Нотки кориандра

— Последние! Последние дни приходят! — подвывая, причитала с утра нищенка на паперти Спаса-на-Сенной. — Вижу черных людей! Будет, будет нашествие… Будут черные люди христианскую кровь пить!

Растолкав зевак, пристав Троекрутов протиснулся к юродивой.

— Ты, мать, зачем народ смущаешь? — добродушно укорил он пророчицу. — Какое еще нашествие? Это ж политика, не твоего бабьего ума дело.

Бросив старухе монетку, Евсей Макарович велел собравшимся разойтись, а сам свернул на Горсткина, к своему участку.

Утро было на редкость уютным, ласковым, припекало солнышко. Пристав весьма удачно отчитался о двойном убийстве в департаменте, представив дело преступлением страсти, и теперь, поставив в храме свечку святому Евсевию, не спеша возвращался на службу, наслаждаясь благолепием и премудрым устроением жизни вокруг. Правда, спозаранку его успел порядком извести нелепейшими подозрениями криминалист Жарков, с чего-то решивший, что смерть Лундышева — результат заговора врагов Отечества. Петр Павлович кричал, размахивал руками и нес сущую околесицу — ругал гарвеевскую броню, сличал характеристики никелевой и хромистой стали и путано распространялся о свойствах водорода. Евсей Макарович насилу угомонил криминалиста, к выходкам которого, по правде сказать, успел попривыкнуть за долгие годы службы: Петр Павлович проявлял слабость к напиткам горячительного свойства, отчего имел наклонность распаляться по ложным поводам.

В участке Евсей Макарович застал шум, пыль и разруху. Он совсем позабыл, что еще полгода назад выхлопотал в департаменте оснащение своего захудалого отделения системой водяного отопления низкого давления. В общем зале вся мебель была сдвинута к центру, а вдоль стен навалены трубы и выкрашенные зеленой краской чугунные радиаторы с вертикальными дисками. Несколько артельщиков долбили стены, выбирая желоба для скрытного размещения труб.

— Вы зачем это все тут разворотили, разбойники? — ошалел пристав. — Это же для какой надобности вы мне стену расковыряли?

К Троекрутову подскочил верткий улыбчивый тип с подвитыми усиками, который тут же раскатал перед хозяином участка рулон с чертежом. Это был инженер завода «Сан-Галли» с Лиговки, который и получил подряд на обустройство отопления в полицейском участке.

— Устраиваем по горизонтальной схеме, ваше высокоблагородие, — затараторил водопроводный мастер, тыча пальцем в рулон. — Извольте видеть — модель двухтрубная: вот по этим каналам пойдет нагретая вода, — он ткнул карандашом в вертикальные линии, — а сюда будем отводить охлажденную.

Евсей Макарович уставился на схему.

— Возле каждого прибора будут установлены регулирующие краны, — прикровенно сообщил господин, словно разговор шел о каком-то изысканном, но порицаемом обществом удовольствии.

Пристав поднял мутный взгляд и увидел Ардова, только что вошедшего в участок.

— Илья Алексеевич, — воскликнул Троекрутов в поисках сострадания, — полюбуйтесь, какую разруху нам тут учинили! Не иначе, турок три дня из пушки лупил!

Сыщик обвел взглядом артельщиков, долбивших стены, и с извинениями протиснулся между собеседниками к своему столу, успевшему покрыться толстым слоем пыли, поднятой рабочими.

— Не извольте беспокоиться, ваше высокоблагородие! — заверил пристава джентльмен с усиками. — Оборудование самое надежное, фасонные части и арматура — прямиком из Германии!

— Евсей Макарыч, разрешите? — побеспокоил начальника полноватый полицейский чиновник.

— Чего тебе, Облаухов? — обернулся пристав, радуясь возможности оставить разговоры об арматуре и фасонных частях.

— Радиаторы закроем решетками, — попытался продолжить разговор инженер и даже вынул из папки какие-то рисунки.

Однако Евсей Макарович интереса к рисункам не проявил и всем своим видом дал понять, что намерен уделить сугубое внимание внезапному докладу подчиненного. Уразумев, что аудиенция окончена, инженер отправился к дальнему углу, где рабочие подготавливали место для соединения труб.

— Тут вот Хныкин пришел, — Облаухов указал на дверь в приемную залу, в проеме которой кланялся рябой человек с картузом в руках, — хозяин лавки в Спасском переулке.

— И чего? — не понял Троекрутов.

— Докладывает, табакерку ему на продажу принесли.

Евсей Макарович какое-то время обдумывал, какой вывод следует сделать из этого сообщения.

— И чего? — опять не понял он.

Хныкин не выдержал и, не переставая кланяться, двинулся к начальнику участка.

— Уж больно дорогая табакерочка по виду, ваше благородие, — пояснил он причину беспокойства. — Хотел справиться, нет ли на ней какого дела?

Подойдя, торговец с очередным поклоном протянул карманную табакерку. Изящная золотая коробочка была покрыта синей эмалью по гильошированному^[9] фону и украшена накладным серебряным орнаментом. По центру размещался откидной медальон с вензелем Николая II из алмазных роз, под которым Евсей Макарович обнаружил миниатюрный портрет самого императора, исполненный акварелью по слоновой кости.

Вещица была явно не рядового порядка. Эдакая и в царских руках смотрелась бы нестыдно. Повертев драгоценность в руках, пристав обратил вопросительный взгляд на Облаухова.

— По заявлениям пропаж не было, — тут же доложил Константин Эдуардович, без лишних слов отгадав, каким вопросом желал озадачить его начальник. — И в управлении нет, я справился, — добавил он, будучи горд проявленной расторопностью.

— А кто принес-то? — оборотился Троекрутов к Хныкину.

— Да в том-то и дело, ваше благородие, — понизив голос, заговорил лавочник и приблизился вплотную к господину майору. — Подозрительный человек принес.

— Чем подозрителен-то?

— Одет прилично, тут ничего не скажу.

— Так что ж ты барагозишь?^[10] — Троекрутов никак не мог взять в толк, что озадачило хозяина лавки.

— Увечье у него имеется, — помявшись, признался Хныкин таким тоном, словно говорил о чем-то неприличном. — Вместо ладони только три пальца торчат — длиннющие, как у паука! — Лавочник ткнул тремя пальцами в лицо Евсею Макаровичу, отчего тот слегка пошатнулся. — И верткие — страсть! Он их наподобие гадюк из рукава выпрастывает.

— Пальцы — не преступление, — подумав, вынес определение Троекрутов, вернул табакерку и собрался было двинуться к себе в кабинет.

— Евсей Макарович, это еще не все! — поторопился задержать начальника Облаухов.

Участковый пристав в нетерпении обернулся, всем видом показывая раздражение от этих глупых разговоров.

— Слух такой про него идет, будто это Кура-Цыруль, маравихер^[11] из Одессы, — вращая глазами, сообщил главное опасение Хныкин.

Это уже было посерьезней. Евсей Макарович задумался и протянул ладонь, на которую лавочник с готовностью опустил золотую штучку.

— На гастроли, что ли, к нам? — пробормотал начальник участка.

Образовалось молчание, во время которого был слышен только грохот железных молотков, которыми артельщики налаживали систему отопления.

— Так что прикажете с табакерочкой, ваше благородие? — спросил Облаухов.

— Оформляй временное изъятие, — пришел в себя пристав. — А ты вот что, Хныкин, — ткнул он в живот лавочника. — Ежели придет к тебе этот господин, вели ему ко мне идти — мол, полиция желает по этой табакерочке справки навести. Уж больно, скажи, подозрительный запашок от нее идет.

— Слушаюсь, ваше благородие! — с чувством отозвался Хныкин.