Неточные совпадения
…Я ждал ее больше получаса… Все было тихо в доме, я мог
слышать оханье и кашель старика, его медленный говор, передвиганье какого-то стола… Хмельной слуга приготовлял, посвистывая, на залавке в передней свою постель, выругался и
через минуту захрапел… Тяжелая ступня горничной, выходившей из спальной, была последним звуком… Потом тишина, стон больного и опять тишина… вдруг шелест, скрыпнул пол, легкие шаги — и белая блуза мелькнула в
дверях…
Через пять минут он заснул, сидя в кресле, откинувшись на его спинку головой и отвесив нижнюю челюсть. Тамара выждала некоторое время и принялась его будить. Он был недвижим. Тогда она взяла зажженную свечу и, поставив ее на подоконник окна, выходившего на улицу, вышла в переднюю и стала прислушиваться, пока не
услышала легких шагов на лестнице. Почти беззвучно отворила она
дверь и пропустила Сеньку, одетого настоящим барином, с новеньким кожаным саквояжем в руках.
Нас же не пустили туда; но мы видели и
слышали, как с пеньем пронесли образ
через залу, молились в отворенную
дверь нашей столовой.
Они явились почти
через месяц после тревожной ночи. У Павла сидел Николай Весовщиков, и, втроем с Андреем, они говорили о своей газете. Было поздно, около полуночи. Мать уже легла и, засыпая, сквозь дрему
слышала озабоченные, тихие голоса. Вот Андрей, осторожно шагая, прошел
через кухню, тихо притворил за собой
дверь. В сенях загремело железное ведро. И вдруг
дверь широко распахнулась — хохол шагнул в кухню, громко шепнув...
Бегом
через знакомые полутесные гулкие комнаты — почему-то прямо туда, в спальню. Уже у
дверей схватился за ручку и вдруг: «А если она там не одна?» Стал, прислушался. Но
слышал только: тукало около — не во мне, а где-то около меня — мое сердце.
Он
слышал, как Николаев спросил в буфете рюмку коньяку и как он прощался с кем-то. Потом почувствовал мимо себя шаги Николаева. Хлопнула на блоке
дверь. И вдруг
через несколько секунд он
услышал со двора за своей спиной осторожный шепот...
А я об нем и не сокрушался, потому что думал: разве мало у нас, что ли, жидов осталось; но только раз ночью сплю в конюшне и вдруг
слышу, кто-то подошел и морду в
дверь через поперечную перекладину всунул и вздыхает.
Остановились в Серпухове, набрали наскоро воды, полетели опять. Кто-то подошел к
двери, рванул ручку и, успокоившись, — «занято» — ушел. Потом еще остановка, опять воду берут, опять на следующем перегоне проба отворить
дверь… А вот и Тула, набрали воды, мчимся. Кто-то снова пробует вертеть ручку и, ругаясь, уходит.
Через минуту
слышу голоса...
Через полчаса опять раздался звонок и такой же резкий. Должно быть, прислуга спала и не
слышала. Юлия Сергеевна зажгла свечу и, дрожа, досадуя на прислугу, стала одеваться, и когда, одевшись, вышла в коридор, то внизу горничная уже запирала
дверь.
Однажды он проснулся на рассвете, пошёл в кухню пить и вдруг услыхал, что кто-то отпирает
дверь из сеней. Испуганный, он бросился в свою комнату, лёг, закрылся одеялом, стараясь прижаться к сундуку как можно плотнее, и
через минуту, высунув ухо,
услышал в кухне тяжёлые шаги, шелест платья и голос Раисы Петровны...
Слуга пошел доложить обо мне его жене, и я
через растворенную
дверь могла ясно
слышать разговор ее с другой дамою, которая была у нее в гостях.
Через несколько времени мать вернулась ко мне. Я
слышал, как она рысцой и непривычным ходом подбегала к нашему деннику по коридору. Ей отворили
дверь, я не узнал ее, как она помолодела и похорошела. Она обнюхала меня, фыркнула и начала гоготать. По всему выражению ее я видел, что она меня не любила. Она рассказывала мне про красоту Доброго и про свою любовь к нему. Свидания эти продолжались, и между мною и матерью отношения становились холоднее и холоднее.
Через заклеенную
дверь я
слышал раз, как он громко декламировал вслух...
Какое-то предчувствие шепнуло ей, что дело касается до нее, и когда Гаврила Афанасьевич отослал ее, объявив, что должен говорить ее тетке и деду, она не могла противиться влечению женского любопытства, тихо
через внутренние покои подкралась к
дверям опочивальни и не пропустила ни одного слова из всего ужасного разговора; когда же
услышала последние отцовские слова, бедная девушка лишилась чувств и, падая, расшибла голову о кованный сундук, где хранилось ее приданое.
Лежит она с открытыми глазами и вдруг
слышит, что на двор будто кто-то
через ворота перелез. Вот и собаки метнулись было, да и стихли, — должно быть, ласкаться стали. Вот и еще прошла минута, и железная клямка внизу щелкнула, и
дверь отворилась. «Либо мне все это слышится, либо это мой Зиновий Борисыч вернулся, потому что
дверь его запасным ключом отперта», — подумала Катерина Львовна и торопливо толкнула Сергея.
Но вот собака с неудовольствием отвернулась от меня и заворчала.
Через минуту она бросилась к
двери. Я выпустил Цербера, и, пока он неистовствовал и заливался на своем обычном сторожевом посту, на крыше, я выглянул из сеней. Очевидно, одинокий путник, которого приближение я
слышал ранее среди чуткого безмолвия морозной ночи, соблазнился моим веселым огнем. Он раздвигал теперь жерди моих ворот, чтобы провести во двор оседланную и навьюченную лошадь.
Из-за
дверей слышно было, как стонала Марфа и жалостно плакала девочка; потом отворилась
дверь в сени, и он
слышал, как мать с девочкой вышла из горницы и прошла
через сени в большую избу.
— Не знаю: темно было — не видал… Постоял в моей камере минутку и вышел… и именно так, как вот вы говорите, — вынул из
двери моей ключ и отпер соседскую камеру. Минутки
через две я
услышал хрипенье, а потом возню. Думал я, что это сторож ходит и возится, а хрипенье принял за храп, а то бы я поднял шум.
«Давно-давно, когда мусульмане бросились в Гори и предприняли ужаснейшую резню в его улицах, несколько христианских девушек-грузинок заперлись в крепости в одной из башен. Храбрая и предприимчивая грузинка Тамара Бербуджи вошла последней в башню и остановилась у закрытой
двери с острым кинжалом в руках.
Дверь была очень узка и могла пропустить только по одному турку.
Через несколько времени девушки
услышали, что их осаждают.
Дверь задрожала под ударами турецких ятаганов.
— Как на что? А они ночью по чужим амбарам ходят, хлеб таскают к хозяину; как в каком амбаре
дверь без креста, хоть на пяти запорах будь, пролезут… — Донька помолчала. — Раз я их сама
слышала, курдушей этих, — проговорила она с медленною улыбкою. — Иду ночью
через Дернополье, а они у лавочника в амбаре: у-уу! у-уу!.. Воют. Есть, значит, просят. Так вот тоже, бывает, дворные воют!
Вероятно,
услышав за собою необыкновенно смелую поступь, она оглянулась, вскрикнула: „Стрельцы! злодеи!” — с ужасом ухватила Петра за руку и прямо опрометью бросилась с ним
через царские
двери в алтарь.
С шоссе свернули в переулок. Четырехоконный домик с палисадником. Ворота были заперты. Перелезли
через ворота. Долго стучались в
дверь и окна.
Слышали, как в темноте дома кто-то ходил, что-то передвигал. Наконец вышел старик в валенках, с иконописным ликом, очень испуганным. Разозлился, долго ругал парней за испуг. За двойную против дневной цену отпустил две поллитровки горькой и строго наказал ночью вперед не приходить.
Наконец, в комнату вошел человек, одетый просто во фрак. Он завязал ему глаза и повел
через большой ряд комнат, но вдруг остановился. Зарудин
услышал гром запоров, заскрипели
двери, и они переступили
через порог.