Лисичкин хвост

Архимандрит находился не у себя в покоях, а в моленной. Он лежал на лавке под рядами настенных икон, смиренно сложив руки на груди. Глаза его были закрыты, а сам он недвижим. Когда Никодим вошел, жидкая бородка настоятеля заколыхалась, словно сухая трава на ветру. Летописец подумал, что преподобный преставился.

— Сядь рядом, — вдруг сказал Никанорий вполне крепким голосом.

Опустившись на противоположную скамью у конуна с горящими свечами, Никодим слегка наклонился вперед, давая понять, что слушает архимандрита внимательно.

— Как видишь, скрутило меня в очередной раз, — начал преподобный. — Думаю, уж не выберусь.

— Ты и весной так говорил, — возразил Никодим. — Но Бог тебя не оставил и теперича не бросит.

— Поглядим, — кротко ответил настоятель. — Ты, Никодимушка, бери оборону обители и святой нашей православной веры в свои руки. Тебе даю полную власть.…Временную. Ежели помру, отца Иосифа обратно из слободы не зовите. Сами решайте, кому доверить монастырь.

В моленную вошли казначей Гаронтий, инок Макарий, сотник стрелецкого «добровольного» полка Афанасий Ильин. Архимандрит повторил им все то, что сказал Никодиму. Гаронтий поморщился, видно, он надеялся стать «головой» монастыря на время болезни настоятеля. И казначей не удержался:

— Да куда ему, Никодиму, справиться со столь сложной задачей! Как пушки расставлять он знает, а как подвигнуть народ на духовный подвиг, да накормить его хлебом, ему не по силам. К тому же, на этот раз Волков привел огромное войско, не устоять нам, ежели обитель возглавит Никодим.

— Врешь! — в гневе крикнул летописец. — Это ты от зависти, Гаронтий, на меня напраслину наводишь. Знаю, куда метишь, но не бывать тому, потому как ты никчемный человечишко.

— А ты…

— Ну, полноте вам, — опять вполне твердым голосом прервал недостойную для монастыря свару настоятель. — Что вы как кошка с собакой…. Опомнитесь.

Но Никодим разошелся. В его душе сверкали молнии. И он, еще не осознавая что говорит, выпалил:

— Я знаю, в отличие от пустослова Гаронтия, как остановить Волкова! Более того, без единого выстрела. Он уйдет с войском и больше никогда сюда не вернется.

— Это как же, всенощной молитвой? — съехидничал Гаронтий.

Настоятель приподнялся на локтях:

— Что ты говоришь, Никодимушка, как же это без единого выстрела?

— А вот так!

Летописец сам удивлялся себе. Будто какой-то другой человек изнутри говорил за него:

— Мне нужно встретиться со стряпчим Волковым. Поговорить с ним с глазу на глаз.

— И все? — удивился сотник Афанасий Ильин. — Так это мы мигом устроим.

— Я еще своего слова не сказал. — Архимандрит вновь опустился на лавку, помолчал. — Что же ты стряпчему поведаешь, Никодимушка?

— Это тайна, — ответил тот и вновь получил усмешку от Гаронтия. Помощник же летописца инок Макарий стоял с распахнутыми глазами, полуоткрытым от удивления ртом и думал: уж не помутился ли рассудком Никодим?

— Что ж, — сказал, наконец, настоятель. — Тайна так тайна. Разрешаю тебе встретиться с Волковым. Отправь стрельца к раскольникам, Афанасий. — И вдруг крикнул: — Это они раскольники, предавшие истинную веру, поверившие иуде Никону, а не мы!

Гонец вернулся к вечеру. Передал, что стряпчий Агатий Волков готов встретиться с Никодимом на рассвете у рва, за Белой башней.

Стряпчий не опоздал. Он пришел один, хотя в саженях пятнадцати, в кустах Никодим заметил стрельцов. Но он ничего на это не сказал.

Первым начал говорить Волков:

— Мне наплевать, креститься ли двумя перстами или щепотью, кланяться Богу в пояс или в землю, ходить вокруг церкви в Крестный ход по солнцу или против него.…Все это глупости несуразные, не стоящие внимания, а уж человеческих жизней тем паче.

Монах Никодим даже несколько растерялся от таких «еретических» суждений царского воеводы, хотя и сам порой думал об этом. И в самом деле, неужели Создателю так важно сколько раз во время богослужения произносится «аллилуйя» — дважды или трижды и какие кушать просфоры: сухие или сдобные.

— Если ты так считаешь, то зачем пришел сюда с войском? — спросил монах. — Для чего готов убивать?

— Пустой вопрос, Никодим. Я царёв холоп, подневольник, что приказано, то и делаю. Уговори братию отворить ворота, помириться с Никоном. Это просьба Алексея Михайловича, который не желает кровопролития. И я не желаю.

— Не будет крови, — резко ответил Никодим. — Хотя ворота мы не откроем. Братия никогда не смириться с ересью.

— Но я получил приказ в случае отказа, начать штурм обители.

— И штурма не будет.

— Почему же?

— Потому что Бог на нашей стороне. И в знак этого… — Монах на мгновение замялся. — В знак этого завтра на небосводе появится… хвостатая звезда.

— Какая звезда?

— Хвостатая. Да. Прочертит небесную сферу, словно белым пером.

— А ежели не прочертит?

— Прочертит, — уверенно ответил чернец, а сам в душе перепугался до смерти — это же он ткнул пальцем в небо. — И ты должен будешь увести свое войско. Не пойдешь ведь супротив знамения Всевышнего!

Воевода ухмыльнулся. Чересчур набожным он не был, но в Создателя и его знаки, конечно, верил. Подумал. Потер лоб, помял подбородок.

— Ладно, ежели знамение божье на небе случится, уйду с Соловков, — ответил он. — Но коль обманул…

После вечерней молитвы монах и летописец Никодим, с замершим сердцем лежал у себя в келье. Молча, ни о чем не думая, чернец глядел на ночное небо через открытое слюдяное окошко. Звезды и планеты сменяли одна другую и, как ему казалось, вопрошали: «Что же теперь будет?…»

Под утро он задремал, а очнулся от колокола. Звонарь инок Силантий старался во всю мочь. И было от чего. На рассветном небе, на западе, на ладонь от горизонта сияла яркая звезда, с бело-желтым «пером», похожим на лисий хвост…