Неточные совпадения
— Послушайте,
Максим Максимыч! —
сказал Печорин, приподнявшись. — Ведь вы добрый человек, — а если отдадим дочь этому дикарю, он ее зарежет или продаст. Дело сделано, не надо только охотою портить; оставьте ее у меня, а у себя мою шпагу…
Лакей, не оборачиваясь, бормотал что-то про себя, развязывая чемодан.
Максим Максимыч рассердился; он тронул неучтивца по плечу и
сказал: — Я тебе говорю, любезный…
— Ведь сейчас прибежит!.. —
сказал мне
Максим Максимыч с торжествующим видом, — пойду за ворота его дожидаться… Эх! жалко, что я не знаком с Н…
—
Максим Максимыч, —
сказал я, подошедши к нему, — а что это за бумаги вам оставил Печорин?
После нескольких минут молчания Григорий Александрович
сказал мне: «Послушайте,
Максим Максимыч, мы этак ее не довезем живую».
Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна, как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, — говорил я ему, — ведь вы сами
сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше,
Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!
На другой день утром я проснулся рано; но
Максим Максимыч предупредил меня. Я нашел его у ворот сидящего на скамейке. «Мне надо сходить к коменданту, —
сказал он, — так пожалуйста, если Печорин придет, пришлите за мной…»
— Как я рад, дорогой
Максим Максимыч. Ну, как вы поживаете? —
сказал Печорин.
— Очень жаль, —
сказал я ему, — очень жаль,
Максим Максимыч, что нам до срока надо расстаться.
Возвратясь в крепость, я рассказал
Максиму Максимычу все, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как мог, и тогда он
сказал, значительно покачав головою...
— Как вы думаете,
Максим Максимыч, —
сказал он мне, показывая подарки, — устоит ли азиатская красавица против такой батареи?
—
Максим Р-ряхин, —
сказал он о себе.
— А я — Ловцов,
Максим, — звучно
сказал лохматый. — Эти двое уполномочены были дело вести, а меня общество уполномочило на мировую.
— Н-да, чудим, —
сказал Стратонов, глядя в лицо Варвары, как на циферблат часов. — Представь меня,
Максим, — приказал он, подняв над головой бобровую шапку и как-то глупо, точно угрожая, заявил Варваре: — Я знаком с вашим мужем.
Испугался было и
Максим Иванович: «Чей такой?» — спросил;
сказали ему.
И не напрасно приснился отрок. Только что
Максим Иванович о сем изрек, почти, так
сказать, в самую ту минуту приключилось с новорожденным нечто: вдруг захворал. И болело дитя восемь дней, молились неустанно, и докторов призывали, и выписали из Москвы самого первого доктора по чугунке. Прибыл доктор, рассердился. «Я, говорит, самый первый доктор, меня вся Москва ожидает». Прописал капель и уехал поспешно. Восемьсот рублей увез. А ребеночек к вечеру помер.
— Для
Максима необходима спокойная жизнь и такие развлечения… как это вам
сказать… Одним словом, чисто деревенские, — объяснил доктор Надежде Васильевне. — Покой, хорошее питание, прогулки, умеренная физическая работа — вот что ему необходимо вместе с деревенским воздухом и подходящим обществом.
Они вышли из врат и направились лесом. Помещик
Максимов, человек лет шестидесяти, не то что шел, а, лучше
сказать, почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным почти любопытством. В глазах его было что-то лупоглазое.
Она стала что-то говорить быстро, непонятно;
Максимов, прищурясь, наклонился ко мне и
сказал...
— Первое время, недели две, и не знала я, где Варя-то с
Максимом, а потом прибежал от нее мальчонке бойкенький,
сказал.
— Ты
сказала не все? — спросил
Максим после минутного молчания.
Девочка точно исполнила свое обещание и даже раньше, чем Петрусь мог на это рассчитывать. На следующий же день, сидя в своей комнате за обычным уроком с
Максимом, он вдруг поднял голову, прислушался и
сказал с оживлением...
И при этом мальчик раздвигал руки. Он делал это обыкновенно при подобных вопросах, а дядя
Максим указывал ему, когда следовало остановиться. Теперь он совсем раздвинул свои маленькие ручонки, но дядя
Максим сказал...
— Ну, на этот раз дядя
Максим отпустит тебя, —
сказала Анна Михайловна, — я у него попрошу.
— Вот, ты увидишь человека, —
сказал, сверкая глазами,
Максим, — который вправе роптать на судьбу и на людей. Поучись у него переносить свою долю… А ты…
Эта неожиданная идея поразила
Максима таким удивлением, что он в первую минуту не знал, что
сказать сестре. Он заставил ее повторить свои опыты и, присмотревшись к напряженному выражению лица слепого, покачал головой.
— Secundo, я шляхтич славного герба, в котором вместе с «копной и вороной» недаром обозначается крест в синем поле. Яскульские, будучи хорошими рыцарями, не раз меняли мечи на требники и всегда смыслили кое-что в делах неба, поэтому ты должна мне верить. Ну а в остальном, что касается orbisterrarum, то есть всего земного, слушай, что тебе
скажет пан
Максим Яценко, и учись хорошо.
Он, слепой, будет собирать сотни разряженных франтов и барынь, будет им разыгрывать разные там… вальсы и ноктюрны (правду
сказать, дальше этих „вальсов“ и „ноктюрнов“ не шли музыкальные познания
Максима), а они будут утирать слезы платочками.
— Плохо кончил
Максим, —
сказали себе паны и приписали это специальному заступничеству св. Петра за своего наместника.
Максима считали умершим.
— Вот он спрашивает, —
сказала Эвелина
Максиму, — что может означать выражение «красный звон»? Я не могу ему объяснить.
Между тем крохотная женщина, чувствовавшая себя, по-видимому, совсем как дома, отправилась навстречу подходившему к ним на своих костылях
Максиму и, протянув ему руку,
сказала тоном снисходительного одобрения...
— Я… —
сказал молодой опричник, — я
Максим Скуратов, сын Скуратова-Бельского!
—
Максим,
Максим! —
сказал он, став на колени и приподымая его голову, — жив ли ты, названый брат мой? Открой очи, дай мне отповедь!
— Не за что казнить ни тебя, ни сына твоего! —
сказал он, —
Максим прав!
— Замолчи, отец! —
сказал, вставая,
Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет, отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а
скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
— Кланяюсь тебе земно, боярин Малюта! —
сказал царевич, останавливая коня. — Встретили мы тотчас твою погоню. Видно,
Максиму солоно пришлось, что он от тебя тягу дал. Али ты, может, сам послал его к Москве за боярскою шапкой, да потом раздумал?
—
Максим, —
сказал Серебряный, прижимая губы к горячему челу умирающего, — не заповедаешь ли мне чего?
— Крестись, да недолго! —
сказал он, и когда
Максим помолился, Хлопко и рыжий сорвали с него платье и стали привязывать его руки и ноги к жердям.
— Уж положись на меня,
Максим Григорьич, не
скажу никому! Только коли ты едешь в дальний путь, так я не возьму твоих денег. Меня бог накажет.
— Сын мой! —
сказал игумен, глядя с участием на
Максима, — должно быть, сатанинское наваждение помрачило твой рассудок; ты клевещешь на себя. Того быть не может, чтобы ты возненавидел царя. Много тяжких преступников исповедовал я в этом храме: были и церковные тати, и смертные убойцы, а не бывало такого, кто повинился бы в нелюбви к государю!
— Побереги себя,
Максим, —
сказал он, — не мечись в сечу даром; смотри, ты и так уж в крови!
— Князь, —
сказал ему
Максим, не отходивший все время от него, — недолго нам ждать, скоро зачнется бой; как взойдет солнышко, так уже многих из нас не будет в живых, а мне бы хотелось попросить тебя…
—
Максим, —
сказал Серебряный, глубоко тронутый, — видит бог, и я тебе всею душой учинился братом; не хочу разлучаться с тобою до скончания живота!
— Постой, Федор Алексеич! —
сказал он, вставая, — это
Максимов Буян, не тронь его. Он зовет меня на могилу моего названого брата; не в меру я с тобой загулялся; прости, пора мне в путь!
— Куда тебе ехать, сын мой? —
сказал он. — Мы все тебя любим, все к тебе привыкли. Кто знает, может, и тебя посетит благодать божия, и ты навсегда останешься с нами! Послушай,
Максим, не уезжай от нас!
—
Максим Григорьич, —
сказал Серебряный и крепко сжал его руку, — и ты полюбился мне, как брат родной!
— Эх, государь! — поспешил
сказать Малюта, — куда твоя милость ни велит вписать
Максима, везде готов он служить по указу твоему! Да поди домой,
Максим, поздно;
скажи матери, чтобы не ждала меня; у нас дело в тюрьме: Колычевых пытаем. Поди,
Максим, поди!
— Очищается раб божий
Максим! —
сказал он, — отпускаются ему грехи его вольные и невольные!
И невольно вспомнил Серебряный о
Максиме и подумал, что не так посудил бы названый брат его. Он не
сказал бы ему: «Она не по любви вышла за Морозова, она будет ждать тебя!» Он
сказал бы: «Спеши, брат мой! Не теряй ни мгновения; замори коня и останови ее, пока еще время!»
—
Скажу,
Максим,
скажу, — ответил Серебряный, едва удерживаясь от слез.