Неточные совпадения
— Вот так! вот так! вот вам и подушка!» Сказавши это, она запихнула ей за спину подушку, на которой
был вышит шерстью
рыцарь таким образом, как их всегда вышивают по канве: нос вышел лестницею, а губы четвероугольником.
Много
было и таких, которые пришли на Сечь с тем, чтобы потом сказать, что они
были на Сечи и уже закаленные
рыцари.
— А ей-богу, хотел повесить, — отвечал жид, — уже
было его слуги совсем схватили меня и закинули веревку на шею, но я взмолился пану, сказал, что подожду долгу, сколько пан хочет, и пообещал еще дать взаймы, как только поможет мне собрать долги с других
рыцарей; ибо у пана хорунжего — я все скажу пану — нет и одного червонного в кармане.
Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе
была такая праздная жизнь — настоящего дела хотел он. Он все придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно
было разгуляться как следует
рыцарю. Наконец в один день пришел к кошевому и сказал ему прямо...
— Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай скажи
рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а не помнит — чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что я не хочу видеть, как при мне умрет мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также
есть старая мать, — чтоб ради ее дал хлеба!»
Она терпела оскорбления, даже побои; она видела из милости только оказываемые ласки, она
была какое-то странное существо в этом сборище безженных
рыцарей, на которых разгульное Запорожье набрасывало суровый колорит свой.
Захару
было за пятьдесят лет. Он
был уже не прямой потомок тех русских Калебов, [Калеб — герой романа английского писателя Уильяма Годвина (1756–1836) «Калеб Вильямс» — слуга, поклоняющийся своему господину.]
рыцарей лакейской, без страха и упрека, исполненных преданности к господам до самозабвения, которые отличались всеми добродетелями и не имели никаких пороков.
Этот
рыцарь был и со страхом и с упреком. Он принадлежал двум эпохам, и обе положили на него печать свою. От одной перешла к нему по наследству безграничная преданность к дому Обломовых, а от другой, позднейшей, утонченность и развращение нравов.
— Да, Вера, теперь я несколько вижу и понимаю тебя и обещаю: вот моя рука, — сказал он, — что отныне ты не услышишь и не заметишь меня в доме:
буду «умник», — прибавил он, —
буду «справедлив»,
буду «уважать твою свободу», и как
рыцарь буду «великодушен»,
буду просто — велик! Я — grand coeur! [великодушен! (фр.)]
— Довольно мне одной минуты
было, чтоб разглядеть, что это один из тех chevaliers d’industrie, [
рыцарей наживы, проходимцев (фр.).] которые сотнями бегут с голода из Италии, чтобы поживиться…
Если в доме
есть девицы, то принесет фунт конфект, букет цветов и старается подладить тон разговора под их лета, занятия, склонности, сохраняя утонченнейшую учтивость, смешанную с неизменною почтительностью
рыцарей старого времени, не позволяя себе нескромной мысли, не только намека в речи, не являясь перед ними иначе, как во фраке.
И этот посредник, несмотря на резкие вызовы, очевидно, сдерживался, боясь, не опасности конечно, а тоже скандальной, для Веры и для него самого, сцены — с неприличным человеком. И ко всему этому нужно
было еще дать ответ! А ответ один: другого ответа и нет и нельзя дать, кроме того, какой диктовал ему этот «
рыцарь» и «дипломат», унизивший его холодной вежливостью на все его задиранья. Марк как ни ускользал, а дал ответ!
— Нужды нет, я
буду героем,
рыцарем дружбы, первым из кузеней! Подумав, я нахожу, что дружба кузеней и кузин очень приятная дружба, и принимаю вашу.
Тут уж ничего больше разобрать
было нельзя:
рыцари дрались в общей свалке, сшибались, часто и сильно впивались друг другу в гребень, то один повалит другого, то другой первого.
— Ах! какая чистая душа! Вот именно chevalier sans peur et sans reproche. [
рыцарь без страха и упрека.] Чистая душа, — приложили обе дамы тот постоянный эпитет, под которым Селенин
был известен в обществе.
— Я
был,
был, я уже
был… Un chevalier parfait! [
Рыцарь — и притом совершенный! (фр.)] — и помещик пустил на воздух щелчок пальцем.
Он снисходит на «стогны жаркие» южного города, как раз в котором всего лишь накануне в «великолепном автодафе», в присутствии короля, двора,
рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи,
была сожжена кардиналом великим инквизитором разом чуть не целая сотня еретиков ad majorem gloriam Dei. [к вящей славе Господней (лат.).]
Рыцарь был страшная невежда, драчун, бретер, разбойник и монах, пьяница и пиетист, но он
был во всем открыт и откровенен, к тому же он всегда готов
был лечь костьми за то, что считал правым; у него
было свое нравственное уложение, свой кодекс чести, очень произвольный, но от которого он не отступал без утраты собственного уважения или уважения равных.
Рыцарь был больше он сам, больше лицо и берег, как понимал, свое достоинство, оттого-то он, в сущности, и не зависел ни от богатства, ни от места; его личность
была главное; в мещанине личность прячется или не выступает, потому что не она главное: главное — товар, дело, вещь, главное — собственность.
Как
рыцарь был первообраз мира феодального, так купец стал первообразом нового мира: господа заменились хозяевами. Купец сам по себе — лицо стертое, промежуточное; посредник между одним, который производит, и другим, который потребляет, он представляет нечто вроде дороги, повозки, средства.
Рыцари и верующие часто не исполняли своих обязанностей, но сознание, что они тем нарушали ими самими признанный общественный союз, не позволяло им ни
быть свободными в отступлениях, ни возводить в норму своего поведения.
«Страшна казнь, тобою выдуманная, человече! — сказал Бог. — Пусть
будет все так, как ты сказал, но и ты сиди вечно там на коне своем, и не
будет тебе царствия небесного, покамест ты
будешь сидеть там на коне своем!» И то все так сбылось, как
было сказано: и доныне стоит на Карпате на коне дивный
рыцарь, и видит, как в бездонном провале грызут мертвецы мертвеца, и чует, как лежащий под землею мертвец растет, гложет в страшных муках свои кости и страшно трясет всю землю…»
Великолепные колонны с лепными карнизами переходят в покойные своды, помнящие тайные сборища масонов, — по преданиям, здесь
был кабинет Хераскова. Сквозь полумрак рельефно выступает орнамент — головы каких-то
рыцарей.
На широком балконе появлялись группы красавиц, и одна из них держала кубок, а молодой
рыцарь (может
быть, это даже
был я) въезжал на коне по лестницам и переходам и брал этот кубок из руки дамы…
И я скоро сказал себе, что он мне самому решительно нравится и что в нем
есть, как свое, прирожденное, настоящее, — то самое, за чем я гнался напрасно, как напрасно воображал себя польским
рыцарем или героем гайдамацких набегов…
До сих пор в мечтах я уже
был польским
рыцарем, казацким атаманом, гайдамацким ватажком и совершал подвиги в пустом пространстве и с неизвестною целью.
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня на второй план. На первом
было два мотива. Я
был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать, в те промежуточные часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии в страны
рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Вот слова, наиболее характеризующие К. Леонтьева: «Не ужасно ли и не обидно ли
было бы думать, что Моисей восходил на Синай, что эллины строили себе изящные Акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты
пели, живописцы писали и
рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, или немецкий, или русский буржуа в безобразной комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“ на развалинах всего этого прошлого величия?..
«Как
рыцарь был первообразом мира феодального, так купец стал первообразом нового мира; господа заменились хозяевами».
— Secundo, я шляхтич славного герба, в котором вместе с «копной и вороной» недаром обозначается крест в синем поле. Яскульские,
будучи хорошими
рыцарями, не раз меняли мечи на требники и всегда смыслили кое-что в делах неба, поэтому ты должна мне верить. Ну а в остальном, что касается orbisterrarum, то
есть всего земного, слушай, что тебе скажет пан Максим Яценко, и учись хорошо.
Там, в стихах этих, не сказано, в чем, собственно, состоял идеал «
рыцаря бедного», но видно, что это
был какой-то светлый образ, «образ чистой красоты», и влюбленный
рыцарь, вместо шарфа, даже четки себе повязал на шею.
— Значит, «бедный
рыцарь» опять на сцене? — спросил
было Евгений Павлович, подходя к Аглае.
— Может
быть, согласен, только я не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего не может
быть и выше, но чтоб изобразить «
рыцаря бедного», во всяком случае надо
было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё; не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно
было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Но только что блеснула эта мысль, разом у всех, как тотчас же все разом и стали на том, что давно уже всё разглядели и всё это ясно предвидели; что всё ясно
было еще с «бедного
рыцаря», даже и раньше, только тогда еще не хотели верить в такую нелепость.
К изумлению князя, та оглядела его в недоумении и вопросительно, точно хотела дать ему знать, что и речи между ними о «
рыцаре бедном»
быть не могло и что она даже не понимает вопроса.
— Да разве я один? — не умолкал Коля. — Все тогда говорили, да и теперь говорят; вот сейчас князь Щ. и Аделаида Ивановна и все объявили, что стоят за «
рыцаря бедного», стало
быть, «рыцарь-то бедный» существует и непременно
есть, а по-моему, если бы только не Аделаида Ивановна, так все бы мы давно уж знали, кто такой «
рыцарь бедный».
— Просто-запросто
есть одно странное русское стихотворение, — вступился наконец князь Щ., очевидно, желая поскорее замять и переменить разговор, — про «
рыцаря бедного», отрывок без начала и конца. С месяц назад как-то раз смеялись все вместе после обеда и искали, по обыкновению, сюжета для будущей картины Аделаиды Ивановны. Вы знаете, что общая семейная задача давно уже в том, чтобы сыскать сюжет для картины Аделаиды Ивановны. Тут и напали на «
рыцаря бедного», кто первый, не помню…
— А я говорю А. Н. Б., и так хочу говорить, — с досадой перебила Аглая, — как бы то ни
было, а ясное дело, что этому бедному
рыцарю уже всё равно стало: кто бы ни
была и что бы ни сделала его дама.
За дверями гостиной послышались легкие шаги, и в залу вошла Зинаида Егоровна. Она
была в белом утреннем пеньюаре, и ее роскошная, густая коса красиво покоилась в синелевой сетке, а всегда бледное, болезненно прозрачное лицо казалось еще бледнее и прозрачнее от лежавшего на нем следа бессонной ночи. Зинаида Егоровна
была очень эффектна: точно средневековая, рыцарственная дама, мечтающая о своем далеком
рыцаре.
Ты
будешь о ней заботиться, как брат, как
рыцарь Ланчелот, а она тайком от тебя полюбит другого.
Флигель, в котором мы остановились,
был точно так же прибран к приезду управляющего, как и прошлого года. Точно так же
рыцарь грозно смотрел из-под забрала своего шлема с картины, висевшей в той комнате, где мы спали. На другой картине так же лежали синие виноградные кисти в корзине, разрезанный красный арбуз с черными семечками на блюде и наливные яблоки на тарелке. Но я заметил перемену в себе: картины, которые мне так понравились в первый наш приезд, показались мне не так хороши.
Отчаянный крик испуганной старухи, у которой свалился платок и волосник с головы и седые косы растрепались по плечам, поднял из-за карт всех гостей, и долго общий хохот раздавался по всему дому; но мне жалко
было бедной Дарьи Васильевны, хотя я думал в то же время о том, какой бы чудесный
рыцарь вышел из Карамзина, если б надеть на него латы и шлем и дать ему в руки щит и копье.
Гидромир и Асталон
были личные враги мои, и я скорбел душою, что Гидромир не
был убит в единоборстве с Палецким. Я восхищался и казанскими
рыцарями, которые
Павел тоже взглянул на них и потупился: он, как истый
рыцарь, даже в помыслах хотел
быть верен своей Мари.
Клеопатру Петровну просто мучила ревность: она всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего ничего почти и не слыхала; что касается до m-lle Прыхиной, то ее равнодушие должен я объяснить тоже взглядом ее на литературу: достойная девица эта, как мы знаем,
была с чрезвычайно пылким и возвышенным воображением; она полагала, что перу писателя всего приличнее описывать какого-нибудь
рыцаря, или, по крайней мере, хоть и штатского молодого человека, но едущего на коне, и с ним встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне.
Однажды (это
было в первый мой приезд в Париж, сейчас после la belle echauffouree du 2 decembre [известного дерзкого предприятия 2 декабря (франц.)]), в один из моих приемных дней, en plein salon, [в разгар приема (франц.)] кому-то вздумалось faire l'apologie du chevalier Bayard [восхвалять
рыцаря Баяра (франц.)] — тогда ведь
были в моде рыцарские чувства.
У меня
была верховая лошадка, я сам ее седлал и уезжал один куда-нибудь подальше, пускался вскачь и воображал себя
рыцарем на турнире — как весело дул мне в уши ветер! — или, обратив лицо к небу, принимал его сияющий свет и лазурь в разверстую душу.
«Поедемте, говорю, мой
рыцарь, искать по свету, где оскорбленному
есть чувству уголок…
— Неужели
был век, когда не шутя думали так и проделывали все это? — сказал он. — Неужели все, что пишут о
рыцарях и пастушках, не обидная выдумка на них? И как достает охоты расшевеливать и анализировать так подробно эти жалкие струны души человеческой… любовь! придавать всему этому такое значение…
— Слухом земля полнится, Дмитрий Павлович; но, впрочем, я знаю, что вы
были правы, тысячу раз правы — и вели себя как
рыцарь. Скажите — эта дама
была ваша невеста?