Неточные совпадения
— Ты напрасно поспешил перейти на диван. Ты куда? — прибавил Николай Петрович, оборачиваясь к Фенечке; но та уже захлопнула за
собою дверь. — Я было принес показать тебе моего богатыря; он соскучился по своем дяде. Зачем это она
унесла его? Однако что
с тобой? Произошло у вас тут что-нибудь, что ли?
— Возьмите, — сказала она, — и
унесите его
с собой, чтоб мне долго еще не плакать, глядя на него.
— Непременно, Вера! Сердце мое приютилось здесь: я люблю всех вас — вы моя единственная, неизменная семья, другой не будет! Бабушка, ты и Марфенька — я
унесу вас везде
с собой — а теперь не держите меня! Фантазия тянет меня туда, где… меня нет! У меня закипело в голове… — шепнул он ей, — через какой-нибудь год я сделаю… твою статую — из мрамора…
Но она все нейдет. Его взяло зло, он собрал рисунки и только хотел
унести опять к
себе наверх, как распахнулась дверь и пред ним предстала… Полина Карповна, закутанная, как в облака, в кисейную блузу,
с голубыми бантами на шее, на груди, на желудке, на плечах, в прозрачной шляпке
с колосьями и незабудками. Сзади шел тот же кадет,
с веером и складным стулом.
— Да, вот
с этими, что порхают по гостиным, по ложам,
с псевдонежными взглядами, страстно-почтительными фразами и заученным остроумием. Нет, кузина, если я говорю о
себе, то говорю, что во мне есть; язык мой верно переводит голос сердца. Вот год я у вас: ухожу и
уношу мысленно вас
с собой, и что чувствую, то сумею выразить.
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал
себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и
унести все
с собой туда, в свою Малиновку…
Воротился к
себе на кровать, лег да и думаю в страхе: «Вот коли убит Григорий Васильевич совсем, так тем самым очень худо может произойти, а коли не убит и очнется, то оченно хорошо это произойдет, потому они будут тогда свидетелем, что Дмитрий Федорович приходили, а стало быть, они и убили, и деньги унесли-с».
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите, господа, сам — заявил про него в своей речи, именно в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не останься он на полу как улика,
унеси его грабитель
с собою, то никто бы и не узнал в целом мире, что был пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
Ну будь это, например, Смердяков, убивающий для грабежа, — да он бы просто
унес весь пакет
с собой, вовсе не трудясь распечатывать над трупом жертвы своей; так как знал наверно, что в пакете есть деньги — ведь при нем же их вкладывали и запечатывали, — а ведь
унеси он пакет совсем, и тогда становится неизвестным, существовало ли ограбление?
— Эти деньги
с собою возьмите-с и
унесите, — вздохнул Смердяков.
„Ведь
унеси он этот пакет
с собою, то никто бы и не узнал в целом мире, что был и существовал пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
Но и на новых местах их ожидали невзгоды. По неопытности они посеяли хлеб внизу, в долине; первым же наводнением его смыло, вторым —
унесло все сено; тигры поели весь скот и стали нападать на людей. Ружье у крестьян было только одно, да и то пистонное. Чтобы не умереть
с голода, они нанялись в работники к китайцам
с поденной платой 400 г чумизы в день. Расчет производили раз в месяц, и чумизу ту за 68 км должны были доставлять на
себе в котомках.
Мы в самой середине двух, мешающих друг другу, потоков; нас бросает и будет еще долго бросать то в ту, то в другую сторону до тех пор, пока тот или другой окончательно не сломит, и поток, еще беспокойный и бурный, но уже текущий в одну сторону, не облегчит пловца, то есть не
унесет его
с собой.
Отец задумывался. «Словно вихрем все
унесло! — мелькало у него в голове. — Спят дорогие покойники на погосте под сению храма, ими воздвигнутого, даже памятников настоящих над могилами их не поставлено. Пройдет еще годков десять — и те крохотненькие пирамидки из кирпича, которые
с самого начала были наскоро сложены, разрушатся сами
собой. Только Спас Милостивый и будет охранять обнаженные могильные насыпи».
— Умрем, ничего
с собою не
унесем, — говорила она, — пока
с нее довольно, а потом, если зять будет ласков, то и еще наградим.
«Скатертью дорога!» — мелькает у нее в голове, но тут же рядом закрадывается и другая мысль: «А брильянты? чай, и брильянты
с собой унесла!»
— Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро отец
с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим, что они хребтом, да потом, да кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам оставим, ничего в могилу
с собой не
унесем!
Лечился П. В. Шумахер от подагры и вообще от всех болезней баней. Парили его два банщика, поминутно поддавая на «каменку». Особенно он любил Сандуновские, где, выпарившись, отдыхал и даже спал часа два и всегда
с собой уносил веник. Дома, отдыхая на диване, он клал веник под голову.
— Может, и вышел, — решил дворник, — ведь не сказывается. А иной раз и ключ
с собой унесет, по три дня комнаты запертые стоят.
Петр Елисеич на руках
унес истерически рыдавшую девочку к
себе в кабинет и здесь долго отваживался
с ней. У Нюрочки сделался нервный припадок. Она и плакала, и целовала отца, и, обнимая его шею, все повторяла...
— Нет, я на этот счет
с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу
с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего
с собой не
унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
Всякий раз, когда я начинал играть
с нею, по-своему шумно и резво, старая нянька, вечно сонная и вечно дравшая,
с закрытыми глазами, куриные перья для подушек, немедленно просыпалась, быстро схватывала мою Соню и
уносила к
себе, кидая на меня сердитые взгляды; в таких случаях она всегда напоминала мне всклоченную наседку,
себя я сравнивал
с хищным коршуном, а Соню —
с маленьким цыпленком.
Всем известно, что Индурский никому не хочет сообщить тайну своей несравненной дроби и
унесет ее
с собой в могилу.
— Не в могилу же
с собой унесет?
И хотела бы в могилку
с собой унести, да нельзя!
Но тут Алексей Никитич вдруг ненароком маленькую ошибку дал или, пожалуй сказать, перехитрил: намерение их такое было, разумеется, чтобы скорее Марфу Андревну со мною в деревню отправить, чтоб это тут забылось, они и сказали маменьке: «Вы, — изволят говорить, — маменька, не беспокойтесь: ее, эту карлушку, найдут, потому что ее ищут, и как найдут, я вам сейчас и отпишу в деревню», — а покойница-то за это слово н ухватились: «Нет уж, говорят, если ищут, так я лучше подожду, я, главное, теперь этого жида-то хочу посмотреть, который ее
унес!» Тут, судари мои, мы уж и одного квартального вместе
с собою лгать подрядили: тот всякий день приходит и врет, что «ищут, мол, ее, да не находят».
Владя хотел было взять
с собою в деревню удочку, новую, английскую, купленную на сбереженные деньги, хотел взять еще кое-что, да это все занимало бы в тележке не мало места. И Владя
унес обратно в дом все свои пожитки.
Несчастливцев. Много тайн, много страданий
унесли они
с собой в могилу. Душа моя мрачна, мне живых не надо. Мне нечего говорить
с живыми! Мне нужно выходцев
с того света! Прочь!
Я взяла один из них, затворила шкаф и
унесла к
себе книгу
с таким странным ощущением,
с таким биением и замиранием сердца, как будто я предчувствовала, что в моей жизни совершается большой переворот.
Такие отношения установились у них быстро; в две-три встречи Медынская вполне овладела юношей и начала медленно пытать его. Ей, должно быть, нравилась власть над здоровым, сильным парнем, нравилось будить и укрощать в нем зверя только голосом и взглядом, и она наслаждалась игрой
с ним, уверенная в силе своей власти. Он уходил от нее полубольной от возбуждения,
унося обиду на нее и злобу на
себя. А через два дня снова являлся для пытки.
А уходя из дому, Зайончек постоянно
уносил ключ
с собою.
Кочкарев. Рад, рад! Теперь я пойду посмотрю только, как убрали стол; в минуту ворочусь. (В сторону.)А шляпу все лучше на всякий случай припрятать. (Берет и
уносит шляпу
с собою.)
Я не
унес бы
с собою в могилу ужасной мысли, что, может быть, русские будут рабами иноземцев, что кровь наших воинов будет литься не за отечество, что они станут служить не русскому царю!
Так шайка и не могла взять монастыря, несмотря на отчаянный приступ. Начало светать, когда мятежники отступили от стен,
унося за
собой раненых и убитых. Белоус был контужен в голову и замертво снесен в Дивью обитель. Он только там пришел в
себя и первое, что узнал, это то, что приступ отбит
с большим уроном.
«И не лучше ль, не лучше ль будет, — фантазировал я уже дома, после, заглушая фантазиями живую сердечную боль, — не лучше ль будет, если она навеки
унесет теперь
с собой оскорбление?
Он питался, кажется, только собственными ногтями, объедая их до крови, день и ночь что-то чертил, вычислял и непрерывно кашлял глухо бухающими звуками. Проститутки боялись его, считая безумным, но, из жалости, подкладывали к его двери хлеб, чай и сахар, он поднимал
с пола свертки и
уносил к
себе, всхрапывая, как усталая лошадь. Если же они забывали или не могли почему-либо принести ему свои дары, он, открывая дверь, хрипел в коридор...
— Пятьсот верст тащил… и на что мне она? — рассуждал солдат Лютиков, рассматривая какую-то тряпицу. —
С собой не
унесешь…
— Так-то сказывал мне человек один: купец был, денег много накопил и ничего оставить не хотел; так свои деньги любил, что
с собою в гроб
унес.
Я
унес ее
с собою, лег на постель и начал читать.
Да, Ельцова ревниво сторожила свою дочь. Она сберегла ее до конца и, при первом неосторожном шаге,
унесла ее
с собой в могилу.
Хапун, надо и вам сказать, когда вы не знаете, есть особенный такой жидовский чорт. Он, скажем, во всем остальном похож и на нашего чорта, такой же черный и
с такими же рогами, и крылья у него, как у здоровенного нетопыря; только носит пейсы да ермолку и силу имеет над одними жидами. Повстречайся ему наш брат, христианин, хоть о самую полночь, где-нибудь в пустыре или хоть над самым омутом, он только убежит, как пугливая собака. А над жидами дается ему воля: каждый год выбирает
себе по одному и
уносит…
— Да уже года два… Убежала
с покосу, да еще, подлая, поселенца на
себе унесла. Лошадь — бог
с ней. Боюсь, как бы за поселенца не ответить.
Выду я на реченьку,
Погляжу на быструю —
Унеси ты мое горе,
Быстра реченька,
с собой.
Нет, унесть
с собой не можешь
Лютой горести моей;
Разве грусть мою умножишь,
Разве пищу дашь ты ей.
За струей струя катится
По склоненью твоему;
Мысль за мыслью так стремится
Все к предмету одному… — и пр.