь, нервничаете. Да и мне торчать тут не хотелось бы.

— Да-да, идёмте, — охотно согласился Мышенков. — Где ваша машина? Мы все в опасности! А в связи с последними событиями — и вообще!

Они сели в машину, и Подлесный начал выспрашивать подробности об этих «последних событиях». Когда вопросы к Мышенкову у Дмитрия иссякли, он глубоко задумался.

Да и было о чём. Сначала у Бояркиной в машине находят труп, потом у неё же обнаруживаются злополучные чётки из человеческих зубов. Хотя, конечно, не совсем уж и у неё. Ясно лишь, что кто-то из находившихся в кабинете Мышенкова в момент внутрисалонного конфликта сотрудников фирмы имеет к убийствам гораздо большее отношение, нежели предполагалось ранее. И кто же?

Да кто угодно. У Бояркиной приличных сотрудников никогда не было. Один другого стоит. Все до единого, мягко говоря, люди тёмные и неприятные, начиная с самой Бояркиной и заканчивая вот этим вот Львом Николаевичем, который сейчас сидит рядышком и взволнованно сопит.

Не вызывает сомнений также и то, что Козюкова убили в клоповнике Бояркиной. Как и охранника, понятно. С другой же стороны, если рассуждать здраво, налицо отсутствие логики в действиях лиц, имеющих отношение к фирме Бояркиной, но при этом прибегнувших к совершению убийства по месту своей работы. Это почти то же самое, что и, например, убийство хозяином собственного гостя. То есть пригласил, убил и убежал.

Хотя, опять же, приглашала Бояркина, а «хозяева» имеются и другие. Бояркина пригласила, а Некто воспользовался опозданием её и грохнул Козюкова. А труп сунул в багажник машины Бояркиной. Охранника же пришил потому, что тот знает его и может выдать.

И чётки преступники могли подкинуть Бояркиной с целью усугубления её положения. Правда, сделано это как-то нелепо, не таким образом, чтобы факт обнаружения улики у Бояркиной с бесспорной очевидностью свидетельствовал бы об её причастности к преступлению.

Подлесный тронул за плечо Мышенкова, который вот уже в течение нескольких минут неотрывно и с тревогой следил за входом в офис, и заявил безапелляционным тоном:

— Думаю, окорочкового магната убил кто-то из ваших коллег. Сначала его, затем охранника, ставшего невольным свидетелем. А стрелки перевёл на Бояркину. Ну, я имею в виду трупик и чётки. Ваши соображения? Вам не кажется, что версия очень даже и ничего?

Делая это заявление, Дмитрий внимательно наблюдал за реакцией собеседника, который вполне мог быть убийцей.

— Но… Но как вы можете такое предполагать?! — сделал попытку оскорблённо вознегодовать Мышенков.

— Знаю я о ваших взаимоотношениях в коллективе, — не стал слушать Дмитрий.

— Да, — обиженным тоном согласился Мышенков, — отношения у нас не совсем простые, однако чтобы так вот!.. К тому же этот несчастный Козюков… Ведь чтобы поступить таким образом, я имею в виду это жуткое убийство, нужен же мотив. Откуда же ему взяться, если никто из нас — я, по крайней мере, уж точно — и в глаза его не видывали?

— Бояркина, как она говорит, тоже его не видывала, только лишь по телефону общалась.

— Вот-вот, и она-то, возможно, только по телефону… А уж мы и вообще… По меньшей мере, я. А задушить человека? — продолжал взволнованно Лев Николаевич. — Да разве ж на подобное способен кто-то из наших? Барыбенко? Людмила Александровна? В Барыбенко сил, как у котёночка. А у Людмилы Александровны пальчики коротенькие, как обрубышки. И Катя на эту роль не подходит тоже никак, смею утверждать. А больше у нас никого и нет. Кроме, разумеется, Марины Григорьевны.

Подлесный с подозрением посмотрел на Мышенкова и спросил:

— По-вашему, только она способна человека задушить?

— Да нет же, я этого не говорил! — взмахнул руками Лев Николаевич, затем с красноречивым вздохом прибавил: — Хотя физически, должен заметить, она самая крепкая из нас. Да вы и сами это знаете не хуже меня. Насколько мне известно, Марина Григорьевна позволяла себе и в отношении вас некоторые вольности. Рассказывали даже…

— Ладно, наслышан я о рассказах! — перебил Дмитрий.

— Да-да, простите! — поспешно извинился Мышенков и замолчал.

Немного поразмыслив, Подлесный решил всё же пригласить Мышенкова к себе, в однокомнатную квартиру на Алтуфьевском шоссе, куда его поселила Лариса, договорившись с одной из приятельниц. Лев Николаевич, чуть помявшись, согласился.

— Вот и ладненько, — кивнул Дмитрий. — Выпьем, поговорим, обсудим и примем решение.

Они и в самом деле выпили и поговорили в тот вечер, однако толком создавшееся положение не обсудили и решения никакого не приняли. Не то у них состояние было, чтобы решения принимать. Лев Николаевич, в частности, впал в состояние крайнего изумления, когда вдруг обнаружил, что они выпили не менее восьмисот граммов водки, и долго не мог из данного состояния выбраться.

Да, по сути, он так и не выбрался из него. Удивлялся, изумлялся, а потом и выпал в осадок, отхлебнув в очередной раз из стограммового стаканчика. Дмитрию, тоже порядком нагрузившемуся, стоило немалых трудов переправить гостя на диван. Он так утомился, что даже всерьёз задумался, стоит ли возвращаться к столу и продолжать застолье или же нет. И пока не отдышался, положительного решения принять не мог.