В Крым на велосипедах

Переходный возраст. Он начался у меня довольно рано, хотя трудно сказать, когда именно. Это как снег в горах — копится-копится, хлопок в ладоши, и нате вам неудержимую лавину, сметающую все на своем пути.

А пока он копился и копился тот снег. Мне кажется, первым снежком, оставившим след в душе, стал обман с поездкой в пионерлагерь “Артек”, когда вместо меня, круглого отличника учебы и обладателя прочих достижений, тайно съездил заурядный троечник — мой друг Женька.

Папа-генерал и мама-председатель родительского комитета, — всего лишь эти его “достижения” легко перевесили все мои.

Обман и предательство — вот что сломило меня тогда. С неделю я не ходил в школу, да и потом долго не покидало ощущение, что потерял что-то очень важное в жизни.

Женьку я простил — не он придумал ту подлость. Но другом его больше не считал — не может друг предать друга, даже в малости, а тут такое. И на оставшиеся полгода наши контакты ограничились заурядным трепом на переменках. Да и в военный городок, где жил Женька, и где до того бывал едва ли ни ежедневно, пришел, чтобы попрощаться, когда его семья навсегда уезжала в Москву. Расставаясь, он обещал сообщить новый адрес, но ни одного письма от него так и не получил.

Ну, а обижаться на море мне и в голову не приходило. Хоть и раздумал стать моряком, таинственное неведомое море любил по-прежнему. Только мечта эта ушла куда-то глубоко-глубоко и стала только моей.

И вот однажды отец вернулся из госпиталя, где в очередной раз лечил свои фронтовые раны, и первым делом сообщил, что ему выделили путевку в санаторий на море. Это стало событием. Целый месяц мы готовили отца к той знаменательной поездке в Крым.

Штатского костюма у отца никогда не было, и он решил ехать в форме.

— Я всю жизнь в форме. Войну прошел в форме, в госпиталях лежал в форме. Какой костюм? — возмущался он.

— Ну, в госпитале, положим, ты на улицу выходил в пижаме, а не в кальсонах, — уточнила мама.

— Пижамы нам выдавали, начиная с майоров. А эту мне сосед по палате всегда одалживал. Наш, фронтовик, — пояснил отец.

— Батя, а в чем ты будешь ходить на пляж? В сапогах? — сходу обескуражил сухопутного отца, никогда не помышлявшего о просторах южных морей.

— Вот об этом я не подумал, сынок. Задачка, — честно признался он.

Увы. Жили мы тогда, как и все, от получки до получки, и сэкономленных денег едва хватило на пижаму и дешевые парусиновые тапочки. К счастью, скромный спортивный костюм удалось одолжить у соседского студента-квартиранта. У него же раздобыли выкройку, по которой мама сшила отцу сатиновые плавки на веревочках.

Я же, в свое время перечитавший гору литературы о морях и океанах, вечера напролет консультировал отца, как вести себя в штормовую погоду. Сколько же ерунды ему наговорил! И как он все это вынес, скрывая невольные усмешки в клубах табачного дыма.

— Батя, привези мне бутылку морской воды, — попросил отца в канун его отъезда.

“Хоть так познакомлюсь, наконец, с живым морем”, — размышлял тогда.

Как же долго тянулся этот месяц. Все нескончаемые дни, где бы я ни был: в школе, дома, или во Дворце пионеров, — мысленно находился рядом с отцом у своего любимого моря.

И вот однажды, вернувшись из школы, вдруг увидел отца, но в каком виде: на белоснежной постели в одних плавках восседал настоящий туземец!

— Батя! Вот это загар! — бросился к радостно улыбающемуся отцу, — Рассказывай! — нетерпеливо попросил его.

— Что рассказывать, сынок? Санаторий, как санаторий — кормили хорошо и процедуры там всякие, а море оно и есть море — одна вода, да и то соленая. Держи, — подал он стоявшую на тумбочке бутылку настоящей морской воды.

— И правда, соленая! — мгновенно отведал ее на вкус.

А еще были необычные ракушки и килограммов пять красивых камешков, собранных отцом на морском берегу. И в дополнение несколько групповых фото на фоне санатория и спокойного черно-белого моря-лужицы.

— Батя, а ты шторм видел? — разумеется, поинтересовался я.

— Какой там шторм, сынок! За весь месяц ни одного дождя. Хоть отдохнул от своего ревматизма, — разочаровал отец.

“Нет, это надо видеть самому. Бате все до лампочки. А в шторм его ревматизм замучает. Не до хорошего”, — долго еще размышлял, мысленно представляя себя на его месте.

Года три подряд каждое лето отец отправлялся к морю, косвенно расширяя мои представления о полуострове Крым.

Судак, Симеиз, Гурзуф, Алушта, Ялта, — непривычные названия этих приморских городков навсегда врезались в память, со странным ощущением, что вместе с отцом там неведомым способом побывал и я.

Альбом фотографий и открыток, скромные путеводители и карты-схемы, конечно же, были исследованы вдоль и поперек. Вот только море по-прежнему оставалось непостижимой загадкой. Камешки, ракушки и морская вода в бутылках из-под нарзана, — все это, разумеется, не могло передать яркий образ морских просторов, мысленно одолев которые оказываешься в сказочном мире южных стран, вот уже много лет манящих впечатлительного юношу.

Масла в огонь подлила случайно попавшаяся на глаза журнальная статья об одиночных плаваниях вокруг света. Вот это да! Оказывается, совсем не обязательно становиться моряком, чтобы путешествовать по морям и океанам. Да и плыть можно, куда захочешь, а не куда прикажут капитаны. А сколько удивительных стран можно посетить за один такой поход!

Вот только, где достать яхту, или хотя бы небольшую лодку с парусом? Разумеется, только у моря — где же еще. Не плыть же, в самом деле, прямо из Харькова. Впрочем, а почему бы и нет. И я надолго зациклился на разработке маршрута.

Увы, расчеты не обрадовали — пройти около тысячи километров по мелководным извилистым речушкам, чтобы только добраться до Азовского моря! И ровно столько же потом против течения! Да только на это уйдут все каникулы, ведь тот путь придется почти полностью одолеть на веслах. Нет, в морское путешествие надо отправляться от морских берегов. Но, откуда?

— О чем задумался? — прервал раздумья Толик Беленький, заглядывая в разложенную на столе карту, — О-о-о! Мое родное Азовское море! Ты что, тёзка, на каникулы собрался?

— Да никуда не собрался, — досадливо ответил ему, — Соберешься тут.

— А в чем проблема? — совершенно неожиданно вторгся в тайные замыслы наш квартирант — студент-заочник, который вместе с Толиком Черненьким несколько лет подряд на время институтских сессий снимал нашу маленькую комнату.

— Да нет проблем. Было бы, куда. С детства мечтаю о море, а видел только в кино. Обидно. В младших классах за отличную учебу даже путевку в “Артек” выделили, а по ней съездил троечник Женька.

— Как же так?!

— Не знаю. Мне кажется, взрослые тогда сговорились, а меня просто обманули. Я бы и не узнал ничего, если б Женька сам не проговорился.

— Ну, Толик! Да за такое морду бьют!

— Кому? Он и не понял ничего — каждый год на море. Ну, отправили в “Артек” и отправили. Плохо что ли.

— Да-а-а, Толик. Ладно, не унывай. Побываешь еще. Какие твои годы.

— Конечно, побываю, — принялся убирать карты, освобождая ему стол.

— Сынок, ты знаешь, что тут Толик Беленький предложил? — через неделю после того разговора спросила мама.

— Откуда? Я его сегодня даже не видел.

— Оказывается, у него родители живут на Азовском море, в Жданове. А отец там работает в каком-то санатории. Вот бы, говорит, туда вашего Толика отправить. Отец поможет устроиться в санаторий, а до Жданова сам доедет — он у вас самостоятельный. Ну, ты как, сынок?

— Да я с радостью! Вот только, где денег взять? — обрадовался и расстроился одновременно, ведь денег у нас хронически не хватало.

“В долгах, как в шелках”, — почти всегда говорила мама к концу месяца. Работал один отец, а нас, нахлебников, у него аж четверо: мама, да мы, с братьями. Какой там санаторий!

— Тут оба Толика обещают заплатить за квартиру. Вот тебе и деньги. Только боюсь, как ты один поедешь в общем вагоне.

— Да также, как в деревню!

— Сравнил. Тут всего двести километров, а туда аж пятьсот.

— А по времени, одно и то же — восемь часов. К тому же, в деревню поезд всегда приходит ночью, и добираться три километра, из них половину лесом.

— Значит, поедешь? — неуверенно спросила мама.

— Конечно, поеду! Если можно, — вздохнул я.

— Ладно, сынок. Готовься. Толик сказал, ехать надо в начале августа.

От радости, не знал, что ответить. Неужели ровно через месяц увижу настоящее море?! Правда, месяц — срок большой, и все может случиться. Но, впервые за много лет мечта, наконец, обрела реальные очертания.

— Тебе мама уже сказала? — спросил вечером Толик Беленький.

— Сказала, готовься. Неужели, правда?

— А ты сомневаешься? Отец сказал, встретит, устроит, проконтролирует, если надо. Так что, готовься, тезка, — обрадовал он.

— Всегда готов! — ответил ему бодрым пионерским лозунгом.

— Ой, ли? — критически оглядел он меня, — Да ты в полчаса сгоришь на нашем солнышке. Что бледный такой? Лето давно, а ты.

— Только-только сдал выпускные экзамены за седьмой класс.

— Поздравляю. И много экзаменов?

— Восемь.

— Ничего себе! Тут четыре и то никак. Теперь понятно, тёзка. Давай, загорай, пока есть возможность, — посоветовал Толик.

И вот, наконец, бесконечный месяц позади. Мечтать уже поздно. Давно собран маленький чемоданчик, с которым бегал на тренировки, на руках билеты и деньги, и я вполне готов к первому путешествию к морю.

Провожали всей семьей. Пришел даже Вовка Бегун. Сколько напутствий, сколько наставлений. А перрон все пуст. Поезд “Ленинград-Мариуполь” сильно запаздывал.

— А почему Мариуполь? Ты же говорил, в Жданов едешь, — удивленно спросил Вовка.

— Мариуполь — это древний греческий город. А Ждановым назвали при советской власти, — привычно объяснил другу детства, который, похоже, там, в детстве, и остался.

— Так ты в Грецию едешь?! — поразился тот, уверенный, что советская власть уже везде.

— В древнюю, — с серьезным видом ответил ему.

— Ну, Толик! Счастливчик! — восторженно посмотрел на меня Вовка, — Колизей посмотришь и этих. Гладиаторов.

Разубеждать не стал. Хорошо, хоть помнит древнюю Грецию и даже римский Колизей с гладиаторами.

Подошел поезд. С моим лилипутским чемоданчиком в вагон попал одним из первых и без труда нашел свободное место у окошка. Через минуту присесть в общем вагоне было негде. Впечатление, что все устремились на юг. Впрочем, чему удивляться — начало августа.

И вот поезд тронулся. Отстали бежавшие за вагоном провожающие. Путешествие началось.

— Столько народу тебя провожало! В гости ездил? — спросила женщина, ехавшая с маленькой девочкой, сидящей за столиком напротив меня.

— Нет, только еду.

— Далеко?

— В Мариуполь.

— Ну, слава богу! А то от Ленинграда до Харькова на этом месте уже человек пять прокатились. Как заколдованное.

— Ничего, расколдую, — пообещал ей.

— Правда? — оживилась девочка, — Ты волшебник?

— Сказочник, — ответил ей.

— Ой, мамочка! — обрадовалась малышка, — С нами в поезде сказочник едет! Расскажи сказку. Пожалуйста, — тут же попросила она.

Уже через час мы стали добрыми друзьями. За разговорами незаметно прошел день и накатил вечер. Стемнело, а поезд неспешно двигался к цели, так и не наверстывая упущенное время. Уставшая за день девочка уснула прямо за столиком.

— Любят тебя детишки. Вон моя как прилипла, — отметила попутчица, — А тебя будут встречать?

— Нет. Даже не знаю, как доберусь. Я в Жданове еще не был.

— А тебе куда надо? — спросила она. Назвал адрес санатория, — Ну, это рядом с морским портом. А нам придется брать такси. Вместе и поедем. Довезем прямо до места, — сходу решила та мою проблему.

Почти в полночь мы, наконец, вышли на перрон станции “Мариуполь”.

“Греция”, — мысленно усмехнулся, вспомнив Вовкиного “счастливчика”.

Несмотря на позднее время, довольно жарко. Ощущение духоты усиливалось скученностью людского потока и тяжестью доверенного мне груза: рюкзака, чемодана и огромной сумки. Мой чемоданчик и спящую девочку несла попутчица. К тому же, очень хотелось пить, есть и спать одновременно.

Но вот окружавшая нас толпа пассажиров поезда и встречающих рассеялась, и мы оказались в хвосте небольшой очереди на такси, но нас пропустили, и уже через полчаса замелькали-закружили улочки ночного Жданова.

— Вон ворота твоего санатория, — жестом указал таксист и остановил машину.

Моя маленькая подружка так и не проснулась. Поблагодарив ее маму, попрощался и вышел в непривычно темную ночь приморского города.

И вот уже растаяли габаритные огни умчавшейся машины, разорвав последнюю связь с долгой дорогой из дома. Я на месте. Вот только, где это место. Перейдя шоссе, подошел к распахнутым ажурным воротам, гостеприимно приглашающим войти и подняться куда-то вверх по широким ступеням бесконечной лестницы. Одолев половину, огляделся — чернильная мгла в полнеба, и лишь справа, откуда приехал, раскинулось многоцветие огоньков морского порта. Вот оно, невидимое море, прямо передо мной, и я впервые на его берегу! Я чувствую твое присутствие, настоящее живое море! Ну, здравствуй!

Одолев последний лестничный марш, обнаружил тусклый огонек у входа в длинное трехэтажное здание, фасадом обращенное к морю. Стеклянные двери оказались запертыми, а за ними ничего не проглядывалось. Вывески не было, но интуитивно понял, что это и есть мой санаторий.

Покрутившись у дверей, обнаружил несколько садовых лавочек, уютно разместившихся под низкими кронами густых деревьев. Присев на одну из них, не заметил, как уснул.

Проснулся от стука и истошных криков:

— Шляются тут по ночам! Спать не дают! Распорядок нарушают! Вот напишу на вас! — сердито выговаривала пожилая женщина в белом халате, отчаянно гремящая неподдающейся стеклянной дверью.

— Да мы случайно попали на двухсерийный сеанс. Вот только кончился, — негромко оправдывалась скромная молодая парочка, — Вы уж нас простите за беспокойство. Не пишите, пожалуйста, — уговаривали они цербера.

“Концлагерь какой-то, а не санаторий”, — подхватился с лавочки и спешно направился к людям, пока не исчезли за непроницаемой дверью.

— Еще один! — заметив меня, сходу переключилась сердитая тетка, — А ты из какой комнаты?

— Я не из комнаты, а с ленинградского поезда. Только что приехал.

— Давай путевку, — смягчилась дежурная.

— Я не к вам, а к Стаскевичам. Может, подскажете, как их найти?

— А ты кем им приходишься? Что встали? Идите уже! — отпустила опоздавших любопытная тетка.

— Троюродным дедом, — вызвал взрыв смеха не успевшей уйти парочки.

— Шутки шутишь? Молодой еще со мной шутить! — обиделась привратница, — Вот не скажу, и будешь куковать на лавочке до утра.

— Да лучше на лавочке, чем в вашем концлагере, — снова рассмешил молодежь.

— Иди вон по той дорожке, не сворачивай. Прямо в них упрешься. Ишь, что придумал, концлагерь. Нечего по ночам шляться, дедушка, — под занавес рассмешила дежурная.

— Спасибо! Спокойной ночи! — крикнул всем разом и отправился в указанном направлении.

И снова чернильная мгла. Ощупывая утоптанную дорожку ногами, медленно двинулся к цели. Десять минут ходьбы, и показался маячок — свет электрической лампочки. Еще пять минут, и оказался у жилых построек, наполовину скрытых плотной живой изгородью. Отыскав калитку, услышал грозное рычание “охранника”, уже поджидающего меня на месте.

— Кто здесь?! — вдруг громко спросил кто-то невидимый.

— Стаскевичи здесь живут?! — уточнил на всякий случай.

— Здесь-здесь! Заходи, Толик!

— А собака?!

— Заходи! Она не тронет!

Войдя в калитку, обомлел: дружелюбно помахивая хвостом, меня принялся обнюхивать громадный волкодав.

— Место, Серёжа! Дай людыни пройти! — скомандовал псу крупный мужчина, сидевший в одних плавках на койке, стоящей посреди двора.

Обиженно вякнув, волкодав Серёжа неспешно удалился к своей будке.

— Ну, как доехал? — поднялся с койки отец Толика Беленького.

— Да вот, поезд часа на два опоздал. Здравствуйте, Василий Георгиевич. Простите за беспокойство.

— Здорово, сынку. Та какое там беспокойство. Йисты хочешь, чи як?

— Чи як. Спать хочу, — соврал ему, не желая беспокоить хозяев.

— Тоди ходь до хаты. Там усэ готово. Лягай до утра. А я тут люблю, на двори, з Серёжою, — улегся он на свое ложе.

Проснулся от истерических криков голосистого петуха. В комнате светло, и я огляделся. Типичная украинская хатка, как у бабушки в деревне. Хочется спать, но еще больше есть. Оделся и вышел на двор.

На месте койки уже стоит накрытый стол, а рядом у летней печки суетится хозяйка — мама Толика Беленького. Глухо буркнул и поднялся у своей будки Серёжа, поглядывая то на меня, то на хозяйку.

— Свои, Серёжа! — успокоила та пса, — Доброе утро, Толик. Умойся там и давай за стол. Мабуть йисты хочешь.

— Доброе утро, Галина Матвеевна. А почему Серёжа? — кивнул в сторону волкодава.

— Та так. Серёжа и Серёжа. Ни Бобиком же звать таку гарну псину. Вумный! Як наш булгахтер Серёжа. Ну, йды, умывайся, сынку.

Появился хозяин, и всех тут же пригласили за стол, а после плотного завтрака пошли расспросы. Родителей, конечно же, интересовали дела сына, и я почти час отвечал на их вопросы обо всем на свете.

— Ладно, мать, мы пошли, — поднялся, наконец, хозяин, — Заходи к нам, Толик, не забывай стариков, — пригласил он на будущее.

Сходил в хату за чемоданчиком, и мы отправились в санаторий. Днем дорога показалась не столь необычной — чахлые деревца с пожухлой листвой, низенький кустарник с мелкими листочками, полусухая трава в колючках, — словом, всё, как и повсюду в степных районах Украины. Ни тебе пальм, ни зарослей бамбука. В общем, морем, в моем представлении, здесь и не пахнет.

То ли мы пошли другой дорогой, то ли к другому санаторию, но вдруг вышли из парковых зарослей на открытое возвышенное место.

— А вот и море, — остановился Василий Георгиевич и широко развел руки, словно хотел обнять весь этот диковинный мир.

Я взглянул и задохнулся от восторга — передо мной, до самого горизонта распласталось нечто, доселе невиданное.

“Безмолвное море, лазурное море, стою очарован над бездной твоей. Ты живо, ты дышишь”, — невольно всплыли в памяти строки, как нельзя кстати, подходящие моменту. Жаль, забыл и автора, и продолжение. Завороженный, я застыл, как сомнамбула, на вершине холма санаторного парка. Надо мною бездонное небо, а впереди — такая же синева, вплоть до самого горизонта, где, казалось, высокий небосвод утонул в морской пучине, а та невероятным образом вздыбилась до самых небес. Ощущение, что стою на краю “земной тверди”, плывущей неведомо куда по безбрежному “морю-окияну” на трех библейских “черепашках”.

“Чайка крыльями машет, за собой нас зовет”, — звонким мальчишеским голосом запела ошалевшая от радости душа. Вот только чаек отсюда не видать — далековато.

“Белеет парус одинокий в тумане моря голубом”. А это уже послание через века от любимого поэта Лермонтова. Увы, туман моря голубого чист аж до самого горизонта — на всей акватории ни суденышка, ни скромной лодки рыбака.

“Простор голубой, земля за кормой, гордо реет над нами флаг Отчизны родной”, — прозвучал, конечно же, мой любимый “Марш нахимовцев”. Вот он, простор голубой! Я вижу его наяву, а не годами представляю лишь мысленно! А вся Земля — это мой корабль. Я — рулевой, Великий Мореплаватель, устремивший его в бесконечные просторы Вселенной.

Свои слова пришли лишь через много лет. Но сочиняя стихи о лете, всегда видел перед собой именно эту картину, которую тогда увидел впервые:

Волны синего моря

Мне сегодня приснились.

О могучие скалы

Они с шумом дробились.

Серебристым потоком

Брызги к небу взлетали.

Отражалось в них солнце

И лазурные дали.

Те безбрежные дали,

Где незримой чертою

Небо словно сливалось

С голубою волною.

Там, за синим простором,

В море солнца и света,

Неизвестные страны —

Страны вечного лета.