Неточные совпадения
Он вспомнил
рассказ Инокова: написанный грубо,
рассказ изобиловал недоговоренностями, зияниями, в нем назойливо
звучала какая-то пронзительная, раздражающая нота.
Самгин отметил, что она рассказывает все веселее и с тем удовольствием, которое всегда
звучит в
рассказах людей о пороках и глупости знакомых.
Рассказ Якова бесстыден, но не противен, в нем нет хвастовства, в нем нет жестокости, а
звучит что-то простодушное и немножко печали. Луна в небе тоже бесстыдно гола и так же волнует, заставляя грустить о чем-то. Вспоминается только хорошее, самое лучшее — Королева Марго и незабвенные своею правдой стихи...
Было странно и неловко слушать, что они сами о себе говорят столь бесстыдно. Я знал, как говорят о женщинах матросы, солдаты, землекопы, я видел, что мужчины всегда хвастаются друг перед другом своей ловкостью в обманах женщин, выносливостью в сношениях с ними; я чувствовал, что они относятся к «бабам» враждебно, но почти всегда за
рассказами мужчин о своих победах, вместе с хвастовством,
звучало что-то, позволявшее мне думать, что в этих
рассказах хвастовства и выдумки больше, чем правды.
Я посмотрел на нее. Старуху одолевал сон, показалось мне, и стало почему-то страшно жалко ее. Конец
рассказа она вела таким возвышенным, угрожающим тоном, а все-таки в этом тоне
звучала боязливая, рабская нота.
Она увлекалась и своим
рассказом, и близостью любимого человека, и оттого, вероятно, что недавние слезы очистили и освежили ее душу, голос ее
звучал необыкновенно чисто и искренно.
И хоть не
звучало в
рассказе отца того, чем были богаты сказки тетки Анфисы, но зато было в них что-то новое — более ясное и понятное, чем в сказках, и не менее интересное.
Вот какой от хорошей жены и пустому человеку за мужа почет был! — добавляла Ольга Федотовна, в
рассказе которой о Грайвороне всегда
звучала нота небольшой раздражительности, которую, однако, напрасно кто-нибудь принял бы за неудовольствие на этого бедного человека или за открытую нелюбовь к нему.
Он читал где-то, как однажды это было: она вошла среди ночи и отдалась, ни о чём не спрашивая, ничего не требуя, просто для того, чтобы пережить момент. Варенька, — ведь в ней есть что-то общее с героиней
рассказа, — она может поступить так. В её милом возгласе: «Ишь вы какой!» — может быть, в нём
звучало обещание, не расслышанное им? И вот — вдруг она придёт, в белом, вся трепещущая от стыда и желания!
Порой циничный и удалой
рассказ каторжника-убийцы резко
звучит среди молчаливой камеры, редко одобряющей излишние откровенности.
Голос отца Модеста
звучит глуховато, резко, без тех теплых модуляций и переливов, свойственных священнику. Затаив дыхание, слушают
рассказ стрижки. Глазенки их, горящие вниманием, жадно прикованы к устам законоучителя. Заалевшиеся личики пылают…
В этих
рассказах о еще теплых трупах и бесцельных убийствах солдат
звучало что-то странное и знакомое, чувствовались за кулисами чьи-то предательские, кровавые руки.