Неточные совпадения
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей, не виноват ни душою, ни телом. Не извольте гневаться! Извольте поступать так, как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и
сам не знаю, что делается. Такой
дурак теперь сделался, каким еще никогда не бывал.
Крестьяне наши трезвые,
Поглядывая, слушая,
Идут своим путем.
Средь
самой средь дороженьки
Какой-то парень тихонький
Большую яму выкопал.
«Что делаешь ты тут?»
— А хороню я матушку! —
«
Дурак! какая матушка!
Гляди: поддевку новую
Ты в землю закопал!
Иди скорей да хрюкалом
В канаву ляг, воды испей!
Авось, соскочит дурь...
Если бы Левин не имел свойства объяснять себе людей с
самой хорошей стороны, характер Свияжского не представлял бы для него никакого затруднения и вопроса; он бы сказал себе:
дурак или дрянь, и всё бы было ясно.
И Левину смутно приходило в голову, что не то что она
сама виновата (виноватою она ни в чем не могла быть), но виновато ее воспитание, слишком поверхностное и фривольное («этот
дурак Чарский: она, я знаю, хотела, но не умела остановить его»), «Да, кроме интереса к дому (это было у нее), кроме своего туалета и кроме broderie anglaise, у нее нет серьезных интересов.
— Где нам,
дуракам, чай пить! — отвечал я ему, повторяя любимую поговорку одного из
самых ловких повес прошлого времени, воспетого некогда Пушкиным.
—
Дурак! когда захочу продать, так продам. Еще пустился в рассужденья! Вот посмотрю я: если ты мне не приведешь сейчас кузнецов да в два часа не будет все готово, так я тебе такую дам потасовку…
сам на себе лица не увидишь! Пошел! ступай!
— Ну, брат, извини: тебя
сам черт угораздил на такую штуку. Ха, ха, ха! Попотчевать старика, подсунуть ему мертвых! Ха, ха, ха, ха! Дядя-то, дядя! В каких
дураках дядя! Ха, ха, ха, ха!
«Просто
дурак я», — говорил он
сам себе.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до
самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не
дурак ли я был доселе?
Экой я
дурак в
самом деле!» Сказавши это, он переменил свой шотландский костюм на европейский, стянул покрепче пряжкой свой полный живот, вспрыснул себя одеколоном, взял в руки теплый картуз и бумаги под мышку и отправился в гражданскую палату совершать купчую.
— Да что же я,
дурак, что ли? ты посуди
сам: зачем же приобретать вещь, решительно для меня ненужную?
Кажется, как будто ее мало заботило то, о чем заботятся, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадлежала, по
самому сложению своему, к тому философическому разряду людей, которые, имея и чувства, и мысли, и ум, живут как-то вполовину, на жизнь глядят вполглаза и, видя возмутительные тревоги и борьбы, говорят: «<Пусть> их,
дураки, бесятся!
«Что он в
самом деле, — подумал про себя Чичиков, — за
дурака, что ли, принимает меня?» — и прибавил потом вслух...
— Да что в
самом деле… как будто точно сурьезное дело; да я в другом месте нипочем возьму. Еще мне всякий с охотой сбудет их, чтобы только поскорей избавиться.
Дурак разве станет держать их при себе и платить за них подати!
Бывало, он трунил забавно,
Умел морочить
дуракаИ умного дурачить славно,
Иль явно, иль исподтишка,
Хоть и ему иные штуки
Не проходили без науки,
Хоть иногда и
сам впросак
Он попадался, как простак.
Умел он весело поспорить,
Остро и тупо отвечать,
Порой расчетливо смолчать,
Порой расчетливо повздорить,
Друзей поссорить молодых
И на барьер поставить их...
—
Сам ты
дурак, крючок судейский, низкий человек!
— То есть вы этим выражаете, что я хлопочу в свой карман. Не беспокойтесь, Родион Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то не стал бы так прямо высказываться, не
дурак же ведь я совсем. На этот счет открою вам одну психологическую странность. Давеча я, оправдывая свою любовь к Авдотье Романовне, говорил, что был
сам жертвой. Ну так знайте же, что никакой я теперь любви не ощущаю, н-никакой, так что мне
самому даже странно это, потому что я ведь действительно нечто ощущал…
— Да ведь я вам и
сам, Андрей Семенович, давеча сказал, что съезжаю, когда вы еще меня удерживали; теперь же прибавлю только, что вы дурак-с. Желаю вам вылечить ваш ум и ваши подслепые глаза. Позвольте же, господа-с!
— Так ведь они же надо мной
сами смеяться будут, скажут:
дурак, что не взял.
Пойдём-ка, я тебя на стадо наведу,
Где сбережём верней мы наши шкуры:
Хотя при стаде том и множество собак,
Да
сам пастух
дурак...
— Помилуйте, Петр Андреич! Что это вы затеяли! Вы с Алексеем Иванычем побранились? Велика беда! Брань на вороту не виснет. Он вас побранил, а вы его выругайте; он вас в рыло, а вы его в ухо, в другое, в третье — и разойдитесь; а мы вас уж помирим. А то: доброе ли дело заколоть своего ближнего, смею спросить? И добро б уж закололи вы его: бог с ним, с Алексеем Иванычем; я и
сам до него не охотник. Ну, а если он вас просверлит? На что это будет похоже? Кто будет в
дураках, смею спросить?
Рафаэля [Рафаэль Санти (1483–1520) — величайший итальянский художник.] считают чуть не
дураком, потому что это, мол, авторитет; а
сами бессильны и бесплодны до гадости; а у
самих фантазия дальше «Девушки у фонтана» не хватает, хоть ты что!
«Ну и — черт с тобой, старый
дурак, — подумал Самгин и усмехнулся: — Должно быть, Тагильский в
самом деле насолил им».
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда человек во что бы то ни стало хочет нравиться
сам себе, потому что встревожен вопросом: не
дурак ли он? И догадывается, что ведь если не
дурак, тогда эта игра с
самим собой, для себя
самого, может сделать человека еще хуже, чем он есть. Понимаете, какая штука?
—
Сам —
дурак! — откликнулась женщина, повернув к нему белое, мучнистое лицо. — Ты, что ли, крестил?
— Ты все выпытываешь меня, Клим Иванов! А, конечно,
сам лучше, чем я, все знаешь. Чего же выпытывать? Насколько я
дурак, я
сам знаю, ты помоги мне понять: почему я
дурак?
— Нет! — крикнул Дронов. — Честному человеку — не предложат! Тебе — предлагали? Ага! То-то! Нет, он знал, с кем говорит, когда говорил со мной, негодяй! Он почувствовал: человек обозлен, ну и… попробовал. Поторопился,
дурак! Я, может быть,
сам предложил бы…
— Мне иногда кажется, что толстовцы, пожалуй, правы:
самое умное, что можно сделать, это, как сказал Варавка, — возвратиться в
дураки. Может быть, настоящая-то мудрость по-собачьи проста и напрасно мы заносимся куда-то?
Интересна была она своим знанием веселой жизни людей «большого света», офицеров гвардии, крупных бюрократов, банкиров. Она обладала неиссякаемым количеством фактов, анекдотов, сплетен и рассказывала все это с насмешливостью бывшей прислуги богатых господ, — прислуги, которая
сама разбогатела и вспоминает о
дураках.
— Как можно говорить, чего нет? — договаривала Анисья, уходя. — А что Никита сказал, так для
дураков закон не писан. Мне
самой и в голову-то не придет; день-деньской маешься, маешься — до того ли? Бог знает, что это! Вот образ-то на стене… — И вслед за этим говорящий нос исчез за дверь, но говор еще слышался с минуту за дверью.
— Не туда, здесь ближе, — заметил Обломов. «
Дурак, — сказал он
сам себе уныло, — нужно было объясниться! Теперь пуще разобидел. Не надо было напоминать: оно бы так и прошло,
само бы забылось. Теперь, нечего делать, надо выпросить прощение».
— Что кричишь-то? Я
сам закричу на весь мир, что ты
дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за тобой, берегли, словно крепостные, служили тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Это низко, гнусно! Ты должен теперь отдать ему половину состояния; давай вексель на его имя; ты теперь не пьян, в своем уме, давай, говорю тебе, я без того не выйду…
— Так вот, милейший Реймер, когда вам будет скучно, приходите сюда и улыбнитесь. Там, за окном, сидит
дурак.
Дурак, купленный дешево, в рассрочку, надолго. Он сопьется от скуки или сойдет с ума… но будет ждать,
сам не зная чего. Да вот и он!
— Я три года молчал, я три года говорить готовился…
Дураком я вам, разумеется, показаться не мог, потому что вы
сами чрезвычайно умны, хотя глупее меня вести себя невозможно, но подлецом!
— Ах Боже мой! Ох, тошно мне! — закружилась и заметалась она по комнате. — И они там с ним распоряжаются! Эх, грозы-то нет на
дураков! И с
самого с утра? Ай да Анна Андреевна! Ай да монашенка! А ведь та-то, Милитриса-то, ничего-то ведь и не ведает!
Это было как раз в тот день; Лиза в негодовании встала с места, чтоб уйти, но что же сделал и чем кончил этот разумный человек? — с
самым благородным видом, и даже с чувством, предложил ей свою руку. Лиза тут же назвала его прямо в глаза
дураком и вышла.
Я тотчас их начал мирить, сходил к жильцу, очень грубому, рябому
дураку, чрезвычайно самолюбивому чиновнику, служившему в одном банке, Червякову, которого я очень
сам не любил, но с которым жил, однако же, ладно, потому что имел низость часто подтрунивать вместе с ним над Петром Ипполитовичем.
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась было к двери. Вот тут-то
дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный
дурак, верил в эффект документа, то есть — главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он
сам. Он с первого слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
— Лиза, я
сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как
дурак, и хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как
дурак, а теперь за каждый рубль дрожать буду… Не я буду, если не выиграю! Я не пристрастился; это не главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что не выйду от вас…
— А что ж ты
сама со мной не заговаривала, коли я был такой
дурак?
—
Дурак! — не мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ» он чувствовал, что Масленников снисходил до него, т. е., несмотря на то, что исполнял
самую нравственно-грязную и постыдную должность, считал себя очень важным человеком и думал если не польстить, то показать, что он всё-таки не слишком гордится своим величием, называя себя его товарищем.
— О,
дурак,
дурак…
дурак!.. — стонал Половодов, бродя, как волк, под окнами приваловского дома. — Если бы двумя часами раньше получить телеграмму, тогда можно было расстроить эту дурацкую свадьбу, которую я
сам создавал своими собственными руками. О,
дурак,
дурак,
дурак!..
— Постойте: вспомнил… Все вспомнил!.. Вот здесь, в этом
самом кабинете все дело было… Ах, я
дурак,
дурак,
дурак!!. А впрочем, разве я мог предполагать, что вы женитесь на Зосе?.. О, если бы я знал, если бы я знал…
Дурак,
дурак!..
Будь другой случай, и Митя, может быть, убил бы этого
дурака со злости, но теперь он весь
сам ослабел как ребенок.
— Чего шепчу? Ах, черт возьми, — крикнул вдруг Дмитрий Федорович
самым полным голосом, — да чего же я шепчу? Ну, вот
сам видишь, как может выйти вдруг сумбур природы. Я здесь на секрете и стерегу секрет. Объяснение впредь, но, понимая, что секрет, я вдруг и говорить стал секретно, и шепчу как
дурак, тогда как не надо. Идем! Вон куда! До тех пор молчи. Поцеловать тебя хочу!
— Ну вот поди. С
самого начала до
самого сегодня знал, а сегодня вдруг встал и начал ругать. Срамно только сказать, что говорил.
Дурак! Ракитка к нему пришел, как я вышла. Может, Ракитка-то его и уськает, а? Как ты думаешь? — прибавила она как бы рассеянно.
— Как пропах? Вздор ты какой-нибудь мелешь, скверность какую-нибудь хочешь сказать. Молчи,
дурак. Пустишь меня, Алеша, на колени к себе посидеть, вот так! — И вдруг она мигом привскочила и прыгнула смеясь ему на колени, как ласкающаяся кошечка, нежно правою рукой охватив ему шею. — Развеселю я тебя, мальчик ты мой богомольный! Нет, в
самом деле, неужто позволишь мне на коленках у тебя посидеть, не осердишься? Прикажешь — я соскочу.
«И что ж, — заговорил сановник опять, — теперь он
сам мне пишет, что спасибо, дескать, батюшка, что
дурака научил…
Кричит: «Нет! меня вам не провести! нет, не на того наткнулись! планы сюда! землемера мне подайте, христопродавца подайте сюда!» — «Да какое, наконец, ваше требование?» — «Вот
дурака нашли! эка! вы думаете: я вам так-таки сейчас мое требование и объявлю?.. нет, вы планы сюда подайте, вот что!» А
сам рукой стучит по планам.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется, большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в другом — мать семейства хороша, отец
дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она не говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что
сами бедны, и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.