Очень храбрый человек

— Прошу прощения, — произнес Бовуар вполголоса, когда совещание закончилось.

— За что?

— Вы знаете за что. — Бовуар кивком показал на Клутье, сидевшую за своим столом. — С первого дня работы в нашем отделе она мечтала написать заявление о переводе.

— Оружие ей не выдавали? — спросил Гамаш.

— Вы шутите?

— Она хорошо работает? — спросил Гамаш.

В конце концов, это он принял решение перевести сотрудника канцелярии в отдел по расследованию убийств.

— Вообще-то, если не выпускать ее на улицу и держать подальше от граждан и острых предметов, то да, хорошо.

— Рад слышать это.

Гамаш пристально посмотрел на агента Клутье, которая сидела за своим столом, уставившись в пространство. Он попытался понять, о чем она думает, но, судя по выражению ее лица, она была парализована собственной неуверенностью.

— Noli timere, — с ухмылкой сказал Бовуар.

— Ха. Что ж, может быть, немного timere, — признал Гамаш.

Размышляя об агенте Клутье, он вспомнил ее вопрос:

«Как бы вы себя чувствовали?..»

Как бы он себя чувствовал, если бы его дочь, взрослая женщина, замужняя женщина, пропала на полтора дня?

Он бы с ума сходил. Он бы надеялся и молился, чтобы кто-нибудь уделил этому внимание. Чтобы кто-нибудь помог.

В настойчивости агента Клутье была изрядная доля мужества. В ее вопросе слышалось участие.

И то и другое было крайне ценно, сказал он себе, наблюдая за тем, как она уронила со стола телефон. В корзинку с мусором.

Агент Клутье нервничала, это было очевидно. Из-за пропавшей молодой женщины? Из-за того, что будет работать с Гамашем? Из-за возможной неудачи? Или есть другая причина?

— Я распорядился принести в кабинет еще один стол, — сказал Бовуар.

Он чуть было не сказал «в мой кабинет», но успел придержать язык.

— Merci. Я благодарен за твою заботу, но мне бы хотелось сидеть вместе со всеми.

— Правда? — Бовуар огляделся.

Столы в общей комнате стояли по два, лицом друг к другу. Некоторые выглядели аккуратными, другие были завалены документами. Какие-то обладали индивидуальностью благодаря семейным фотографиям и реликвиям. Другие были стерильными.

Гамаш проследил за взглядом Бовуара. Прошли годы, десятилетия с тех пор, когда он сидел в открытом общем пространстве. За столом, как и все остальные.

Такой же следователь, как и любой другой.

Он не испытывал ни малейшего унижения, хотя предложение делалось ему именно с этой целью — унизить его. Он чувствовал себя вполне в своей тарелке. Очень даже в своей. Начальствовал кто-то другой, а он мог заняться конкретной работой.

— Если ты не против, я займу тот стол. — Он показал на пустой стол напротив Клутье.

— Он весь ваш, — сказал Бовуар, обнимая Гамаша за плечи. — Если что-то понадобится или просто захочется поговорить, моя дверь всегда открыта.

Видимо, такими же словами он встречал молодых новобранцев.

— Когда, ты говоришь, у тебя последний день?

Бовуар рассмеялся:

— Хорошо, что вы вернулись. Сэр.

Гамаш сделал глубокий вдох. Здесь пахло потом. Кофейной гущей, пригоревшей ко дну стеклянного чайника. И так день за днем. Год за годом.

Разумному человеку могло показаться, что в отделе, расследующем убийства, никто так и не научится выключать чайник. Или мыть его.

Здесь пахло папками и бумагами. И ногами.

Здесь витал знакомый запах.

Когда взволнованный агент Гамаш вошел сюда в свой первый день в отделе по расследованию убийств, тут стоял дикий шум. Агенты кричали что-то друг другу. Звонили телефоны. Трещали пишущие машинки.

Теперь голоса звучали приглушенно, мягко позванивали сотовые, тихонько постукивали клавиатуры компьютеров.

Plus ça change, plus c’est la même chose.

Чем больше перемен, тем больше все идет по-прежнему.

Технологии изменились, но работа осталась все той же.

Убийцы по-прежнему убивали, а агенты полиции по-прежнему их искали и находили.

Только сейчас понял Гамаш, как сильно тосковал он по всему этому в глубине души.

По мосту Шамплена они переправились с острова Монреаль на южный берег.

Гамаш сидел на пассажирском сиденье, Клутье — за рулем. Река Святого Лаврентия, текущая под мостом, была забита расколотым льдом — весеннее таяние делало свое дело. Реки по всему Квебеку замерзали и таяли, потом снова замерзали. Возникали массивные ледяные заторы. Рекам, разбухшим от тающего снега и апрельских дождей, некуда было деваться. Разве что выйти из берегов.

Половодье случалось каждую весну. Однако Гамаш видел, что в этом году все по-другому.

Он боялся высоты и, проезжая по этому величественному мосту, предпочитал смотреть перед собой. Но теперь он заставил себя взглянуть вниз. Чувствуя легкое головокружение, он ухватился за дверную ручку и посмотрел за край моста, на громадные рваные ледяные торосы, тянущиеся к нему из реки.

Насколько хватало глаз, по всей реке громоздился лед. Растрескавшийся и вставший дыбом. Плывущий своим путем.

Повернувшись вперед, Гамаш снова начал дышать, с каждым вдохом моля Бога дать им хорошую погоду и растопить заторы. Растопить вставшие реки. Освободить их, пока они сами не вырвались на свободу.

Но, глядя, как дворники на других машинах сметают снег с лобовых стекол, он подумал, что обстановка не выглядит обнадеживающей. Да и небо впереди было затянуто тучами.

— Расскажите мне, что вы знаете, — сказал он агенту Клутье.

— Вивьен Годен и Карл Трейси живут на ферме неподалеку от Кауансвилла. Перед нашим отъездом я кое-что накопала. Вчера после звонка Омера местное отделение полиции посылало кого-то в их дом. Они искали, но ничего не нашли. Никаких свидетельств насилия.

— И никакой мадам Годен.

— Никакой. В прошлом их три раза вызывали в этот дом, причина — домашнее насилие. Но каждый раз, когда они приезжали, мадам Годен аннулировала жалобу и не впускала их в дом.

Значит, ее отец был прав, подумал Гамаш. В доме происходило что-то дурное.

— Полицейским теперь не требуется формальной жалобы, — сказал он. — Они могут произвести арест, если сами видят свидетельство насилия.

— Да, но, наверное, свидетельств было недостаточно.

— А значит, и арестов не было?

— Non.

Некоторое время они ехали в тишине, каждый смотрел в серый сырой день, размышляя.

Гамаш — об этой молодой женщине, Вивьен Годен.

Клутье — об Омере, отце Вивьен.

Когда она свернула с шоссе, Гамаш проинструктировал ее о дальнейших действиях:

— Нам нужно собрать как можно больше информации, перед тем как ехать к ней домой и говорить с ее мужем. У нас будет одна попытка, прежде чем он вышвырнет нас из своей собственности. Мы должны сделать так, чтобы каждый наш вопрос был весомым. На следующем перекрестке сверните, пожалуйста, к местному отделению. Это ведь они отвечали на вызовы?

— Да, но я уже говорила с ними.

— Говорить по телефону и говорить, глядя в глаза, — вещи разные. Кроме того, тут возникает вопрос об уважении. Это их территория. Мы не можем просто приехать и начать задавать людям вопросы. К тому же нам, вероятно, понадобится их помощь.

Еще через несколько минут они свернули к городку.

— Сюда, пожалуйста, — сказал Гамаш, показывая на угловую улочку, а затем на невысокое здание с эмблемой Квебекской полиции на фасаде.