Святой сатана

Михаил, изобразив на лице нечаянную радость, медленно повернулся на знакомый ему с рождения голос. Из остановившегося рядом возка с откинутым на крышу войлочным пологом выглядывала маленькая сухая женщина, одетая в монашеские одежды.

— Маменька, вот так оказия! А я как раз о вас вспоминал! Надо, думаю, велеть дворне возок заложить да съездить матушку проведать! Не успел подумать, и тут такое счастье!

— Счастье не корова, за титьки не выдоишь, — сузив глаза, ядовито прошипела старица Евникея, — врешь ты, Мишка, как дышишь!

Она откинулась в глубь возка и поманила за собой сына.

— Ладно, не суть! Садись, чадо, разговор у меня к тебе есть.

Михаил неуверенно потоптался у возка.

— Да я как бы домой шел… — произнес он с сомнением в голосе.

— А я подвезу! — холодно ответила старица, метнув на сына жесткий взгляд.

Недовольно кряхтя, Салтыков забрался в узкие возки и плюхнулся рядом с матерью на лавку, обитую мягкой английской бумазеей. Молчаливый возница стегнул коней вожжами, и повозка медленно заскользила в сторону Собакиной башни.

— С утра была у Великой государыни инокини Марфы Ивановны. Долго говорили! — произнесла старица и внимательно посмотрела на Михаила, видимо, ожидая вопросов, но Салтыков в ответ только кивнул головой, не проронив ни слова. Равнодушие сына раздосадовало монахиню.

— Тетка твоя сильно опечалена, — произнесла она обиженно, — но тебе, кажется, все равно, что беспокоит мать государя?

— Ну что вы, маменька, как можно такое говорить? Скажите скорее, что же тревожит тетушку-государыню?

Евникея скосила на сына недоверчивый взгляд и язвительно выговорила:

— А ты, Миша, будто не догадываешься?

— Истинный крест, не пойму, о чем вы, мама? — пылко перекрестился Салтыков.

Старица не поверила ни единому слову, но решила не обострять и без того сложные отношения с младшим сыном. Двусмысленно хмыкнув, она поманила его пальцем и с жаром зашептала на ухо, словно в возке, кроме них, находился кто-то третий, способный подслушать этот разговор.

— Государь наш своеволить стал, советы матушки не слушает. Хочет своим умом жить!

— Так на то он и самодержец, чтобы своим умом разуметь, — ухмыльнулся Салтыков.

— Мать дурного не посоветует! — сердито возразила монахиня. — Царь молод и горяч. Страстям своим не хозяин. Хочет из ссылки Машку Хлопову со всем ее горластым семейством возвратить, да чин царской невесты вернуть. Казалось, уже избавились мы от напасти, и вот опять!

— Да полно, матушка, — поморщился Салтыков, — в тот раз судьба нам благоволила. Облопалась девка сладостей до обидной неловкости, а пока животом маялась, государь прознал, что девица к царской радости непрочна.

Евникея возмущенно взмахнула руками.

— Не сам же прознал? Ты же ему и помог! А что сейчас мешает?

— Ну хотя бы то, что к Машке он не меня, а Федьку Шереметева с Богдашкой Глебовым посылает.

— Но врачи-то с ними твои едут? Прикажи! Ты же начальник.

Салтыков уныло посмотрел на мать.

— Моя власть в этом весьма ограничена, — произнес он с легкой тенью раздражения в голосе. — Они государевы люди. Что посчитают нужным, то и напишут во врачебной сказке.

— Вот развели басурман вокруг царя, плюнуть некуда, — проворчала Евникея и тут же больно схватила сына за запястье своими сухими, скрюченными от застарелого камчуга^[11] пальцами.

— Ты, Мишка, думай, что делать. Тетка твоя, Великая государыня, на тебя рассчитывает.

Салтыков покраснел от натуги, нахмурил брови и шумно выдохнул.

— Ну почему всегда я? Что других, никого нет? И что вам, матушка, далась эта пошлая девка? Хлопова — это тетушки забота, а нам надо Борьку из ссылки выручать…

Не дослушав до конца, старица Евникея молча отвесила сыну увесистый подзатыльник, от которого волосы на его голове встали дыбом.

— За что, матушка? — опешил Салтыков, растерянно глядя на рассерженную мать.

— Потому что дурак ты, Мишка! Как был дураком, так дураком и помрешь. Если Машка станет царицей, Хлоповы с Желябужскими нас, Салтыковых, со света сживут. Поедешь в дальние деревни коровам хвосты крутить. А поможешь тетке от постылой избавиться, уж она-то в благодарность найдет способ Борьку ко двору вернуть и тебя, дурака, возвысить. Понял? Ну ладно, иди теперь и думай!

Тут только Салтыков заметил, что возок стоит у ворот его дома. Он молча вышел наружу, плотнее запахнув на себе бархатный охабень, и, повернувшись к возку, учтиво склонил непокрытую голову.

Евникея оправила на голове глубокий куколь с крестом и словами молитвы и ехидно заметила:

— Только не думай, Мишаня, что на тебе свет клином сошелся. Есть у Великой государыни и другие возможности, так что постарайся быть первым.

— Это что за возможности? — насторожился Салтыков и посмотрел на мать сквозь прищур холодных глаз.

— Не твое дело, — ответила старица, — ты о своем думай!

Полог задернулся, и возок, сорванный с места четверкой вороных коней, стремительно исчез за поворотом.

Михаил проводил его хмурым взглядом, обернулся и пошел, но не в дом, как можно было предполагать, а к другому возку, одиноко стоявшему чуть поодаль от проезжей дороги. Внутри возка сидел закутанный в шубу лекарь Преториус, прижимавший к груди небольшой деревянный сундучок, «скрыню»^[12], за внешний вид прозванный в народе «теремом».

Салтыков молча уселся напротив лекаря и долго, не моргая, взирал на него пустым взглядом водянистых глаз. Молчание явно затянулось. Преториус нервничал, настороженно вглядываясь в лицо начальника Аптекарского приказа. Он кожей чувствовал, что именно сейчас должно произойти что-то важное, то, что изменит его судьбу. Он гадал, но не мог предположить, о чем в конечном счете пойдет речь. Очевидно было только одно: дело это было грязным и опасным, ибо только для таких дел Салтыков и держал чухонца подле себя.

— Поедешь в Нижний, к бывшей царской невесте Марии Хлоповой, — проговорил наконец вельможа, откинувшись спиной к стенке возка, — скажешь, от государя послан, нужные бумаги Потемкин тебе сделает.

— И? — спросил Преториус, не дождавшись конца фразы.

— Никаких «и»! — резко одернул его Салтыков. — Лечить ее будешь со всем тщанием и заботой.

Худое лицо чухонца вытянулось в гримасу недоумения. Салтыков понизил голос.

— Только вот, — прохрипел он, едва шевеля губами, — до прибытия дознавателей боярина Шереметева дожить она не должна. Понял?

— Понял! — удовлетворенно улыбнулся Преториус, осознав наконец суть своего задания.

Салтыков несколько раз моргнул и, глядя на лекаря как на пустую стену, продолжил:

— Мать требует тетке помочь, а тут в пору свою голову из-под плахи уберечь. Пять лет назад врачебную сказку Балсыря с Бильсом, писанную для государя, я подделал, и отправилась порушенная невеста прямой дорогой в Тобольск, комаров кормить. А сейчас царь мне не доверяет. Дознавателями к Машке Шереметева с Глебовым шлет, а врачей с ними прежних посылает, Бильса да Балсыря! Понимаешь, что будет, если правда откроется?

— Понимаю! — охотно кивнул головой Преториус.

— Ничего ты не понимаешь, чухонец, — мрачно произнес Салтыков, тяжелым взглядом уставившись в переносицу собеседника.

— Ты думаешь, зачем я тебе все это говорю? А говорю я это затем, чтобы ты понял — жизнь твоя целиком от меня зависит. Порошок, что не дал царской невесте две недели от утробы кровавой^[13] избавиться, кем приготовлен был?

Лекарь невольно вздрогнул и опустил глаза в пол.

— Теперь понял? — холодно улыбнулся Салтыков. — Меня — коль правды не скрыть, лишат чина и сошлют туда, куда Макар телят не гонял, а с тебя на дыбе с живого кожу спустят и жилы вытянут. Так что не вздумай меня предать.

Михаил хлопнул приунывшего лекаря ладонью по плечу и вышел из возка.

— Езжай! — сказал он бодро и махнул рукой возничему.

— Деньги и бумаги получишь в Приказе.

Застучали копыта коней. Заскрипели полозья, и возок неспешно тронулся. Михаил не стал провожать его. Начинался апрельский снегопад. Легкие, почти невесомые хлопья снега, кружась, падали на землю, засыпая грязь и слякоть деревянных мостовых. Снега оказалось так много, что за короткое время лег он на землю слоем в два вершка. Салтыков поежился и, открыв тяжелую, кованную железом калитку, скрылся во дворе своего дома.