Неточные совпадения
— Я ее
лечу. Мне кажется, я ее — знаю. Да.
Лечу. Вот — написал
работу: «Социальные причины истерии у женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним товарищем на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят человек прочитают, а — дальше что?
Лечить тоже не хочется.
Комы земли и картофель так и
летели по сторонам, а ликейцы, окружив их, смотрели внимательно на
работу.
— Да и поскорее, а то они все уедут геморои
лечить, и тогда три месяца надо ждать… Ну, а в случае неуспеха остается прошение на Высочайшее имя. Это тоже зависит от закулисной
работы. И в этом случае готов служить, т. е. не в закулисной, а в составлении прошения.
Работа на приисках кипела, но Бахареву пришлось оставить все и сломя голову
лететь в Шатровские заводы.
Странствовать по тайге можно только при условии, если целый день занят
работой. Тогда не замечаешь, как
летит время, забываешь невзгоды и миришься с лишениями.
(«Гм, гм. Мне, разумеется, незаметно — за
работою время
летит. Да ведь и не я в подвале-то. Гм, гм! Да».)
Зная хорошо, что значит даже простое слово Стабровского, Галактион ни на минуту не сомневался в его исполнении. Он теперь пропадал целыми неделями по деревням и глухим волостям, устраивая новые винные склады, заключая условия с крестьянскими обществами на открытие новых кабаков, проверяя сидельцев и т. д.
Работы было по горло, и время
летело совершенно незаметно. Галактион сам увлекался своею
работой и проявлял редкую энергию.
На место смуты
полетел Родион Потапыч, но его встретили чуть не кольями и даже близко не пустили к
работам.
Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала с чулком в руках. Мы полюбовались
работами, побалагурили и возвратились восвояси. Настало время обеда. Алексей хлопнул пробкой, начались тосты за Русь, за Лицей, за отсутствующих друзей и за нее. [За нее — за революцию.] Незаметно
полетела в потолок и другая пробка; попотчевали искрометным няню, а всех других — хозяйской наливкой. Все домашнее население несколько развеселилось; кругом нас стало пошумнее, праздновали наше свидание.
— Ах, боюсь я — особенно этот бухгалтер… Придется опять просить, кланяться, хлопотать, а время между тем
летит. Один день пройдет — нет
работы, другой — нет
работы, и каждый день урезывай себя, рассчитывай, как прожить дольше… Устанешь хуже, чем на
работе. Ах, боюсь!
Граф прочитал мою
работу и остался ею доволен, так что я сейчас же приступил к сочинению второго акта. Но тут случилось происшествие, которое разом прекратило мои затеи. На другой день утром я, по обыкновению, прохаживался с графом под орешниками, как вдруг… смотрю и глазам не верю! Прямо навстречу мне идет, и даже не идет, а
летит обнять меня… действительный Подхалимов!
Недели через три восьмерик почтовых лошадей, запряженных в дормез английской
работы, марш-марш
летел по тракту к губернскому городу. Это ехал новый вице-губернатор. На шее у него, о чем он некогда так заносчиво мечтал, действительно виднелся теперь владимирский крест.
Летели с поля на гнёзда чёрные птицы, неприятно каркая; торопясь кончить
работу, стучали бондари, на улице было пусто, сыро, точно в корыте, из которого только что слили грязную воду.
Итак, я сидел за своей
работой. В раскрытое окно так и дышало летним зноем. Пепко проводил эти часы в «Розе», где проходил курс бильярдной игры или гулял в тени акаций и черемух с Мелюдэ. Где-то сонно жужжала муха, где-то слышалась ленивая перебранка наших милых хозяев, в окно
летела пыль с шоссе.
Она иногда брала с собой в лавку своего Степушку, и время
летело незаметно, как за всякой
работой.
Как кончишь притолоки, так и ступай! — повторил Глеб, обращаясь к сыну, который после первого наказа отца так деятельно принялся за
работу, что только щепки
летели вокруг.
Д.Н.Мамина-Сибиряка.)] что значительно облегчало
работу: веревки не резали рук, и тюк со штыками точно сам собой
летел на свое место.
Я бился с своей Анной Ивановной три или четыре дня и, наконец, оставил ее в покое. Другой натурщицы не было, и я решился сделать то, чего во всяком случае делать не следовало: писать лицо без натуры, из головы, «от себя», как говорят художники. Я решился на это потому, что видел в голове свою героиню так ясно, как будто бы я видел ее перед собой живою. Но когда началась
работа, кисти
полетели в угол. Вместо живого лица у меня вышла какая-то схема. Идее недоставало плоти и крови.
Когда их
работа кончена и мокрая сеть вновь лежит на носовой площадке баркаса, я вижу, что все дно застлано живой, еще шевелящейся рыбой. Но нам нужно торопиться. Мы делаем еще круг, еще и еще, хотя благоразумие давно уже велит нам вернуться в город. Наконец мы подходим к берегу в самом глухом месте. Яни приносит корзину, и с вкусным чмоканьем
летят в нее охапки большой мясистой рыбы, от которой так свежо и возбуждающе пахнет.
Девушка старалась шить прилежней, потому что чувствовала, будто сегодня ей как-то не шьется. Голова была занята чем-то другим; взор отрывался от
работы и задумчиво
летел куда-то вдаль, на Заволжье, и долго, почти неподвижно тонул в этом вечереющем пространстве; рука почти машинально останавливалась с иглою, и только по прошествии нескольких минут, словно бы опомнясь и придя в себя, девушка замечала, что шитье ее забыто, а непослушные мысли и глаза опять вот блуждали где-то!
Работы между тем кипели. Скоро рифы у марселей были отданы, брамсели были поставлены, и для увеличения хода вздернуты были и топселя по приказанию капитана. Сильно накренившись и почти чертя воду подветренным бортом, «Коршун»
полетел еще быстрей. Брам-стеньги гнулись, и корвет слегка вздрагивал от быстрого хода.
Устало понурившись, Александра Михайловна с удовольствием и завистью смотрела на ее
работу. Таня была лучшею работницею мастерской. Захватив со стопки большой печатный лист, она сгибала его на папке, с неуловимою быстротою взглянув на номера, и проводила по сгибу костяшкою. Лист как будто сам собою сгибался, как только его касались тонкие пальцы Тани. При втором сгибе мелькал столбец цифр, при третьем — какая-то картинка, сложенный лист
летел влево, а в это время со стопки уже скользил на папку новый.
О казанском „свете“, о флирте с барышнями и пикантных разговорах с замужними женщинами я не скучал. Время
летело; днем — лекции и
работа в лаборатории, после обеда чтение, перевод химии Лемана, разговоры и часто споры с ближайшими товарищами, изредка театр — никаких кутежей.
К быту крепостных крестьян я в оба приезда на вакации и впоследствии, в наезды из Дерпта, достаточно присматривался, ходил по избам, ездил на
работы, много расспрашивал и старых дворовых, и старост, и баб. Когда дошел в Дерпте до пятого курса медицинского факультета, то
лечил и мужиков и дворовых.
Кипела
работа. Охапки сена обвисали на длинных вилах, дрожа, плыли вверх и, вдруг растрепавшись,
летели на стог. Пахло сеном, человеческим и конским потом. От крепко сокращавшихся мускулов бодрящею силою насыщался воздух, и весело было. И раздражительное пренебрежение будил сидевший с тетрадкою Федор Федорович — бездеятельный, с жирною, сутулою спиною.
Работы у нас столько, что свободного времени нет ни минутки. Прихожу полуживая от усталости домой, вожусь с моим маленьким «принцем», а вечером к восьми уже
лечу в театр.
— Я так и думал… Немочь девичья… Только напрасно она трудит себя
работой, хворь-то из нее не могла совсем выйти, придется еще
полечить ее, — сказал Ермак.