Неточные совпадения
— «И хлопочи об наследстве по дедушке Василье, улещай его всяко, обласкивай покуда он жив и следи чтобы Сашка не украла чего.
Дети оба поумирали на то скажу не наша воля, бог дал, бог взял, а ты первое дело сохраняй мельницу и обязательно поправь крылья к осени да не дранкой, а холстом. Пленику не потакай, коли он попал, так пусть работает сукин сын коли черт его толкнул против нас». Вот! — сказал Пыльников, снова взмахнув
книжкой.
По стенам висели английские и французские гравюры, взятые из старого дома и изображающие семейные сцены: то старика, уснувшего у камина, и старушку, читающую Библию, то мать и кучу
детей около стола, то снимки с теньеровских картин, наконец, голову собаки и множество вырезанных из
книжек картин с животными, даже несколько картинок мод.
— А хоть бы и так, — худого нет; не все в девках сидеть да
книжки свои читать. Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое
детей было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то чего смотрит?
Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то есть мы не знаем ее, а судим à livre ouvert, [Здесь: с первого взгляда (фр.).] по
книжкам и картинкам, так, как
дети судят по «Orbis pictus» о настоящем мире, воображая, что все женщины на Сандвичевых островах держат руки над головой с какими-то бубнами и что где есть голый негр, там непременно, в пяти шагах от него, стоит лев с растрепанной гривой или тигр с злыми глазами.
Рассказы эти передавались без малейших прикрас и утаек, во всеуслышание, при
детях, и, разумеется, сильно действовали на детское воображение. Я, например, от роду не видавши тетеньки, представлял себе ее чем-то вроде скелета (такую женщину я на картинке в
книжке видел), в серо-пепельном хитоне, с простертыми вперед руками, концы которых были вооружены острыми когтями вместо пальцев, с зияющими впадинами вместо глаз и с вьющимися на голове змеями вместо волос.
Но
дети уже не спят. Ожидание предстоящего выезда спозаранку волнует их, хотя выезд назначен после раннего обеда, часов около трех, и до обеда предстоит еще провести несколько скучных часов за
книжкой в классе. Но им уже кажется, что на конюшне запрягают лошадей, чудится звон бубенчиков и даже голос кучера Алемпия.
Тем не менее, как женщина изобретательная, она нашлась и тут. Вспомнила, что от старших
детей остались
книжки, тетрадки, а в том числе и прописи, и немедленно перебрала весь учебный хлам. Отыскав прописи, она сама разлиновала тетрадку и, усадив меня за стол в смежной комнате с своей спальней, указала, насколько могла, как следует держать в руках перо.
После обеда Василий Порфирыч ложится отдохнуть до шести часов вечера;
дети бегут в сад, но ненадолго: через час они опять засядут за
книжки и будут учиться до шести часов.
Если благотворителю известно, например, сколько среди
детей грамотных, то уж он будет знать, сколько нужно послать
книжек или карандашей, чтобы никого не обидеть, а назначать игрушки и одежду удобнее всего, соображаясь с полом, возрастом и национальностью
детей.
Ежегодно из Петербурга благотворители присылают сюда для раздачи
детям полушубки, фартучки, валенки, чепчики, гармоники, душеспасительные
книжки, перья.
Он вскочил со стула и отвернулся. Жена его плакала в углу,
ребенок начал опять пищать. Я вынул мою записную
книжку и стал в нее записывать. Когда я кончил и встал, он стоял предо мной и глядел с боязливым любопытством.
После моего выздоровления я начинаю помнить себя уже
дитятей, не крепким и резвым, каким я сделался впоследствии, но тихим, кротким, необыкновенно жалостливым, большим трусом и в то же время беспрестанно, хотя медленно, уже читающим детскую
книжку с картинками под названием «Зеркало добродетели».
Пушкин и Жуковский были для них литература (а не так, как для меня,
книжки в желтом переплете, которые я читал и учил
ребенком).
Все это он наскоро снабдил надписью: «Дикарь, купающий своих
детей в водоеме на Бродвее», и затем, сунув
книжку в карман и оставляя до будущего времени вопрос о том, можно ли сделать что-либо полезное из такого фантастического сюжета, — он торопливо отправился в редакцию.
Рассказала она ему о себе: сирота она, дочь офицера, воспитывалась у дяди, полковника, вышла замуж за учителя гимназии, муж стал учить
детей не по казённым
книжкам, а по совести, она же, как умела, помогала мужу в этом, сделали у них однажды обыск, нашли запрещённые книги и сослали обоих в Сибирь — вот и всё.
— Писано, — говорит она, — будто было про это, а ей непременно это нужно: она дошла по
книжке Пельтана, что женщины сами виноваты в своем уничижении, потому что сами рождают своих угнетателей. Она хочет, чтобы
дети в ретортах приготовлялись, какого нужно пола или совсем бесполые. Я обещал ей, что ты насчет этих реторт пошныряешь по литературе и скажешь ей, где про это писалось и как это делать.
Отрадина. Если ты спрашиваешь серьезно, так я тебе отвечу. Ты не беспокойся: он нужды знать не будет. Я буду работать день и ночь, чтобы у него было все, все, что ему нужно. Разве я могу допустить, чтоб он был голоден или не одет? Нет, у него будут и
книжки и игрушки, да, игрушки, дорогие игрушки. Чтобы все, что у других
детей, то и у него. Чем же он хуже? Чем он виноват? Ну, а не в силах буду работать, захвораю там, что ли… ну что ж, ну, я не постыжусь для него… я буду просить милостыню. (Плачет.)
— Где мой
ребенок? — резко спросила, роняя из рук записную
книжку, Анна Михайловна.
— В гимназии вместе учились! — продолжал тонкий. — Помнишь, как тебя дразнили? Тебя дразнили Геростратом за то, что ты казенную
книжку папироской прожег, а меня Эфиальтом за то, что я ябедничать любил. Хо-хо…
Детьми были! Не бойся, Нафаня! Подойди к нему поближе… А это моя жена, урожденная Ванценбах… лютеранка.
Сядешь, это, за
книжку, потом позавтракаешь, жена"варьяции на русские темы"сыграет,
дети придут: папа! пойдем в парк либо на пруд рыбу ловить!
Он, бывало, прежде всего зайдет в конюшню посмотреть, ест ли кобылка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая, с лысинкой на лбу; хорошая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих рук и тогда уже идет в покои, где или делает деревянную посуду (он очень искусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные вещи из дерева), или читает
книжку, печатанную у Любия Гария и Попова (названия ее Иван Иванович не помнит, потому что девка уже очень давно оторвала верхнюю часть заглавного листка, забавляя
дитя), или же отдыхает под навесом.
Иногда я читала им смешные
книжки, а они слушали и хохотали… как
дети.
Вопрос этот так общ, что и в прежнее время нельзя было не говорить о нем, и действительно, даже в самое глухое время нашей литературы нередко появлялись у нас
книжки и статейки: «О задачах педагогики как науки», «О воспитании
детей в духе христианского благочестия», «Об обязанности
детей почитать родителей» и т. п.
Но в истории, рассказанной Коноваловым, звучало что-то правдивое, в ней были незнакомые мне черты — чтения
книжек, эпитет
ребенка в приложении к мощной фигуре Коновалова…
На следующий день, в назначенный час, учитель взял в руки
книжку, из которой задан был урок Алеше, подозвал его к себе и велел проговорить заданное. Все
дети с любопытством обратили на Алешу внимание, и сам учитель не знал, что подумать, когда Алеша, несмотря на то что вовсе накануне не твердил урока, смело встал со скамейки и подошел к нему. Алеша нимало не сомневался в том, что и этот раз ему удастся показать свою необыкновенную способность; он раскрыл рот… и не мог выговорить ни слова!
Но легко понять, что их объяснения остаются крайне несостоятельными пред чистой детской логикою, и дело оканчивается тем, что
ребенку велят читать
книжку или заняться игрушками.
Барышня наша, так доложить, на фортепьянах была большая музыканша, а Федор Гаврилыч на флейте играли, ну и стали тешить себя, играли вместе, старушка даже часто сама приказывала: «Подите,
дети, побренчите что-нибудь», или когда вечером музыкантам прикажут играть, а их заставит танцевать разные мазурки и лекосезы, а не то в карты займутся, либо
книжку промеж собой читают.
Получив свою
книжку, он долгое время ходил около других игрушек; ему ужасно хотелось поиграть с другими
детьми, но он не смел; видно было, что он уже чувствовал и понимал свое положение.
Наконец, последний
ребенок, мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыженький, получил только одну
книжку повестей, толковавших о величии природы, о слезах умиления и прочее, без картинок и даже без виньетки.
И букварей таки много купили:
— Будет вам пряников: нате-ка вам! —
Пряники, правда, послаще бы были,
Да рассудилось уж так старикам.
Книжки с картинками, писаны четко —
То-то дойти бы, что писано тут!
Молча крепилась Феклуша-сиротка,
Глядя, как пряники
дети жуют,
А как увидела в
книжках картинки,
Так на глазах навернулись слезинки.
Сжалился, дал ей букварь старина:
«Коли бедна ты, так будь ты умна!»
Экой старик! видно добрую душу!
Будь же ты счастлив! Торгуй, наживай!
Я люблю свой сад, люблю читать
книжку, люблю ласкать
детей. Умирая, я лишаюсь этого, и потому мне не хочется умирать, и я боюсь смерти.
Февральская
книжка «Русского Вестника» принесла с собою «Отцов и
Детей» Тургенева. Поднялась целая буря толков, споров, сплетен, философских недоразумений в обществе и литературе. Ни одно еще произведение Тургенева не возбуждало столько говора и интереса, ни одно не было более популярно и современно. Все то, что бродило в обществе как неопределенная, скорее ощущаемая, чем сознаваемая сила, воплотилось теперь в определенный, цельный образ. Два лагеря, два стремления, два потока обозначились резко и прямо.
Гельбих, живший долго в России и вообще сообщающий известия, отличающиеся истиной и подтверждаемые во многом архивными делами, в своей «Russische Cunstlinge» говорит, согласно с русскими преданиями, что
детей у Елизаветы Петровны было двое: сын, имевший фамилию Закревского, и дочь Елизавета Тараканова [В статье М. Н. Лонгинова «Княжна Тараканова», помещенной в 24-й
книжке «Русского вестника» 1859 года, сказано, что этот Закревский был впоследствии тайным советником и президентом медицинской коллегии и что одна из его дочерей (Прасковья Андреевна, род.
И когда я сидел у Плетнева в его кабинете — она вошла туда и, узнав, кто я, стала вспоминать о нашей общей родственнице и потом сейчас же начала говорить мне очень любезные вещи по поводу моей драмы"
Ребенок", только что напечатанной в январской
книжке"Библиотеки для чтения"за 1861 год.
Я пришел получить гонорар за"
Ребенка". Уже то, что пьесу эту поместили на первом месте и в первой
книжке, показывало, что журнал дорожит мною. И гонорар мне также прибавили за эту, по счету вторую вещь, которую я печатал, стало быть, всего в каких-нибудь три месяца, с октября 1860 года.
О нем я знал с самого раннего детства. Он был долго учителем нашей гимназии; но раньше моего поступления в нее перешел в чиновники по особым поручениям к губернатору и тогда начал свои «изучения» раскола, в виде следствий и дознаний. Еще
ребенком я слыхал о нем как о редакторе «Губернских ведомостей» и составителе
книжки о Нижегородской ярмарке.
На рождество я купил ей
книжку популярной химии — в память моего когда-то увлечения этой наукой, и попросил Н.А.Огареву, как это делали нам,
детям, положить ей
книжку под подушку. И это было всего за несколько дней до болезни А. И.
Что ее за положение теперь! Вдова — не вдова, и не девушка и свободы нет. Хорошо еще, что муж
детей не требует. По его беспутству, какие ему
дети; но настанет час, когда он будет вымогать из нее что может этими самыми
детьми… Надо заранее приготовиться… Вот так и живи! Скоро и тридцать лет подползут. А видела ли она хоть один денек света, радости, вот того, чем зачитываются в
книжках?! Нужды нет, что после бывает горе, без риску не проживешь…
— Учиться в такую жару, да Бог с вами, Николай Леопольдович, вы и себя измучаете, да и мальчишку моего совсем замучаете.
Ребенку надо летом на зиму здоровьем набираться, на солнышке печься, мускулы беганьем развивать, а он его за книгу. Бросай, Володя,
книжки под стол! Кати, брат, в сад, в поле!
Он все со своей хорошей натурой! Глупый он, глупый, мечтатель, и больше ничего! Кто ему подсказал, что у меня хорошая натура? Мужчины вот всегда так действуют. Выдумают вдруг, ни с того ни с сего, какую-нибудь красивую фразу и носятся с нею, как дурак с писаной торбой. Хорошая во мне натура или нет, бес во мне сидит или ангел; но нет мне ни в чем исхода, ни в чем примирения. Ни в светской пустоте, ни в разврате, ни в
книжках, ни в моем
ребенке, ни в добре, ни… в любви.
При малолетстве Глаши и Милочки эти поздравления производились с несравненно большею торжественностью: Глашу и Милочку он, во время оно, заставлял выучивать небольшие стихи, и девочки, выступая перед пестуном своим, читали благодетелям разные торжественные оды и сонеты; но
книжка, из которой почерпались эти вирши, истлела от времени и слез, пролитых на нее двумя девочками, а Ахилла-дьякон хоть и взялся выучить Малвошку к рождеству хорошим стихам и даже держал его у себя для этого целые сутки, но, как известно из книги отца Савелия, выучил
ребенка таким стихам, что благодаря им Пизонский мог потерять всякое доброе о себе мнение и прослыть самым грубым насмешником.