Цитаты со словом «жалоба»
Жалобы — наше самое обильное приношение небесам и самая искренняя часть нашей набожности.
(В ответ на
жалобы Алекса Фергюсона, что газеты жёстко его критикуют) Не читай их.
Похожие цитаты:
Напишите о карманнике, судившемся тридцать раз, что он известный карманник-рецидивист — и он подаст на вас в суд за оскорбление личности, причем вы проиграете это дело.
Бурный протест вызывает у меня еще только одна вещь: любители нравоучений. Никто не должен считать себя вправе выступать с проповедями.
Возможно, вы с бо́льшим страхом произносите приговор, чем я выслушиваю его.
Все наши сетования по поводу того, чего мы лишены, проистекают от недостатка благодарности за то, что мы имеем.
Что будет после Страшного Суда? Как обычно — реабилитация!
Мужественный человек обыкновенно страдает, не жалуясь, человек же слабый жалуется, не страдая.
Судья, вынесший обвиняемому приговор в припадке гнева, сам заслуживает смертного приговора.
Никакая страсть не перекричит во мне справедливости. Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой. Я не победитель. Я сама у себя под судом, мой суд строже вашего, я себя не люблю, не щажу.
Заставьте самого беспристрастного судью разбирать своё собственное дело, и посмотрите, как он начнёт толковать законы!
Все жалуются на свою память, но никто не жалуется на свой ум.
Не подлежит сомнению, что упрек оскорбителен лишь постольку, поскольку он справедлив: малейший попавший в цель намек оскорбляет гораздо сильнее, чем самое тяжкое обвинение, раз оно не имеет оснований.
Интеллектуалы терпеть не могут чиновников, но постоянно обращаются к ним за помощью.
Значительная часть наших несчастий более выносима, чем комментарии по их поводу наших друзей.
Не следует устраивать волокит с судебными разбирательствами. Это революция, доказательства тут вторичны. Мы должны действовать по убеждению. Они все — банда преступников и убийц.
Политик напоминает мне человека, который убил отца и мать, а затем, когда ему выносят приговор, просит его пощадить на том основании, что он — сирота.
Увы, но суд истории чаще всего начинается после смерти подсудимых.
В страдании кроется освобождение, ибо человек получает право передать дело своей жизни в Божий руки («Письма другу», июль 1944)
Половина обещаний, на неисполнение которых мы жалуемся, нам никем никогда не давалась.
Временно советую назначать своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты.
Наказания, назначаемые в припадке гнева, не достигают цели. Дети смотрят на них в этом случае как на последствия, а на самих себя — как на жертвы раздражения того, кто наказывает.
Чрезмерно строгий судья часто осуждает того, кого сам закон оправдал бы, если бы он мог объясняться.
Нас всегда обвиняли в терроризме. Это ходячее обвинение, которое не сходит со страниц печати. Это обвинение в том, что мы ввели терроризм в принцип. Мы отвечаем на это: «Вы сами не верите в такую клевету».
Если кто-то жалуется вам на славу и богатство – не слушайте его. Так просто принято говорить.
Те требования, которые подчас способствуют сбору счастья, так увеличиваются из-за жадности, что вся его масса оказывается исчерпанной еще задолго до того, как большинство успеет предъявить свои претензии.
...В этом отношении я с гордостью могу сказать, что я всегда шёл впереди всех; первый всегда всех будоражил, первый всегда подписывал всякие резолюции и т. д.
Правда меня никогда не обидит, даже если она и горька. Я умею выслушивать горькие истины не обижаясь на тех, кто их мне говорит. Задевает меня лишь обидная несправедливость и явная ложь.
Государь всегда должен советоваться с другими, но только когда он того желает, а не когда того желают другие; и он должен осаживать всякого, кто вздумает, непрошеный, подавать ему советы.
Если бы я действовал в соответствии со своим первым побуждением, я бы только и делал, что целыми днями писал бранные и прощальные письма.
От правосудия зависит общественный порядок. Поэтому по праву место судей — в первом ряду общественной иерархии. Поэтому никакие почести и знаки уважения не могут считаться для них чрезмерными.
Не раздражайся за столом, чтобы ни случилось, а если у тебя все же есть причина для гнева, не высказывай его.
Он был беспомощен в отношении устройства судьбы своих сочинений. Стеснялся относить их в редакцию. А если и относил, то стеснялся приходить за ответом. Боялся грубости и бестактности.
Несправедливо жалуется на море тот, кто терпит крушение вторично.
Суждения, считающиеся непререкаемыми, потому что их никогда не подвергали анализу, должны смириться и предъявить свои законные документы; часто оказывается, что они их вовсе не имеют.
Всё становится более утончённым: музыка когда-то была шумом, сатира — пасквилем, и там, где сегодня говорят «будьте любезны», некогда давали затрещину.
Стоит только один раз подать повод, и вас обязательно попросят подать кнут.
Ради чего врачи с таким рвением добиваются доверия своего пациента, не скупясь на лживые посулы поправить его здоровье, если не для того, чтобы его воображение пришло на помощь их надувательским предписаниям?
Священная обязанность членов правительства — обращаться к народу и слышать их голос, который дороже их личных интересов и прав.
Я становлюсь забывчив. Жалуясь, что все уже нынче не то, что раньше, я каждый раз забываю включить в этот перечень себя.
Когда Фридриху Великому предлагали личного врача, он неизменно спрашивал: «А у него кладбище уже полное?»
Кто не умеет пользоваться счастьем, когда оно приходит, не должен жаловаться, когда оно проходит.
Тщетно надеяться, что может быть написана такая конституция, при которой любой избранник получит большинство голосов, а любой закон — единодушную поддержку.
Когда детей нет, отношения мужчин и женщин — это их личное дело, не касающееся ни государства, ни соседей.
Письмо, достойное именоваться таковым, пишется под воздействием восхищения или негодования — в общем, крайних чувств. Понятно, почему рассудительное письмо — это письмо мертворожденное.
На выборах на пост вице-президента СССР Геннадий Янаев на вопрос «А как ваше здоровье?» ответил: «Жена не жалуется».