Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и
того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь
грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Глеб — он жаден был — соблазняется:
Завещание сожигается!
На десятки лет, до недавних дней
Восемь тысяч душ закрепил злодей,
С родом, с племенем; что народу-то!
Что народу-то! с камнем в воду-то!
Все прощает Бог, а Иудин
грехНе прощается.
Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,
И за
то тебе вечно маяться!
«
Грехи,
грехи, — послышалось
Со всех сторон. — Жаль Якова,
Да жутко и за барина, —
Какую принял казнь!»
— Жалей!.. — Еще прослушали
Два-три рассказа страшные
И горячо заспорили
О
том, кто всех грешней?
Один сказал: кабатчики,
Другой сказал: помещики,
А третий — мужики.
То был Игнатий Прохоров,
Извозом занимавшийся,
Степенный и зажиточный...
Такая рожь богатая
В
тот год у нас родилася,
Мы землю не ленясь
Удобрили, ухолили, —
Трудненько было пахарю,
Да весело жнее!
Снопами нагружала я
Телегу со стропилами
И пела, молодцы.
(Телега нагружается
Всегда с веселой песнею,
А сани с горькой думою:
Телега хлеб домой везет,
А сани — на базар!)
Вдруг стоны я услышала:
Ползком ползет Савелий-дед,
Бледнешенек как смерть:
«Прости, прости, Матренушка! —
И повалился в ноженьки. —
Мой
грех — недоглядел...
— А кто сплошал, и надо бы
Того тащить к помещику,
Да все испортит он!
Мужик богатый… Питерщик…
Вишь, принесла нелегкая
Домой его на
грех!
Порядки наши чудные
Ему пока в диковину,
Так смех и разобрал!
А мы теперь расхлебывай! —
«Ну… вы его не трогайте,
А лучше киньте жеребий.
Заплатим мы: вот пять рублей...
Скотинин. Суженого конем не объедешь, душенька! Тебе на свое счастье
грех пенять. Ты будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я на них всех свиней со бела света выкуплю; да я, слышь ты,
то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.
Скотинин. Митрофан! Ты теперь от смерти на волоску. Скажи всю правду; если б я
греха не побоялся, я бы
те, не говоря еще ни слова, за ноги да об угол. Да не хочу губить души, не найдя виноватого.
Не пошли ему впрок ни уроки прошлого, ни упреки собственной совести, явственно предупреждавшей распалившегося старца, что не ему придется расплачиваться за свои
грехи, а все
тем же ни в чем не повинным глуповцам.
Он не видел ничего невозможного и несообразного в представлении о
том, что смерть, существующая для неверующих, для него не существует, и что так как он обладает полнейшею верой, судьей меры которой он сам,
то и
греха уже нет в его душе, и он испытывает здесь на земле уже полное спасение.
—
То есть вы хотите сказать, что
грех мешает ему? — сказала Лидия Ивановна. — Но это ложное мнение.
Греха нет для верующих,
грех уже искуплен. Pardon, — прибавила она, глядя на опять вошедшего с другой запиской лакея. Она прочла и на словах ответила: «завтра у Великой Княгини, скажите». — Для верующего нет
греха, — продолжала она разговор.
Ужасно
то, что мы — старые, уже с прошедшим… не любви, а
грехов… вдруг сближаемся с существом чистым, невинным; это отвратительно, и поэтому нельзя не чувствовать себя недостойным.
— Ну как не
грех не прислать сказать! Давно ли? А я вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а мне и в голову не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А
то я бы зашел. Как я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как не
грех не дать знать! — повторил он.
«Но могу ли я верить во всё, что исповедует церковь?» думал он, испытывая себя и придумывая всё
то, что могло разрушить его теперешнее спокойствие. Он нарочно стал вспоминать
те учения церкви, которые более всего всегда казались ему странными и соблазняли его. «Творение? А я чем же объяснял существование? Существованием? Ничем? — Дьявол и
грех? — А чем я объясняю зло?.. Искупитель?..
Хозяин, казалось, сам чувствовал за собою этот
грех и
тот же час спросил: «Не побеспокоил ли я вас?» Но Чичиков поблагодарил, сказав, что еще не произошло никакого беспокойства.
— Уму непостижимо! — сказал он, приходя немного в себя. — Каменеет мысль от страха. Изумляются мудрости промысла в рассматриванье букашки; для меня более изумительно
то, что в руках смертного могут обращаться такие громадные суммы! Позвольте предложить вам вопрос насчет одного обстоятельства; скажите, ведь это, разумеется, вначале приобретено не без
греха?
— Нет, Платон Михайлович, — сказал Хлобуев, вздохнувши и сжавши крепко его руку, — не гожусь я теперь никуды. Одряхлел прежде старости своей, и поясница болит от прежних
грехов, и ревматизм в плече. Куды мне! Что разорять казну! И без
того теперь завелось много служащих ради доходных мест. Храни бог, чтобы из-за меня, из-за доставки мне жалованья прибавлены были подати на бедное сословие: и без
того ему трудно при этом множестве сосущих. Нет, Платон Михайлович, бог с ним.
Меж
тем Онегина явленье
У Лариных произвело
На всех большое впечатленье
И всех соседей развлекло.
Пошла догадка за догадкой.
Все стали толковать украдкой,
Шутить, судить не без
греха,
Татьяне прочить жениха;
Иные даже утверждали,
Что свадьба слажена совсем,
Но остановлена затем,
Что модных колец не достали.
О свадьбе Ленского давно
У них уж было решено.
Ну уж мне, старухе, давно бы пора сложить старые кости на покой; а
то вот до чего довелось дожить: старого барина — вашего дедушку, вечная память, князя Николая Михайловича, двух братьев, сестру Аннушку, всех схоронила, и все моложе меня были, мой батюшка, а вот теперь, видно, за
грехи мои, и ее пришлось пережить.
Он молился о всех благодетелях своих (так он называл
тех, которые принимали его), в
том числе о матушке, о нас, молился о себе, просил, чтобы бог простил ему его тяжкие
грехи, твердил: «Боже, прости врагам моим!» — кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще
те же слова, припадал к земле и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю.
Притом же у нас храм Божий —
грех сказать, что такое: вот сколько лет уже, как, по милости Божией, стоит Сечь, а до сих пор не
то уже чтобы снаружи церковь, но даже образа без всякого убранства.
Так я все веду речь эту не к
тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам бы великий был
грех, потому что мы клялись по закону нашему.
Какое преступление? — вскричал он вдруг в каком-то внезапном бешенстве, —
то, что я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок
грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление?
Нет, нет, быть
того не может! — восклицал он, как давеча Соня, — нет, от канавы удерживала ее до сих пор мысль о
грехе, и они,
те…
— До чертиков допилась, батюшки, до чертиков, — выл
тот же женский голос, уже подле Афросиньюшки, — анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки сняли. Пошла я теперь в лавочку, девчоночку при ней глядеть оставила, — ан вот и
грех вышел! Мещаночка, батюшка, наша мещаночка, подле живет, второй дом с краю, вот тут…
— Что? Священника?.. Не надо… Где у вас лишний целковый?.. На мне нет
грехов!.. Бог и без
того должен простить… Сам знает, как я страдала!.. А не простит, так и не надо!..
Прощаются же и теперь
грехи твои мнози, за
то, что возлюбила много…» И простит мою Соню, простит, я уж знаю, что простит…
Феклуша. Конечно, не мы, где нам заметить в суете-то! А вот умные люди замечают, что у нас и время-то короче становится. Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят. Дни-то, и часы все
те же как будто остались; а время-то, за наши
грехи, все короче и короче делается. Вот что умные-то люди говорят.
Глаша. Недавнушко, батюшка! Уж наш
грех, недоглядели. Да и
то сказать: на всякий час не остережешься.
Катерина. Э! Что меня жалеть, никто виноват — сама на
то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю! (Обнимает Бориса.) Коли я для тебя
греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда? Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь
грех здесь, на земле, натерпишься.
Кабанова. Полно, полно, не божись!
Грех! Я уж давно вижу, что тебе жена милее матери. С
тех пор, как женился, я уж от тебя прежней любви не вижу.
Катерина. Как, девушка, не бояться! Всякий должен бояться. Не
то страшно, что убьет тебя, а
то, что смерть тебя вдруг застанет, как ты есть, со всеми твоими
грехами, со всеми помыслами лукавыми. Мне умереть не страшно, а как я подумаю, что вот вдруг я явлюсь перед Богом такая, какая я здесь с тобой, после этого разговору-то, вот что страшно. Что у меня на уме-то! Какой грех-то! страшно вымолвить!
У самых
тех всегда в глазах предатель низок,
Кто при нужде его не ставит в
грех ласкать...
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы все мне зла хотите,
И если можете,
то мне всегда вредите:
Но я с тобой за их разведаюсь
грехи».
А между
тем велел прилежней примечать,
Нельзя ль где счастья им отведать,
Хоть, захватя
греха,
На счёт бы пастуха
Позавтракать иль пообедать!
В один двоим за нужду влезть,
И
то ни стать, ни сесть!» —
«Пусть так, но всё признаться должно,
Что огурец не
грех за диво счесть,
В котором двум усесться можно.
За что же, не боясь
греха,
Кукушка хвалит Петуха?
За
то, что хвалит он Кукушку.
— А —
то, что народ хочет свободы, не
той, которую ему сулят политики, а такой, какую могли бы дать попы, свободы страшно и всячески согрешить, чтобы испугаться и — присмиреть на триста лет в самом себе. Вот-с! Сделано. Все сделано! Исполнены все
грехи. Чисто!
— Вспомните-ко вчерашний день, хотя бы с Двенадцатого года, а после
того — Севастополь, а затем — Сан-Стефано и в конце концов гордое слово императора Александра Третьего: «Один у меня друг, князь Николай черногорский». Его, черногорского-то, и не видно на земле, мошка он в Европе, комаришка, да-с! Она, Европа-то, если вспомните все ее
грехи против нас, именно — Лихо. Туркам — мирволит, а величайшему народу нашему ножку подставляет.
Бальзаминова. А ты давай-ка лучше поговорим об чем-нибудь другом! А
то, сохрани господи, долго ли до
греха, пожалуй совсем свихнешься.
Но как огорчился он, когда увидел, что надобно быть, по крайней мере, землетрясению, чтоб не прийти здоровому чиновнику на службу, а землетрясений, как на
грех, в Петербурге не бывает; наводнение, конечно, могло бы тоже служить преградой, но и
то редко бывает.
— Я ошибся: не про тебя
то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права:
грех хотеть
того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых в книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою! Люби цветы, птиц, занимайся хозяйством, ищи веселого окончания и в книжках, и в своей жизни…
Вон Алексея Петровича три губернатора гнали, именье было в опеке, дошло до
того, что никто взаймы не давал, хоть по миру ступай: а теперь выждал, вытерпел, раскаялся — какие были
грехи — и вышел в люди.
— Гостит у попадьи за Волгой, — сказала бабушка. — Такой
грех:
та нездорова сделалась и прислала за ней. Надо же в это время случиться! Сегодня же пошлю за ней лошадь…
— Был
грех, ваше превосходительство, — говорил
тот, скромно склоняя и гладя рукой голову.
А он там гулял: увидал, что я стреляю, и начал кричать, чтоб я перестал, что это
грех, и
тому подобные глупости.
— Затем, чтоб и мне вытерпеть теперь
то, что я должна была вытерпеть сорок пять лет
тому назад. Я украла свой
грех! Ты знаешь его, узнает и Борис. Пусть внук посмеется над сединами старой Кунигунды!..
— Ах, как жаль! Какой жребий! Знаешь, даже грешно, что мы идем такие веселые, а ее душа где-нибудь теперь летит во мраке, в каком-нибудь бездонном мраке, согрешившая, и с своей обидой… Аркадий, кто в ее
грехе виноват? Ах, как это страшно! Думаешь ли ты когда об этом мраке? Ах, как я боюсь смерти, и как это грешно! Не люблю я темноты,
то ли дело такое солнце! Мама говорит, что грешно бояться… Аркадий, знаешь ли ты хорошо маму?
— Самоубийство есть самый великий
грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом
грехе,
то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал его вовсе, —
тем доходнее твоя молитва будет о нем.
— А как вы, Макар Иванович, смотрите на
грех самоубийства? — спросил я его по
тому же поводу.
Опять, оно если с ропотом али с недовольством встречаешь смерть,
то сие есть великий
грех.