Неточные совпадения
Каждый вечер староста приходил в барский дом с отчетом об успехе произведенных в течение
дня работ; каждый вечер шли бесконечные разговоры, предположения и сетования; отдавались приказания
на следующий
день, слышались тоскливые догадки насчет вёдра или дождя, раздавались выражения: «поголовно», «брат
на брата» и другие сельскохозяйственные термины в крепостном вкусе.
Это воображение рисует ему урожаи сам-десят и сам-двенадцат (в «книжке» они доходят и до сам-двадцат); оно рисует ему коров, не тех тощих фараоновых, которые в действительности питаются мякинным ухвостьем
на господском скотном дворе, а тех альгаузских и девонширских, для которых существует урочное положение: полтора ведра молока в
день; оно рисует молотилки, веялки, жатвенные машины, сеноворошилки, плуги и пр. — и все непременно самое прочное и достигающее именно тех самых результатов, которые значатся в сельскохозяйственных руководствах, а иногда и просто в объявлениях братьев Бутеноп.
Но с первых же шагов (увы! решительность этих шагов была такова, что, сделавши один, т. е. накупив семян, орудий, скота, переломавши поля и т. д., уже трудно было воротиться назад, не испивши всей чаши севооборота до
дна) хозяйственная практика выставила такие вопросы, разрешения
на которые не давал ни Бажанов, ни Советов.
Ежели он бросит ее в отходную яму — вырастут ли
на дне ее розы?
Они сначала мелькают перед глазами в виде неосуществившихся двугривенных, но чуть только человек не остережется, то непременно выразятся в крупном куше, брошенном в отходную яму,
на дне которой не вырастает роз.
Но
дело в том, что по самим условиям своих жизненных преданий, обстановки, воспитания, культурный человек
на этом поприще прежде всего встречается с вопросом: что скажет о моей просветительской деятельности становой (само собой разумеется, что здесь выражение «становой» употреблено не в буквальном смысле)?
Его постоянно тревожит мысль: своевременно или преждевременно? и потому ежели он и приступит
на деле к выполнению своих просветительных поползновений, то или проведет их не особенно далеко (по губам помажет) или же будет приспособлять свои действия к вкусам и идеалам станового.
Остается, стало быть, капуста да картофель, овощи серьезные, не боящиеся непогод, но слыханное ли
дело съесть этого добра
на пятьсот, шестьсот рублей в год?
Но тут я должен поставить точку и закончить словами, которые покамест
на всякий вопрос представляют наиболее подходящий ответ, а именно: не наше
дело.
Сотские — мирволят; волостной старшина — тот
на все жалобы только икает: мне, дескать, до вас, культурных людей,
дела нет!
Батюшка уже был извещен о предстоящей перемене и как раз в эту минуту беседовал об этом
деле с матушкой. Оба не знали за собой никакой вины и потому не только не сомневались, подобно мне, но прямо радовались, что и у нас
на селе заведется свой jeune home [Молодой человек (фр.)]. Так что когда я после первых приветствий неожиданно нарисовал перед ними образ станового пристава в том виде, в каком он сложился
на основании моих дореформенных воспоминаний, то они даже удивились.
— Было и еще. Когда объявили свободу вину, я опять не утерпел и за филантропию принялся. Проповедывал, что с вином следует обходиться умненько; сначала в
день одну рюмку выпивать, потом две рюмки, потом стакан, до тех пор, пока долговременный опыт не покажет, что пьяному море по колено. В то время кабатчики очень
на меня за эту проповедь роптали.
— По существу — это точно, что особенной вины за вами нет. Но кабатчики… И опять-таки повторю: свобода… Какая свобода, и что оною достигается? В какой мере и
на какой конец? Во благовремении или не во благовремении? Откуда и куда? Вот сколько вопросов предстоит разрешить! Начни-ка их разрешать, — пожалуй, и в Сибири места не найдется! А ежели бы вы в то время вместо «свободы»-то просто сказали: улучшение, мол, быта, — и
дело было бы понятное, да и вы бы
на замечание не попали!
Я достаточно
на своем веку встречал новых губернаторов и других сильных мира, но никогда у меня сердце не ныло так, как в эти
дни. Почему-то мне вдруг показалось, что здесь, в этой глуши, со мной все можно сделать: посадить в холодную, выворотить наизнанку, истолочь в ступе. Разумеется, предварительно завинив в измене, что при умении бойко читать в сердцах сделать очень нетрудно. Поистине, никогда я такого скверного чувства не испытывал.
И, наконец, раскрылись до того широко, что мы всю Россию
поделили на два лагеря: в одном — благонамеренные и благонадежные, в другом — неблагонамеренные и неблагонадежные.
Вот речь, которую он произнес в нашем присутствии урядникам, собравшимся
на другой
день утром
на дворе становой квартиры...
Люди эти, иногда очень серьезно, сообщают нам различные как бы полезные указания и даже предлагают проекты реформ и законоположений, которые мы тоже, по чистоте нашей, принимаем за полезные, но
на дне которых — увы! — лежит одна жестокая насмешка.
Однажды, когда, прочитав в одном сочинении составленный якобы некоторым городничим „Устав о печении пирогов“, я, в подражание оному, написал „Правила о том, в какие
дни и с каким маслом надлежит вкушать блины“, и в другой раз, когда, прочитав, как один городничий
на все представления единообразно отвечал: „не потерплю!“ и „разорю!“ — я, взяв оного за образец, тоже упразднил словесные изъяснения и заменил оные звукоподражательностью.
— А я, напротив того, полагаю, что если бы военные поселения и связанные с ними школы военных кантонистов не были упразднены, так сказать,
на рассвете
дней своих, то Россия давно уж была бы покрыта целой сетью фаланстеров и мы были бы и счастливы и богаты! Да-с!
Зазвал меня, например,
на днях к себе кабатчик Колупаев обедать, и представьте, чем угостил!
— Может быть… может быть-с! — сказал он задумчиво, но потом с живостью продолжал: — Нет! далеко кулику до Петрова
дня, купчине до дворянина! Дворянин и маленькую рыбку подаст, так сердце не нарадуется, а купчина тридцатипудовую белугу
на стол выволочет — смотреть омерзительно! Да-с, обидели! обидели в ту пору господ дворян!
В тот же
день кабатчик Колупаев пригласил меня к себе
на вечорку, предупредив, что у него соберется вся наша сельская интеллигенция для игры в стуколку.
Так зачем же мне знать об этом производстве? зачем я буду заставлять мою мысль опускаться куда-то
на второе
дно, где этот скромно выглядывающий с газетного столбца Растопыря, быть может, явится в таком угрожающем виде, который все мое существо наполнит испугом?
У Осьмушникова крестил дочку, у Колупаева разыгрывал роль свата, у Прохорова — едва не свел со двора жену (разумеется, этого
на деле не было, а были «насмешки», в которых я фигурировал в качестве соблазнителя).
Но ежели раз воинственные и присоединительные упражнения устранены, то картина благополучия начертывалась уже сама собой. В самом
деле, что нужно нашей дорогой родине, чтобы быть вполне счастливой?
На мой взгляд, нужно очень немногое, а именно: чтобы мужик русский, говоря стихом Державина: «Ел добры щи и пиво пил». Затем все остальное приложится.
Возгордимся мы или не возгордимся тогда? — вот вопрос! Я думаю, однако ж, что не возгордимся, потому что, во-первых, ведь ничего этого
на деле нет, а ежели нет ничего, то, стало быть, и во-вторых и в-третьих, все-таки ничего нет.
Такая откровенность почти всегда удается, ибо всякий покупатель непременно мнит себя агрономом, а ежели у него, вдобавок, есть несколько лишних тысяч рублей, то к таковому самомнению обыкновенно присоединяется уверенность, что, по мере размена крупных ассигнаций
на мелкие, негодное имущество будет постепенно превращаться в золотое
дно.
Видит сам, что он к
делу не приготовлен,
на выдумки не горазд, да притом и ленив, и что, следовательно, что бы он ни предпринял, ничего у него не выйдет.
И
на другой
день утром голова моя была полна этими мыслями.
Среди этих сетований явился давно небывалый гость: батюшка.
На вопрос: чем потчевать? он только горько усмехнулся, как бы вопрошая: а какие теперь
дни? забыл?
— Первым
делом устроил бы он в здешнем парке гулянье, а между прочим вот там
на уголку торговлю бы прохладительными напитками открыл…
Разуваев явился ко мне
на другой
день и
на этот раз был удивительно мил. Расчесал кудри, тщательно вымылся, надел новый сюртук и штаны навыпуск. Вообще, по-видимому, понял, что пришел не в харчевню. Даже про старинное наше знакомство помянул и с благодарностью отозвался при этом о корнетше Отлетаевой.
Он сказал это с такой невозмутимой уверенностью, что мне невольно пришло
на мысль: «Что же такое, однако ж, нам в детстве твердили о курице, несшей золотые яйца?» Как известно, владелец этой курицы, наскучив получать по одному яйцу в
день и желая зараз воспользоваться всеми будущими яйцами, зарезал курицу и, разумеется, не только обманулся в своих мечтаниях, но утратил и прежний скромный доход.
Помню, я в прошлом году людские помещения
на скотном дворе вычистить собрался; нанял поденщиц (
на свою-то прислугу не понадеялся), сам за чисткой наблюдал, чистил
день, чистил другой, одного убиенного и ошпаренного клопа целый ворох
на полосу вывез — и вдруг вижу, смотрит
на мои хлопоты старший Иван и только что не въявь говорит: «Дай срок! я завтра же всю твою чистоту в лучшем виде загажу».
Потом стал каждый вечер ходить, спрашивать, какое
на завтрашний
день распоряжение будет (да еще целых два ему выложи: одно
на случай, коли ежели вёдро, а другое
на случай, коли ежели Бог дожжичка пошлет)?
Мелкота с суеверным страхом взирает
на их незыблемость и инстинктивно понимает, что совместное существование незыблемости и мечтаний —
дело не только немыслимое, но и прямо противоестественное.
Интеллигенция! дирижирующие классы! И при сем в скобках: «сюжет заимствован с французского»! Слыханное ли это
дело! И как ответ
на эти запросы — «Разуваев, бывший халуй»! Разуваев, заспанный и пахучий, буйный, бесшабашный, безвременно оплывший, с отяжелевшей от винного угара головой и с хмельной улыбкой
на устах! Подумайте! да он в ту самую минуту, как вы, публицисты, призываете его: иди и володей нами! — даже в эту торжественную минуту он пущает враскос глаза, высматривая, не лежит ли где плохо?
Знает ли он, что такое отечество? слышал ли он когда-нибудь это слово? Ах, это отечество! По-настоящему-то ведь это нестерпимейшая сердечная боль, неперестающая, гложущая, гнетущая, вконец изводящая человека — вот какое значение имеет это слово! А Разуваев думает, что это падаль, брошенная
на расклевание ему и прочим кровопийственных
дел мастерам!
Только в отечестве тебе до всего
дело, даже в таком отечестве, где
на каждом шагу тебе говорят: не суйся! не лезь вперед! не твое
дело!
Но, может быть, ты скажешь
на это: ведь сам же ты за несколько страниц выше утверждал, что и мерзавцу в своем отечестве веселее, потому что он найдет там массу вполне однородных сомерзавцев, с которыми ему можно душу отвести; стало быть, дескать, и я: подберу подходящую компанию, и будем мы вкупе сомерзавствовать, а до прочего нам
дела нет.