Неточные совпадения
Чичиков еще раз окинул комнату, и все, что в ней ни было, — все было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое-то странное сходство с самим хозяином дома; в углу гостиной
стояло пузатое ореховое
бюро на пренелепых четырех ногах, совершенный медведь.
Похолодев и чуть-чуть себя помня, отворил он дверь в контору.
На этот раз в ней было очень мало народу,
стоял какой-то дворник и еще какой-то простолюдин. Сторож и не выглядывал из своей перегородки. Раскольников прошел в следующую комнату. «Может, еще можно будет и не говорить», — мелькало в нем. Тут одна какая-то личность из писцов, в приватном сюртуке, прилаживалась что-то писать у
бюро. В углу усаживался еще один писарь. Заметова не было. Никодима Фомича, конечно, тоже не было.
На этажерках, правда, лежали две-три развернутые книги, валялась газета,
на бюро стояла и чернильница с перьями; но страницы,
на которых развернуты были книги, покрылись пылью и пожелтели; видно, что их бросили давно; нумер газеты был прошлогодний, а из чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем испуганная муха.
Распорядившись утром по хозяйству, бабушка, после кофе,
стоя сводила у
бюро счеты, потом садилась у окон и глядела в поле, следила за работами, смотрела, что делалось
на дворе, и посылала Якова или Василису, если
на дворе делалось что-нибудь не так, как ей хотелось.
Полежаева позвали в кабинет. Государь
стоял, опершись
на бюро, и говорил с Ливеном. Он бросил
на взошедшего испытующий и злой взгляд, в руке у него была тетрадь.
В углу
стояло великолепное
бюро красного дерева с бронзовою решеткою и бронзовыми полосами и с финифтяными бляхами
на замках.
Вот и сегодня. Ровно в 16.10 — я
стоял перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной — золотое, солнечное, чистое сияние букв
на вывеске
Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать
на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей — себя. А я — я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты — я
стоял, смотрел тупо, не в силах двинуться с места…
Зимний дворец после пожара был давно уже отстроен, и Николай жил в нем еще в верхнем этаже. Кабинет, в котором он принимал с докладом министров и высших начальников, была очень высокая комната с четырьмя большими окнами. Большой портрет императора Александра I висел
на главной стене. Между окнами
стояли два
бюро. По стенам
стояло несколько стульев, в середине комнаты — огромный письменный стол, перед столом кресло Николая, стулья для принимаемых.
Через две недели после этой встречи известный нам человек
стоял, с маленькой карточкой в руках, у дверей омнибусного
бюро, близ св. Магдалины.
На дворе был дождь и резкий зимний ветер — самая неприятная погода в Париже. Из-за угла Магдалины показался высокий желтый омнибус,
на империале которого не было ни одного свободного места.
В кабинете Гаярин подошел к
бюро, выдвинул один из ящиков и положил в него депешу.
На письменном столе и по всей комнате замечался порядок, редко бывающий у самых аккуратных русских. Каждая вещь лежала и
стояла на своем месте, но без жесткости и педантства, как будто даже с некоторою небрежностью, но над всем был неизменный надзор острых, темно-серых глаз хозяина.