Избранное

Я родился на Волге,

Где в погожие дни

Нас баюкали волны

И будили они.

Я вставал на рассвете,

Лодку брал и — айда!

Только Волга да ветер,

Может, знали куда.

Выходил, где хотелось.

Шел созвездьями трав.

Падал в мяту и вереск,

От восторга устав.

Слушал утренний гомон

И вечернюю тишь.

Лес глядел в сотни окон

Из-под зелени крыш.

Я любил его очень

За приветливый нрав,

За бессонницу сосен

И безмолвие трав.

…С той поры миновало

Столько лет, столько зим.

Как ни в чем не бывало,

Мы встречаемся с ним.

Он по-майски наряден,

Что гостям по душе.

И стучит тот же дятел

На своем этаже.

Узнаю эти тропы,

Тихий шепот осин,

И стволы высшей пробы,

И бездонную синь.

Военное детство. Простуженный класс.

Уроки негромкие, словно поминки.

И булочки с чаем, как праздник для нас

И довоенные в книгах картинки.

Никто не прогуливал школу в тот год.

За это директор души в нас не чаял.

Мы были прилежны от горьких невзгод

Да, может, от булочек с жиденьким чаем.

Весной мы ходили копать огород,

Картошку сажали на школьном участке,

Чтоб как-то от голода выжить в тот год.

Но стали налеты на город все чаще.

Военное детство — потери и боль.

Уроки терпенья, уроки надежды.

Разрушенный бомбой забытый собор.

Примерка на вырост отцовской одежды.

И первая смерть… Брат погиб под Орлом.

И первые слезы, и пропуск уроков.

Но горе осилил наш старенький дом,

Когда постучались ребята к нам робко.

И робко расселись — средь фото и слов…

Да только ничто не исправишь словами.

И выложил класс из бумажных кульков

Заветные булочки плачущей маме…

А я без Волги просто не могу.

Как хорошо малиновою ранью

Прийти и посидеть на берегу,

И помолчать вблизи ее молчанья.

Она меня радушно принимает.

С чем ни приду — с обидой иль бедой.

И все она, наверно, понимает,

Коль грусть моя уносится с водой.

Как будто бы расслабленная ленью,

Течет река без шума и волны.

Но я-то знаю, сколько в ней волненья

И сколько сил в глубинах тишины.

Она своих трудов не замечает.

Суда качает и ломает лед.

И ничего зазря не обещает.

И ничего легко не отдает…

Мне приснился мой старший брат,

Что с войны не пришел назад.

Мне приснилось, что он вернулся —

Невредимый и молодой.

Маме радостно улыбнулся:

— Я проездом… А завтра в бой. —

Мать уткнулась ему в ладони…

— Что ты, мама! Ну, как вы здесь? —

По глазам угадав, что в доме

Хлеба нету, да горе есть.

— Угостить тебя даже нечем.

Если б знать — я сменяла б шаль… —

— Что ты! Разве я шел за этим?! —

— Не за этим… А все же жаль,

Что вот так я встречаю сына. —

Брат достал фронтовой паек,

На две равные половины

Поделил он его, как мог.

— Это вам… —

И, взглянув на брата,

Я набросился на еду.

— А теперь мне пора обратно.

А теперь я ТУДА пойду.

Завтра утром нам всем в атаку.

В ту, последнюю для меня… —

И тогда я во сне заплакал,

Не укрыв его от огня.

Я помню первый день войны…

И страх, и лай зениток.

И об отце скупые сны —

Живом, а не убитом.

Война ворвалась стоном — «Жди…»

В бессонницу солдаток.

Еще все было впереди —

И горе, и расплата.

А ныне добрая земля

Покрыта обелисками.

Война кончалась для меня

Слезами материнскими.

И возвращением отца.

И первым сытным ужином…

Но до сих пор ей нет конца

В душе моей контуженой.

Весть о Победе разнеслась мгновенно…

Среди улыбок, радости и слез

Оркестр Академии военной

Ее по шумным улицам понес.

И мы, мальчишки, ринулись за ним —

Босое войско в одежонке драной.

Плыла труба на солнце, словно нимб,

Над головой седого оркестранта.

Гремел по переулкам марш победный,

И город от волненья обмирал.

И даже Колька, озорник отпетый,

В то утро никого не задирал.

Мы шли по улицам, родным и бедным,

Как на вокзал,

Чтобы отцов встречать.

И свет скользил по нашим лицам бледным.

И чья-то громко зарыдала мать.

А Колька, друг мой,

Радостно и робко

Прохожим улыбался во весь рот,

Не зная, что назавтра похоронка

С войны минувшей на отца придет.

Постарела мать за двадцать лет.

А вестей от сына нет и нет.

Но она все продолжает ждать.

Потому что верит. Потому что мать.

И на что надеется она?

Много лет, как кончилась война.

Много лет, как все пришли назад.

Кроме мертвых, что в земле лежат.

Сколько их в то дальнее село,

Мальчиков безусых, не пришло.

Раз в село прислали по весне

Фильм документальный о войне.

Все пришли в кино — и стар, и мал.

Кто познал войну и кто не знал.

Перед горькой памятью людской

Разливалась ненависть рекой.

Трудно было это вспоминать.

Вдруг с экрана сын взглянул на мать.

Мать узнала сына в тот же миг.

И пронесся материнский крик:

— Алексей, Алешенька! Сынок… —

Словно сын ее услышать мог.

Он рванулся из траншеи в бой.

Встала мать прикрыть его собой.

Все боялась — вдруг он упадет.

Но сквозь годы мчался сын вперед.

— Алексей! — кричали земляки. —

— Алексей, — просили, — добеги…

Кадр сменился. Сын остался жить.

Просит мать о сыне повторить.

И опять в атаку он бежит.

Жив-здоров, не ранен, не убит.

Дома все ей чудилось кино.

Все ждала — вот-вот сейчас в окно

Посреди тревожной тишины

Постучится сын ее с войны.

Люблю пейзаж проселочных дорог

С их живописными изгибами,

С белесой пылью из-под ног…

Как жаль — всему приходит срок —

Проселки под асфальтом сгинули.

Но если вдруг в чужой стране

Я натыкаюсь на проселок,

Вновь возвращается ко мне

Былая память дней веселых —

С тверской рыбалкой поутру,

Но чаще все ж — с грибным скитаньем.

И с благодарностью костру,

Когда гроза в лесу застанет…

Люблю пейзаж проселочных дорог.

Как жаль — всему отпущен срок.

Я с книгой породнился в дни войны.

О, как же было то родство печально!

Стянув потуже батькины штаны,

Я убегал от голода

В читальню.

Читальня помещалась в старом доме.

В ту пору был он вечерами слеп…

Знакомая усталая мадонна

Снимала с полки книгу,

Словно хлеб.

И подавала мне ее с улыбкой.

И, видно, этим счастлива была.

А я настороженною улиткой

Прилаживался к краешку стола.

И серый зал

С печальными огнями

Вмиг уплывал…

И всё казалось сном.

Хотя мне книги хлеб не заменяли,

Но помогали забывать о нем.

Мне встречи те

Запомнятся надолго…

И ныне —

В дни успехов иль невзгод —

Я снова здесь,

И юная мадонна

Насущный хлеб

Мне с полки подает.

Когда я долго дома не бываю,

То снится мне один и тот же сон:

Я в доме нашем ставни открываю,

Хотя давно живет без ставен он.

Но всё равно я открываю ставни,

Распахиваю окна на рассвет.

Потом, во сне же, по привычке давней

Я рву жасмин и в дом несу букет.

Отец не доверяет мне жасмина

И ветви все подравнивает сам.

И входит мама.

Говорит: «Как мило…»,

Цветы подносит к радостным глазам.

А после ставит тот букет пахучий

В кувшин, который я давно разбил.

И просыпаюсь я на всякий случай,

Поскольку раз уже наказан был.

И всё меня в то утро беспокоит,

Спешат тревоги вновь со всех сторон.

И успокоить может только поезд,

Что много раз разгадывал мой сон.

Смотрела крепостная мастерица

На вышитую родину свою…

То ль серебро, то ль золото искрится,

То ли струятся слезы по шитью.

И лишь ночами вспоминала грустно,

Что жизнь ее ни в чем не берегла…

Откуда же пришло твое искусство?

Чьим колдовством помечена игла?

А было так… Проснувшись на печи,

Она по-детски улыбнулась солнцу,

Когда сквозь закопченное оконце

Пробились к ней весенние лучи.

Как нити золотые — всю избу

Они прошили радостным узором.

Она смотрела воскрешенным взором

И утро принимала за судьбу.

Все в ней дрожало, волновалось, пело.

И белый свет — как россыпи огней.

Она к оконцу оглушенно села…

И вот тогда пришло искусство к ней.

Пришло от солнца, от любви…

Оттуда,

Где ей открылась бездна красоты.

Она в иголку вдела это чудо,

Ниспосланное Небом с высоты.

И не было на ярмарке товара

Искусней, чем торжокское шитье.

Она надежду людям вышивала,

И слезы, и отчаянье свое…

Срывают отчий дом.

Как будто душу рушат.

Всё прошлое — на слом.

Прощаемся с минувшим.

Прощаемся с собой.

Ведь столько лет послушно,

Как маленький собор,

Хранил он наши души!

Всю жизнь мы жили в нем,

Беду и радость знали.

Охвачены огнем

Мои воспоминанья.

Как жаль, что довелось

Дожить до дня такого…

Отец не прячет слез.

Застряло в горле слово.

И дом в последний раз

Глядит на всех незряче.

То ли жалеет нас,

То ль о минувшем плачет.

Отец мой сдает.

И тревожная старость

Уже начинает справлять торжество.

От силы былой так немного осталось.

Я с грустью смотрю на отца своего.

И прячу печаль, и смеюсь беззаботно,

Стараясь внезапно не выдать себя…

Он, словно поняв, поднимается бодро,

Как позднее солнце в конце октября.

Мы долгие годы в разлуке с ним были.

Пытались друг друга понять до конца.

Года, как тяжелые камни, побили

Веселое, доброе сердце отца.

Когда он идет по знакомой дороге,

И я выхожу, чтобы встретить его,

То сердце сжимается в поздней тревоге.

Уйдет…

И уже впереди никого.

В актовом зале литинститута

Мы сдаем экзамены на самих себя.

Винокуров Женя, как юный Будда,

В кресле притих, листки теребя.

Здесь вся будущая литература —

Трифонов, Друнина, Соколов…

Смотрят классики то светло, то хмуро

На тех, кто их потеснить готов.

Мы получим с годами свои литпремии

За книги, за искренность и войну.

И останемся в том героическом времени,

Которое нам поставят в вину.

Нас остается все меньше —

Сверстников прошлых побед.

С фронта со славой пришедших

В будни надежды и бед.

Нас остается все меньше —

Сверстников давних невзгод.

Добрых, выносливых женщин,

Живших в нужде на измот.

Мы ни о чем не жалеем.

Мы — поколенье войны.

Над клеветой и елеем

Судьбы вознесены.

Чтобы доверьем минувшим

Не обманули страну,

Наши солдатские души

Снова идут на войну.

Я люблю апрельские рассветы.

Над округой — праздник тишины.

Старый дуб навесил эполеты

И река полна голубизны.

Здравствуй, день!

Побудь еще со мною.

Воздух льется в душу, как бальзам.

Этот свет и волшебство лесное

Расплескались по твоим глазам.

Скоро вновь сирень раскроет завязь

И поднимет голубой букет.

Я опять тебе в любви признаюсь,

Словно не промчалось столько лет.

Словно я тебя вчера увидел,

Увидал нежданно в первый раз.

Ты надела свой весенний свитер

Цвета неба, цвета грустных глаз.

Ты сейчас, как девочка, прелестна

В искренней наивности своей.

Лес расставил на поляне кресла —

Модную округлость тополей.

Я люблю апрельские рассветы.

Я люблю их — если рядом ты.

Тих наш лес, как в кризисе поэты.

И красив, как в праздники менты.

Калязинская колокольня

Стоит причудливо в реке.

И всякий раз я жду невольно —

Зайдется колокол в тоске.

А по ночам над тихой Волгой

Восходит музыка ее.

И принимают молча волны

Тот звон в безмолвие свое.

Вновь оживает колокольня.

И слышу я в тиши ночной,

Что кто-то радостью и болью

Тревожно делится со мной.

В протяжном гуле колокольни

Мне слышен зов былых веков:

И песня пахаря на поле,

И стон идущих бурлаков.

Трудно родится хлеб.

Трудно хлеб достается.

Тот, кто душою слеп,

Может быть, усмехнется.

И похохмит над тем,

Как я, с достатком в доме,

Хлеб суеверно ем,

Крошки собрав в ладони.

Это живет во мне

Память о той войне…

Горькие времена!

Худенький мальчик, где ж ты?

В сутки — лишь горсть зерна,

Триста граммов надежды.

Бабушка нам пекла

Хлеб из скупой мучицы.

Жизнь,

Что давно прошла,

В сердце мое стучится.

Хлеб нас от смерти спас.

Он и сейчас бессмертен…

Всё настоящее в нас

Этою мерой мерьте.

Где-то около Бреста

Вдруг вошла к нам в вагон

Невеселая песня

Военных времен.

Шла она по проходу —

И тиха, и грустна.

Сколько было народу, —

Всех смутила она.

Подняла с полок женщин.

Растревожила сны.

Вспомнив всех не пришедших

С той последней войны.

Как беде своей давней,

Мы смотрели ей вслед.

И пылали слова в ней,

Как июньский рассвет.

Песня вновь воскрешала

То, что было давно.

Что ни старым, ни малым

Позабыть не дано.

И прощалась поклоном.

Затихала вдали.

А сердца по вагонам

Все за песнею шли.

Новый год стучался веткой ели

В дом, где тяжко заболела дочь.

Мы с тобой уже какую ночь

Не отходим от ее постели.

А в углу игрушки в полном сборе

Тихо ждут Маринкиных забав.

Девочка, уставшая от боли,

Жарко спит, ручонки разбросав.

В этот миг нет ничего дороже

Повзрослевших, молчаливых глаз.

Доктор утешает нас как может,

И в душе тревожится за нас.

А когда болезнь вдруг уступила,

Дочка этой радости в ответ

Так нам улыбнулась через силу,

Словно мы не виделись сто лет.

Поманила нас к себе неслышно.

Я присел неловко на кровать…

Мама встала и на кухню вышла,

Чтобы дочке слез не показать.

Я возвращаюсь улицей детства

В город по имени Тверь.

И вершится в душе моей действо,

Чтоб в былое открылась дверь.

— Здравствуй, мама! Как ты красива —

Ни морщинок, ни седины… —

И глядит на меня Россия

Фотографией со стены.

Это я подарил когда-то

Свой наивный тверской пейзаж.

Мать торопится виновато

Стол украсить на праздник наш.

Батя режет тугое сало.

Белое, как за окном мороз.

— Баба Сима тебе прислала,

Чтоб здоровым и сильным рос. —

На столе довоенный чайник

И крахмальная белизна…

Как мне горестно и печально

Сознавать нереальность сна.

Я — русский.

Я из той породы,

Чья кровь смешалась

С небом и травой.

Чьи прадеды в зеленый храм

Природы

Входили с непокрытой головой.

И молча били низкие поклоны

Клочку земли —

В страду и в недород.

Им Русь казалась горькой и соленой,

Как слезы жен

Или над бровью пот.

Всё помнит Русь —

И звоны стрел каленых,

И отсветы пожаров на снегу…

Мы входим в жизнь

Открыто и влюбленно.

Уйдем —

Оставшись перед ней в долгу.

Наивные акселераты,

Смешные наши малыши!

Они, наверно, втайне рады,

Что батек в росте обошли.

Мы были в их года пожиже —

Война, разруха, недород.

Тогда нам впору было б выжить

От тех харчей, от тех невзгод.

Смотрю на сына — и пугаюсь:

Что ждет их в этом мире гроз?

Он так доверчив, словно аист,

Что нам с тобой его принес.

Ты ставишь на видное место цветы,

Но что-то мне грустно от их красоты.

Как будто ты их принесла из былого,

Из юности нашей, из той суеты,

Где было все радостно и бестолково.

Нам было тогда на двоих сорок лет.

А может быть, меньше чуть-чуть,

Я не помню.

…Мой поезд пришел из Твери

Только в полночь.

И первое, что я увидел, — букет.

Веселый, огромный — из белых гвоздик.

И так тебе шло это белое пламя,

Что даже перрон от восторга затих…

…А кончилось все,

Словно в чеховской драме —

Расстались влюбленные,

Вырублен сад…

Когда я смотрю на гвоздики чужие,

Я вижу сквозь них

Твой восторженный взгляд.

И думаю —

Как же красиво мы жили!

Я — в гостинице.

А за окнами

По-осеннему грустный вид.

Бродит осень лугами мокрыми,

Заморозить их норовит.

Я печально смотрю на берег,

На крутой его поворот.

Словно где-то мой дом затерян.

И всё ждет он меня.

Всё ждет.

Словно юность моя осталась

На холодном на волжском дне.

И спокойная,

Будто старость,

Волга зябко течет по мне.

Старели женщины до срока,

Когда в ночи

Он отъезжал от темных окон

И угрожал: «МОЛЧИ…»

И мы молчали, друзей стыдились,

Хотя не знали их вины.

А где-то стреляные гильзы

Им счет вели.

О «черный ворон», «черный ворон»!

Ты был внезапен, как испуг.

И просыпался целый город

На каждый стук.

Не видя слёз, забыв про жалость,

Свой суд творя,

Ты уезжал… Но оставалась,

Но оставалась тень твоя.

На доме том, где ночью побыл,

На чистом имени жены

Того, чей час нежданно пробил,

Час не дождавшейся вины.

На снах детей, на тыщах судеб,

На всей стране.

Как трудно было честным людям

Жить с тенью той наедине!

И закрывались глухо двери

Перед добром.

И люди разучились верить

Сперва себе. Ему — потом.

О «черный ворон», «черный ворон»!

Будь проклят ты!

Сейчас ты — лишь бумаги ворох

Да безымянные кресты.

Да память горькая, да слезы,

Да имена друзей.

Проехали твои колеса

По сердцу Родины моей.

У нас одинаковые глаза,

Только твои синее.

У нас одинаковые глаза,

Только мои грустнее.

У нас одинаковые глаза.

И разные адреса.

И разные по утрам рассветы

В моем окне,

На твоем этаже.

И разные радости и секреты

В сердце твоем

И в моей душе.

Через беды,

Через разлуки

Провожает тебя мой страх.

Слышишь сердце?

Ты —

В этом стуке.

Видишь слёзы?

Ты —

В тех слезах.

И приходят ко мне твои письма,

Как в горло приходит ком…

Словно ты на руках у меня повисла,

Прибежав из разлуки в дом.

— Здравствуй! —

Строчки прыгают вверх и вниз.

— Здравствуй!

И продолжается жизнь…

Мне кажется, что всё еще вернется,

Хотя уже полжизни позади.

А память нет да нет и обернется,

Как будто знает в прошлое пути.

Мне кажется, что всё еще вернется

И чуда я когда-нибудь дождусь…

Погибший брат на карточке смеется,

А брату я уже в отцы гожусь.

Мне кажется, что всё еще вернется, —

Как снова быть июню, январю.

Смотрю в былое, как на дно колодца.

А может быть, в грядущее смотрю?

Мне кажется, что всё еще вернется.

Что время — просто некая игра.

Оно числом заветным обернется,

И жизнь начнется заново с утра.

Но возвратиться прошлое не может.

Не потому ль мы так к нему добры?

И каждый день, что пережит иль прожит,

Уже навек выходит из игры.

Под Новый год, когда зажглась звезда

На елке, что мы украшали вместе,

Я упросил отца купить дрозда,

Пусть до весны поет он в доме песни.

И в тот же день отец дрозда принес.

И стало как-то веселее в доме.

Как брали летом мы птенцов из гнезд,

Так взял дрозда я в теплые ладони.

И дрозд нам пел, как будто тоже знал,

Что он свободу обретет весною.

И только кот, настырный, как шакал,

Был недоволен — и дроздом, и мною.

Прошла зима… Последний спал мороз.

Настало время с птицей расставаться.

Я вынес клетку… И веселый дрозд

Вдруг почему-то начал волноваться.

В прихожей было, как всегда, темно.

Пылала печь и освещала своды.

И дрозд решил, что этот свет — окно,

И что за ним желанная свобода.

Влетел он в пламя, словно в небеса.

И я от ужаса и боли замер.

Отец ладонью мне утер глаза.

И молча бросил клетку в то же пламя.

Как все на свете мамы — перед сном

Она мне пела простенькие песни.

И наполнялся музыкою дом,

И папа замирал над книгой в кресле.

И, засыпая, я их обнимал…

Но оставаясь в материнской власти,

Наверно, я тогда не понимал,

Что с этих песен начиналось счастье.

Любили с ней мы посидеть впотьмах,

Когда она рассказывала сказки.

И столько было нежности в словах,

Что страхи все я слушал без опаски.

Прошли года… Теперь вот я сижу

У заболевшей мамы в изголовье.

И мелочами Бога не сержу.

Молю ей жизни и чуть-чуть здоровья.

Но Бог не услыхал моих молитв.

Остались только траурные звуки.

И жизнь ее теперь во мне болит,

Та жизнь, что прожита была в разлуке.

Ничего не вернешь…

Даже малого слова.

Ни ошибок,

Ни радости,

Ни обид.

Только кто-то окликнет меня

Из былого —

И душа замирает,

И сердце болит.

Мы когда-то о жизни своей загадали,

Да сгорели ромашки на прошлой войне.

Не мелели бы души,

Как речки, с годами.

Я хотел бы остаться на той глубине.

Ничего не вернешь…

Оттого все дороже

Переменчивый мир.

И морозы, и зной.

Мы судьбою не схожи,

Да памятью схожи.

А поэтому вы погрустите со мной.

Повидаться лишний раз

Было некогда.

Я теперь спешить горазд,

Только некуда.

Было некогда, стало некуда.

Если можешь, то прости…

Все мы дети суеты,

Ее рекруты.

Прихожу в твой дом пустой.

Грустно в нем и тихо.

Ставлю рюмочки на стол

И кладу гвоздики.

Сколько праздников с тобой

Мы не встретили.

А теперь лишь я да боль.

Нету третьего.

Посижу и помяну

Одиноко.

Ты услышь мою вину,

Ради бога…

«Чужому успеху завидовать грех…» —

Когда-то мне дед говорил.

Прекрасная песня —

Ведь это для всех.

Спасибо тому, кто ее подарил.

Чужая удача вам сил не придаст,

Коль зависть вам душу горчит.

И чей-то успех не обрадует вас.

Простите, скорее он вас огорчит.

Написан роман. Установлен рекорд.

Неважно, что автор не ты.

Над залом звучит гениальный аккорд.

Он ждет и твоей доброты.

— Ну что ты плачешь, медсестра?

Уже пора забыть комбата…

— Не знаю…

Может, и пора. —

И улыбнулась виновато.

Среди веселья и печали

И этих праздничных огней

Сидят в кафе однополчане

В гостях у памяти своей.

Их стол стоит чуть-чуть в сторонке,

И, от всего отрешены,

Они поют в углу негромко

То, что певали в дни войны.

Потом встают, подняв стаканы,

И молча пьют за тех солдат,

Что на Руси

И в разных странах

Под обелисками лежат.

А рядом праздник отмечали

Их дети —

Внуки иль сыны,

Среди веселья и печали

Совсем не знавшие войны.

И кто-то молвил глуховато,

Как будто был в чем виноват:

— Вон там в углу сидят солдаты —

Давайте выпьем за солдат…

Все с мест мгновенно повскакали,

К столу затихшему пошли —

И о гвардейские стаканы

Звенела юность от души.

А после в круг входили парами.

Но, возымев над всеми власть,

Гостей поразбросала «барыня»,

И тут же пляска началась.

И медсестру какой-то парень

Вприсядку весело повел.

Он лихо по полу ударил,

И загудел в восторге пол.

Вот медсестра уже напротив

Выводит дробный перестук.

И, двадцать пять годочков сбросив,

Она рванулась в тесный круг.

Ей показалось на мгновенье,

Что где-то виделись они:

То ль вместе шли из окруженья

В те злые памятные дни,

То ль, раненого, с поля боя

Его тащила на себе.

Но парень был моложе вдвое,

Пока чужой в ее судьбе.

Смешалось всё —

Улыбки, краски,

И молодость, и седина.

Нет ничего прекрасней пляски,

Когда от радости она.

Плясали бывшие солдаты,

Нежданно встретившись в пути

С солдатами семидесятых,

Еще мальчишками почти.

Плясали так они, как будто

Вот-вот закончилась война.

Как будто лишь одну минуту

Стоит над миром тишина.

Я помню, как мне в детстве

Хотелось быть взрослей…

Сейчас — куда бы деться

От взрослости своей.

Не стоит торопиться

Да забегать вперед.

И что должно случиться,

Тому придет черед.

Придет пора влюбиться,

Пора — сойти с ума.

Вернулись с юга птицы,

А здесь еще зима.

Вернулись с юга птицы,

Да не спешит весна.

Не стоит торопиться,

Ведь жизнь у всех одна.

Идут дожди, идут дожди

Который день подряд.

Не видно брода впереди.

И нет пути назад.

Кругом вода, вода, вода…

Вода со всей земли.

Все реки хлынули сюда.

И все моря пришли.

Дорогу к черту развезло.

И кажется впотьмах —

Навстречу нам плывет село,

Как пароход в огнях.

Нам до него чуть-чуть совсем.

Но, выбившись из сил,

Наш «газик» встал —

И глух, и нем.

И фары погасил.

А мы безжалостны к нему.

И вновь мотор дрожит.

И свет ощупывает тьму,

Вода с колес бежит.

Шофер кричит: «Давай еще!»

А я совсем промок.

И «газик», чувствуя плечо,

Вдруг делает рывок.

А ливень бьется о стекло.

И ночь — как чернозем.

А мы спешим… Мы в то село

Хороший фильм везем.

И, может быть, мы б не смогли

Осилить тех дорог…

Но мы «Чапаева» везли.

И мы добрались в срок.

Я разных людей встречал —

Лукавых, смешных и добрых.

Крутых, как девятый вал.

И вспыльчивых, словно порох.

Одни — как чужая речь.

Другие открыты настежь.

О, сколько же было встреч

И с бедами, и со счастьем.

То надолго, то на миг…

Все в сердце моем осталось.

Одни — это целый мир.

Иные — такая малость

Пусть встречи порой напасть.

Со всеми хочу встречаться:

Чтоб вдруг до одних не пасть

И до других подняться.

Трамвай через шумный город

Вез свой обычный гам,

Дождя голубые шторы

Раздвинув по сторонам.

Луч солнца, блеснув из мрака,

На окнах его потух.

Бежала за ним собака

Во весь свой собачий дух.

На сутолочных остановках,

Передохнув чуток,

Карабкалась в дверь неловко,

Путалась между ног.

Но люди спешили мимо.

И трогался вновь трамвай.

И в окна тогда заливно

Стучался собачий лай.

А люди дивились в окна,

Жалели ее к тому ж.

Бежала она, измокнув,

По серому морю луж.

Бежала… А тут же рядом

Плыл человек у окна.

Усталая, влажным взглядом

Взглянула туда она.

Взглянула в крутой загривок.

Плеча равнодушный край.

И кинулась торопливо

Вновь догонять трамвай.

Я хотел бы вернуться в юность.

Не в журнал… А в те годы,

Где от бед спасал нас юмор,

Не утративший стыда.

Я хотел бы вернуться в юность,

В беззаботность и восторг,

Где не надо было думать,

Что годам отмерен срок.

И где все должно случиться —

В отчем доме иль вдали.

И где мамы, как тигрицы,

В нас наивность берегли.

Я б в азарт хотел вернуться.

В ту романтику дворов,

Где была лишь пара бутцев

На ораву мастеров.

Где девчонки на скамейках

Так болели за футбол,

Что попробуй не забей-ка!

Засмеет прекрасный пол.

Мне бы вновь вернуться в юность…

Впрочем, я не уходил,

Коль на небе та же лунность,

В майских грезах — тот же пыл.

Так же мальчики на поле

Мяч гоняют поутру…

Я включаюсь поневоле

В эту вечную игру.