Неточные совпадения
— Куда? куда? — воскликнул хозяин, проснувшись и выпуча
на них глаза. — Нет, государи, и колеса приказано снять
с вашей коляски, а ваш жеребец, Платон Михайлыч, отсюда теперь за пятнадцать верст. Нет, вот вы
сегодня переночуйте, а
завтра после раннего обеда и поезжайте себе.
— Ну? Что? — спросила она и, махнув
на него салфеткой, почти закричала: — Да сними ты очки! Они у тебя как
на душу надеты — право! Разглядываешь, усмехаешься… Смотри, как бы над тобой не усмехнулись! Ты — хоть
на сегодня спусти себя
с цепочки.
Завтра я уеду, когда еще встретимся, да и — встретимся ли? В Москве у тебя жена, там я тебе лишняя.
— Я — не понимаю: к чему этот парад? Ей-богу, право, не знаю — зачем? Если б, например, войска
с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А так, знаете, что же получается? Раздробление как будто.
Сегодня — фабричные,
завтра — приказчики пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно? Ведь вот какой вопрос поднимается! Ведь не
на Ходынское поле гулять пошли, вот что-с…
Анфиса. Разумеется. (Читает.) «Но зачем же губить свою молодость и отказывать себе в удовольствиях?
С нетерпением жду вашего ответа. Если вы
сегодня не решитесь, я
завтра уезжаю
на Кавказ. Целую ваши ручки. Весь ваш…»
Я от этого преследования чуть не захворала, не видалась ни
с кем, не писала ни к кому, и даже к тебе, и чувствовала себя точно в тюрьме. Он как будто играет, может быть даже нехотя, со мной.
Сегодня холоден, равнодушен, а
завтра опять глаза у него блестят, и я его боюсь, как боятся сумасшедших. Хуже всего то, что он сам не знает себя, и потому нельзя положиться
на его намерения и обещания:
сегодня решится
на одно, а
завтра сделает другое.
— Довольно, Марк, я тоже утомлена этой теорией о любви
на срок! —
с нетерпением перебила она. — Я очень несчастлива, у меня не одна эта туча
на душе — разлука
с вами! Вот уж год я скрытничаю
с бабушкой — и это убивает меня, и ее еще больше, я вижу это. Я думала, что
на днях эта пытка кончится;
сегодня,
завтра мы наконец выскажемся вполне, искренно объявим друг другу свои мысли, надежды, цели… и…
— Это уж как вам будет угодно.
Сегодня вы одно изволите говорить, а
завтра другое. А квартиру мою я сдал
на некоторое время, а сам
с женой переберусь в каморку; так что Альфонсина Карловна теперь — почти такая же здесь жилица, как и вы-с.
Проберешься ли цело и невредимо среди всех этих искушений? Оттого мы задумчиво и нерешительно смотрели
на берег и не торопились покидать гостеприимную шкуну. Бог знает, долго ли бы мы просидели
на ней в виду красивых утесов, если б нам не были сказаны следующие слова: «Господа!
завтра шкуна отправляется в Камчатку, и потому
сегодня извольте перебраться
с нее», а куда — не сказано. Разумелось,
на берег.
Наконец объявлено, что не
сегодня, так
завтра снимаемся
с якоря. Надо было перебраться
на фрегат. Я последние два дня еще раз объехал окрестности, был
на кальсадо,
на Эскольте,
на Розарио, в лавках. Вчера отправил свои чемоданы домой, а
сегодня, после обеда,
на катере отправился и сам.
С нами поехал француз Рl. и еще испанец, некогда моряк, а теперь commandant des troupes, как он называл себя. В этот день обещали быть
на фрегате несколько испанских семейств, в которых были приняты наши молодые люди.
Не без удовольствия простимся мы не
сегодня, так
завтра с Кореей. Уж наши видели пограничную стражу
на противоположном от Кореи берегу реки. Тут начинается Манчжурия, и берег
с этих мест исследован Лаперузом.
— А когда они прибудут, твои три тысячи? Ты еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты
сегодня уже ей откланялся,
с деньгами или без денег, потому что я дальше тянуть не могу, дело
на такой точке стало.
Завтра уже поздно, поздно. Я тебя к отцу пошлю.
— Ну, Бог
с ним, коли больной. Так неужто ты хотел
завтра застрелить себя, экой глупый, да из-за чего? Я вот этаких, как ты, безрассудных, люблю, — лепетала она ему немного отяжелевшим языком. — Так ты для меня
на все пойдешь? А? И неужто ж ты, дурачок, вправду хотел
завтра застрелиться! Нет, погоди пока,
завтра я тебе, может, одно словечко скажу… не
сегодня скажу, а
завтра. А ты бы хотел
сегодня? Нет, я
сегодня не хочу… Ну ступай, ступай теперь, веселись.
Путешествие по тайге всегда довольно однообразно.
Сегодня — лес,
завтра — лес, послезавтра — опять лес. Ручьи, которые приходится переходить вброд, заросшие кустами, заваленные камнями,
с чистой прозрачной водой, сухостой, валежник, покрытый мхом, папоротники удивительно похожи друг
на друга. Вследствие того что деревья постоянно приходится видеть близко перед собой, глаз утомляется и ищет простора. Чувствуется какая-то неловкость в зрении, является непреодолимое желание смотреть вдаль.
Все это давно известно и переизвестно дедушке; ему даже кажется, что и принцесса Орлеанская во второй раз,
на одной неделе, разрешается от бремени, тем не менее он и
сегодня и
завтра будет читать
с одинаковым вниманием и, окончив чтение, зевнет, перекрестит рот и велит отнести газету к генералу Любягину.
Весьма понятно, что там, где совокупление происходит
на токах,
на общих сборищах, — ни самцы, ни самки не могут питать личной взаимной любви: они не знают друг друга;
сегодня самец совокупляется
с одною самкой, а
завтра с другою, как случится и как придется; точно так же и самка.
— А, это ты! — обрадовался Петр Елисеич, когда
на обратном пути
с фабрики из ночной мглы выступила фигура брата Егора. — Вот что, Егор, поспевай
сегодня же ночью домой
на Самосадку и объяви всем пристанским, что
завтра будут читать манифест о воле. Я уж хотел нарочного посылать… Так и скажи, что исправник приехал.
Сейчас надобно отправлять почту, она и
сегодня действует, хоть птица гнезда не вьет, [По народному поверью — 25 марта (благовещенье) «Птица гнезда не вьет».] а настает надобность хватить еще словечко, тебе, добрый друг Таврило Степанович, — жена кричит
с лестницы, что
завтра чествуют твоего патрона и чтоб я непременно хоть невидимкой со всем теперешним нашим обществом явился к имениннику, который, верно, задает пир
на дворянской улице. — От души обнимаю тебя и желаю тебе того, что ты сам себе желаешь.
Наконец,
сегодня, то есть 21 августа, явился Пальм и
завтра утром увозит Дурова, который непременно сам заедет к вам. Вопрос в том, застанет ли он вас дома. Во всяком случае, у вас
на столе будет и рукопись и это письмо… [Дальше — просьба достать для петрашевца
С. Ф. Дурова сочинения Фурье. Дуров уехал в Москву 22 августа (неизданное письмо Пущина к жене от 24 августа).]
— О, поди-ка —
с каким гонором, сбрех только:
на Кавказе-то начальник края прислал ему эту, знаешь, книгу дневную, чтобы записывать в нее, что делал и чем занимался. Он и пишет в ней:
сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества,
завтра там — отдыхал от сих мыслей, — таким шутовским манером всю книгу и исписал!.. Ему дали генерал-майора и в отставку прогнали.
— A d'autres, mon cher! Un vieux sournois, comme moi, ne se laisse pas tromper si facilement. [Говори это другим, мой дорогой! Старую лисицу вроде меня не так-то легко провести (франц.)]
Сегодня к вам лезут в глаза
с какою-нибудь Медико-хирургическою академиею, а
завтра на сцену выступит уже вопрос об отношениях женщины к мужчине и т. д. Connu! [Знаем! (франц.)]
— Тебе что! — говорит Плешивцев, — ты гнуснец! ты вот
завтра встанешь, умоешься и смоешь
с себя все, что случайно
сегодня на тебя насело!
— Так вот что, сударь.
Сегодня перед вечером я к мужичкам
на сходку ходил. Порешили: как-никак, а кончить надо. Стало быть,
завтра чем свет опять сходку — и совсем уж
с ними порешить. Сразу чтобы. А то у нас, через этого самого Пронтова, и конца-краю разговорам не будет.
Но все-таки, если
на кого и можно, и следует надеяться, так это
на Прейна:
с ним Евгений Константиныч никогда не расстанется, а генерал Блинов
сегодня здесь, а
завтра и след простыл.
— Мужик спокойнее
на ногах стоит! — добавил Рыбин. — Он под собой землю чувствует, хоть и нет ее у него, но он чувствует — земля! А фабричный — вроде птицы: родины нет, дома нет,
сегодня — здесь,
завтра — там! Его и баба к месту не привязывает, чуть что — прощай, милая, в бок тебе вилами! И пошел искать, где лучше. А мужик вокруг себя хочет сделать лучше, не сходя
с места. Вон мать пришла!
— Я не должен прощать ничего вредного, хоть бы мне и не вредило оно. Я — не один
на земле!
Сегодня я позволю себя обидеть и, может, только посмеюсь над обидой, не уколет она меня, — а
завтра, испытав
на мне свою силу, обидчик пойдет
с другого кожу снимать. И приходится
на людей смотреть разно, приходится держать сердце строго, разбирать людей: это — свои, это — чужие. Справедливо — а не утешает!
Жизнь мою можно уподобить петербургскому климату:
сегодня оттепель,
с крыш капель льет,
на улицах почти полая вода, а
завтра двадцатиградусный мороз гвоздит…
— А ту пользу, что
сегодня, например, десять"ябедников"загублено, а
завтра на их месте новых двадцать явилось! А кроме того, смотришь, одного какого-нибудь и проглядели. Сидел он где-нибудь тихим манером в кабачке, пописывал да пописывал — глядь, ан в губернию сенаторский гнев едет! Откуда? как? кто навлек?.. Ябедник-с!
Но всероссийские клоповники не думают об этом. У них
на первом плане личные счеты и личные отмщения. Посевая смуту, они едва ли даже предусматривают, сколько жертв она увлечет за собой: у них нет соответствующего органа, чтоб понять это. Они знают только одно: что лично они непременно вывернутся.
Сегодня они злобно сеют смуту, а
завтра, ежели смута примет беспокойные для них размеры, они будут,
с тою же холодною злобой, кричать: пали!
— Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть
на людей, жить
с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется
на песке.
Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга
с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а
завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за другим.
Сегодня восхищаются одним,
завтра ругают;
сегодня горячи, нежны,
завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А люди!..
Венсан и Александров каждый вечер ходили в гости друг к другу;
сегодня у одного
на кровати,
завтра — у другого. О чем же им было говорить
с тихим волнением, как не о своих неугомонных любовях, которыми оба были сладко заражены: о Зиночке и о Машеньке, об их словах, об их улыбках, об их кокетстве.
— Не трусите ли и вы, Эркель? Я
на вас больше, чем
на всех их, надеюсь. Я теперь увидел, чего каждый стоит. Передайте им все словесно
сегодня же, я вам их прямо поручаю. Обегите их
с утра. Письменную мою инструкцию прочтите
завтра или послезавтра, собравшись, когда они уже станут способны выслушать… но поверьте, что они
завтра же будут способны, потому что ужасно струсят и станут послушны, как воск… Главное, вы-то не унывайте.
Это было высказано
с такою неподдельной покорностью перед совершившимся фактом, что когда Глумов высказал догадку, что, кажется, древние печенеги обитали
на низовьях Днепра и Дона, то Редедя только рукой махнул, как бы говоря: обитали!! мало ли кто обитал!
Сегодня ты обитаешь, а
завтра — где ты, человек!
— И
на всякий день у нее платья разные, — словно во сне бредила Евпраксеюшка, —
на сегодня одно,
на завтра другое, а
на праздник особенное. И в церкву в коляске четверней ездят: сперва она, потом господин. А поп, как увидит коляску, трезвонить начинает. А потом она у себя в своей комнате сидит. Коли господину желательно
с ней время провести, господина у себя принимает, а не то так
с девушкой,
с горничной ейной, разговаривает или бисером вяжет!
Правду сказать, — все не понравилось Матвею в этой Америке. Дыме тоже не понравилось, и он был очень сердит, когда они шли
с пристани по улицам. Но Матвей знал, что Дыма — человек легкого характера:
сегодня ему кто-нибудь не по душе, а
завтра первый приятель. Вот и теперь он уже крутит ус, придумывает слова и посматривает
на американца веселым оком. А Матвею было очень грустно.
Он уподобляет себя светочу; вчера еще этот светоч горел светлым и ярким огнем,
сегодня он потушен и уж начинает чадить;
завтра он будет окончательно затоптан и выброшен
на улицу вместе
с прочею никуда не нужною ветошью…
— Ну, у нас
на этот счет просто: вы вот
сегодня при мне нанимали себе в деревню лакея, и он вам, по вашему выражению, «не понравился», а
завтра можно напечатать, что вы смотрите
на наем себе лакея
с другой точки зрения и добиваетесь, чтоб он вам «нравился». Нет, оставьте их лучше в покое; «
с ними» у нас порядочные люди нынче не знакомятся.
— Полегче, молодец, полегче! За всех не ручайся. Ты еще молоденек, не тебе учить стариков; мы знаем лучше вашего, что пригоднее для земли русской.
Сегодня ты отдохнешь, Юрий Дмитрич, а
завтра чем свет отправишься в дорогу: я дам тебе грамоту к приятелю моему, боярину Истоме-Туренину. Он живет в Нижнем, и я прошу тебя во всем советоваться
с этим испытанным в делах и прозорливым мужем. Пускай
на первый случай нижегородцы присягнут хотя Владиславу; а там… что бог даст! От сына до отца недалеко…
— От него приказано, чтоб я угощал тебя и
сегодня и
завтра; а послезавтра, хоть чем свет, возьми деньги да коня и ступай себе
с богом
на все четыре стороны.
Дуня не плакала, не отчаивалась; но сердце ее замирало от страха и дрожали колени при мысли, что не сегодня-завтра придется встретиться
с мужем. Ей страшно стало почему-то оставаться
с ним теперь
с глазу
на глаз. Она не чувствовала к нему ненависти, не желая ему зла, но вместе
с тем не желала его возвращения. Надежда окончательно угасла в душе ее; она знала, что, кроме зла и горя, ничего нельзя было ожидать от Гришки.
Слушай же мое последнее слово: если ты не чувствуешь себя в состоянии
завтра же,
сегодня же все оставить и уйти вслед за мною — видишь, как я смело говорю, как я себя не жалею, — если тебя страшит неизвестность будущего, и отчуждение, и одиночество, и порицание людское, если ты не надеешься
на себя, одним словом — скажи мне это откровенно и безотлагательно, и я уйду; я уйду
с растерзанною душою, но благословлю тебя за твою правду.
Зинаида Федоровна бросила
на стол салфетку и быстро,
с жалким, страдальческим лицом, вышла из столовой. Поля, громко рыдая и что-то причитывая, тоже вышла. Суп и рябчик остыли. И почему-то теперь вся эта ресторанная роскошь, бывшая
на столе, показалась мне скудною, воровскою, похожею
на Полю. Самый жалкий и преступный вид имели два пирожка
на тарелочке. «
Сегодня нас унесут обратно в ресторан, — как бы говорили они, — а
завтра опять подадут к обеду какому-нибудь чиновнику или знаменитой певице».
— А вот что медики-с, скажу я вам
на это!.. — возразил Елпидифор Мартыныч. — У меня тоже вот в молодости-то бродили в голове разные фанаберии, а тут как в первую холеру в 30-м году сунули меня в госпиталь, смотришь,
сегодня умерло двести человек,
завтра триста, так уверуешь тут, будешь верить!
Купавина. Согласна; но кто ему дал право учить меня! Что я, малолетняя, что ли? Это оскорбительно. Я не отвечала и, признаюсь, довольно-таки охладела к нему. Он приедет
сегодня или
завтра; вот я посмотрю
на него, как он поведет себя, и, если замечу, что он имеет виды
на меня, я полюбезничаю
с ним, потом посмеюсь и отпущу его в Петербург ни
с чем.
— Пра-вед-ни-ца?
С'est joli… [это мило (франц.)] У меня тоже была мать… princesse… [княгиня (франц.)] и — вообразите — нео-бык-новенн-но полная была жен-щина… Впрочем, я не то хотел ска-зать… Я не-мно-го ослаб. Adieu, ma charmante enfant!.. [Прощайте, мое прелестное дитя! (франц.)] Я
с нас-лажде-нием… я
сегодня…
завтра… Ну, да все рав-но! au revoir, au revoir! [до свидания, до свидания (франц.)] — тут он хотел сделать ручкой, но поскользнулся и чуть не упал
на пороге.
Завтра же, чем свет, мы вместе отправляемся в пустынь, а потом я его непременно сам провожу до Духанова во избежание вторичных падений, как, например,
сегодня; а там уж его примет,
с рук
на руки, Степанида Матвеевна, которая к тому времени непременно воротится из Москвы и уж ни за что не выпустит его в другой раз путешествовать, — за это я отвечаю.
— Я должен проучить вас… Извините за грубый тон, но мне необходимо проучить вас. Да-с, к сожалению, я должен проучить вас. Я требую два свидания:
сегодня и
завтра. Послезавтра вы совершенно свободны и можете идти
на все четыре стороны
с кем вам угодно.
Сегодня и
завтра.
— Я не у вас позволения буду просить, — продолжал кричать Давыд, опираясь кулаками
на край постели, — а у моего родного отца, который не сегодня-завтра сюда приехать должен! Он мне указ, а не вы; а что касается до моих лет, то нам
с Раисой не к спеху… подождем, что вы там ни толкуйте…
Сосипатра. Да ей некогда еще скучать-то: вчера целый вечер проболтали; а нынче встали поздно, да
на туалет она употребляет часа три — вот и все время. Я успела уж
с ней подружиться: такая милая! Она несколько раз заговаривала об Окоемове, но я уклонялась от разговора: я уверяла ее, что его нет в городе, что он в деревне или
на охоте и что его ждут
сегодня вечером или
завтра. Мне нужно только выиграть время.
— Ну, ин будь по-твоему: честные подлецы… Хха!.. Ах черт тебя возьми, Федя!.. Вчера пили коньяк
на Любезном у этого эфиопа Тишки Безматерных, так? Третьего дни пили шампанское у доктора Поднебесного… так? Ну,
сегодня проваландаемся у Бучинского… так? А
завтра… Федя, ну кудда мы
с тобой
завтра денемся?..
Я пойду к ней и поговорю
с нею. Я соберу все свои силы и буду говорить спокойно. Пусть она выбирает между мною и им. Я скажу только правду, скажу, что ей нельзя рассчитывать
на этого впечатлительного человека, который
сегодня думает о ней, а
завтра его поглотит что-нибудь другое, и она будет забыта. Иду! Так или иначе, а это нужно кончить. Я слишком измучен и больше не могу…