Неточные совпадения
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от
отца, или тем, что
оставлю с развратным
отцом, — да,
с развратным
отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж,
отец моих детей, входит в любовную связь
с гувернанткой своих детей…
Она рассказала, что в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его
с отцом, богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти
отца затеял антрепризу в провинции. Разорился и даже сидел в тюрьме за долги. Потом режиссировал в частных театрах, женился на богатой вдове, она умерла,
оставив все имущество Варваре, ее дочери. Теперь дядя Хрисанф живет
с падчерицей, преподавая в частной театральной школе декламацию.
Он говорил долго, солидно и
с удивлением чувствовал, что обижен завещанием
отца. Он не почувствовал этого, когда Айно сказала, что
отец ничего не
оставил ему, а вот теперь — обижен несправедливостью и чем более говорит, тем более едкой становится обида.
Ведь ограбили же вас, сирот;
отец оставил вам Шатровские заводы в полном ходу; тогда они больше шести миллионов стоили, а теперь, если пойдут за долг
с молотка, и четырех не дадут.
Отцу Пантелея Еремеича досталось имение уже разоренное; он в свою очередь тоже сильно «пожуировал» и, умирая,
оставил единственному своему наследнику Пантелею заложенное сельцо Бессоново,
с тридцатью пятью душами мужеска и семидесятью шестью женска пола да четырнадцать десятин
с осьминником неудобной земли в пустоши Колобродовой, на которые, впрочем, никаких крепостей в бумагах покойника не оказалось.
Третий результат слов Марьи Алексевны был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали,
с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты
с матерью семейства,
отцом семейства и женихом; говорил
с ними; играл на фортепьяно, а Верочка пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал
с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не
оставляла без надзора.
Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться
с смотрителем и его дочкой. Наконец я
с ними простился;
отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев, [
с тех пор, как этим занимаюсь,] но ни один не
оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
—
Отец наш, кормилец, — отвечали люди, — умрем, не
оставим тебя, идем
с тобою.
Старика отнесли в спальню. Он силился
с ним разговаривать, но мысли мешались в его голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в усыпление. Владимир поражен был его состоянием. Он расположился в его спальне и просил
оставить его наедине
с отцом. Домашние повиновались, и тогда все обратились к Грише и повели в людскую, где и угостили его по-деревенскому, со всевозможным радушием, измучив его вопросами и приветствиями.
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд
с прошением в том, что покойный его
отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою,
с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом все без остатка, что ему после
отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не
оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика, ценою за 2500 р., на что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и
отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Он в продолжение нескольких лет постоянно через воскресенье обедал у нас, и равно его аккуратность и неаккуратность, если он пропускал, сердили моего
отца, и он теснил его. А добрый Пименов все-таки ходил и ходил пешком от Красных ворот в Старую Конюшенную до тех пор, пока умер, и притом совсем не смешно. Одинокий, холостой старик, после долгой хворости, умирающими глазами видел, как его экономка забирала его вещи, платья, даже белье
с постели,
оставляя его без всякого ухода.
Однажды настороженный, я в несколько недель узнал все подробности о встрече моего
отца с моей матерью, о том, как она решилась
оставить родительский дом, как была спрятана в русском посольстве в Касселе, у Сенатора, и в мужском платье переехала границу; все это я узнал, ни разу не сделав никому ни одного вопроса.
Наконец, товарищ Блюхера рассорился
с моим
отцом и
оставил наш дом; после этого
отец не теснил меня больше немцами.
Бегать он начал
с двадцати лет. Первый побег произвел общее изумление. Его уж
оставили в покое: живи, как хочешь, — казалось, чего еще нужно! И вот, однако ж, он этим не удовольствовался, скрылся совсем. Впрочем, он сам объяснил загадку, прислав
с дороги к
отцу письмо, в котором уведомлял, что бежал
с тем, чтобы послужить церкви Милостивого Спаса, что в Малиновце.
— Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро
отец с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим, что они хребтом, да потом, да кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам
оставим, ничего в могилу
с собой не унесем!
Это было преступление без заранее обдуманного намерения: однажды вечером мать ушла куда-то,
оставив меня домовничать
с ребенком; скучая, я развернул одну из книг отчима — «Записки врача» Дюма-отца — и между страниц увидал два билета — в десять рублей и в рубль.
Чрез три недели вылупляются куличата, покрытые сизо-зеленоватым пухом: их почти всегда бывает четыре, потому что болтуны очень редки: они очень скоро
оставляют гнездо и начинают проворно бегать, но в первые дни
отец с матерью кормят их.
Они было хотели его схватить, но, видя
отца женихова, бегущего
с колом же на помощь,
оставили свою добычу, выскочили из клети и побежали.
Сама Устинья Марковна что-то все недомогалась, замужняя дочь Анна возилась со своими ребятишками, а правила домом одна вековушка Марья
с подраставшей Наташкой, — последнюю
отец совсем забыл,
оставив в полное распоряжение баушки.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу ничего сделать хорошего: сил нет. Я ведь
с детства в каком-то разладе
с жизнью. Мать при мне
отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня
оставила.
— Оцэнь созалею, оцэнь созалею,
отец дьякон, цто вы
оставляете уцилиссе, — отнесся он к Александровскому. — Хуць минэ некогда било смотреть самому, ну, нас поцтенный хозяин рекомэндует вас
с самой лестной стороны.
Отец не мешал матери воспитывать сына в духе ее симпатий, но не
оставлял его вне всякого знакомства и
с своими симпатиями.
Оттого, что каждый прыщавый юнкер, которого так тяготит его половая зрелость, что он весною глупеет, точно тетерев на току, и какой-нибудь жалкий чинодрал из управы благочиния, муж беременной жены и
отец девяти младенцев, — ведь оба они приходят сюда вовсе не
с благоразумной и простой целью
оставить здесь избыток страсти.
Мы остановились, сошли
с роспусков, подошли близко к жнецам и жницам, и
отец мой сказал каким-то добрым голосом: «Бог на помощь!» Вдруг все
оставили работу, обернулись к нам лицом, низко поклонились, а некоторые крестьяне, постарше, поздоровались
с отцом и со мной.
Переправа кареты, кибитки и девяти лошадей продолжалась довольно долго, и я успел набрать целую кучу чудесных, по моему мнению, камешков; но я очень огорчился, когда
отец не позволил мне их взять
с собою, а выбрал только десятка полтора, сказав, что все остальные дрянь; я доказывал противное, но меня не послушали, и я
с большим сожалением
оставил набранную мною кучку.
Как только мать стала оправляться,
отец подал просьбу в отставку; в самое это время приехали из полка мои дяди Зубины; оба
оставили службу и вышли в чистую, то есть отставку; старший
с чином майора, а младший — капитаном.
К дедушке сначала вошел
отец и потом мать, а нас
с сестрицей
оставили одних в зале.
По моей усильной просьбе
отец согласился было взять
с собой ружье, потому что в полях водилось множество полевой дичи; но мать начала говорить, что она боится, как бы ружье не выстрелило и меня не убило, а потому
отец, хотя уверял, что ружье лежало бы на дрогах незаряженное,
оставил его дома.
Я вслушивался в беспрестанные разговоры об этом между
отцом и матерью и наконец узнал, что дело уладилось: денег дал тот же мой книжный благодетель
С. И. Аничков, а детей, то есть нас
с сестрой, решились завезти в Багрово и
оставить у бабушки
с дедушкой.
Когда мать выглянула из окошка и увидала Багрово, я заметил, что глаза ее наполнились слезами и на лице выразилась грусть; хотя и прежде, вслушиваясь в разговоры
отца с матерью, я догадывался, что мать не любит Багрова и что ей неприятно туда ехать, но я
оставлял эти слова без понимания и даже без внимания и только в эту минуту понял, что есть какие-нибудь важные причины, которые огорчают мою мать.
Наташа плакала. Они крепко обнялись друг
с другом, и Алеша еще раз поклялся ей, что никогда ее не
оставит. Затем он полетел к
отцу. Он был в твердой уверенности, что все уладит, все устроит.
— Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она уехала
с ним от
отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее не
оставил и помогал ей до самой своей смерти. А когда он умер, она, два года тому назад, воротилась назад к
отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
Лиза молчала, краснела и потела, но, когда он кончил, она
с слезами, стоящими в глазах, начала говорить, сначала робко, о том, что Христос сказал: «
оставь отца и мать и иди за мной», потом, всё больше и больше одушевляясь, высказала всё то свое представление о том, как она понимала христианство.
— А я, ваше благородие,
с малолетствия по своей охоте суету мирскую
оставил и странником нарекаюсь;
отец у меня царь небесный, мать — сыра земля; скитался я в лесах дремучих со зверьми дикиими, в пустынях жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал. А более ничего вашему благородию объяснить не могу, по той причине, что сам об себе сведений никаких не имею.
Если, говорю, я
оставляю умирающего
отца, так это нелегко мне сделать, и вы, вместо того чтоб меня хоть сколько-нибудь поддержать и утешить в моем ужасном положении, вы вливаете еще мне яду в сердце и хотите поселить недоверие к человеку, для которого я всем жертвую!» И сама, знаешь, горько-горько заплакала; но он и тут меня не пожалел, а пошел к
отцу и такую штучку подвел, что если я хочу ехать, так чтоб его
с собой взяла, заступником моим против тебя.
— Один, один он мне остался теперь, одна надежда моя! — всплеснул он вдруг руками, как бы внезапно пораженный новою мыслию, — теперь один только он, мой бедный мальчик, спасет меня и — о, что же он не едет! О сын мой, о мой Петруша… и хоть я недостоин названия
отца, а скорее тигра, но… laissez-moi, mon ami, [
оставьте меня, мой друг (фр.).] я немножко полежу, чтобы собраться
с мыслями. Я так устал, так устал, да и вам, я думаю, пора спать, voyez-vous, [вы видите (фр.).] двенадцать часов…
— Сиротой жить лучше. Умри-ка у меня
отец с матерью, я бы сестру
оставила на брата, а сама — в монастырь на всю жизнь. Куда мне еще? Замуж я не гожусь, хромая — не работница. Да еще детей тоже хромых народишь…
Кончилось это для
отца Савелия тем, что, наскучив
с ним возиться, его отпустили, но за то, что всепокорнейшее прошение его было в то же время прошение «требованное», на нем последовала надпись, в силу которой упорный старик за эту «требованность»
оставляем еще на полгода под запрещением.
За ужином Термосесов,
оставив дам, подступил поближе к мужчинам и выпил со всеми. И выпил как должно, изрядно, но не охмелел, и тут же внезапно сблизился
с Ахиллой,
с Дарьяновым и
с отцом Захарией. Он заговаривал не раз и
с Туберозовым, но старик не очень поддавался на сближение. Зато Ахилла после часовой или получасовой беседы, ко всеобщему для присутствующих удивлению, неожиданно перешел
с Термосесовым на «ты», жал ему руку, целовал его толстую губу и даже сделал из его фамилии кличку.
— Знаешь ты, — спросил он Матвея, — что её
отца от семьи продали? Продали мужа, а жену
с дочерью
оставили себе. Хороший мужик был, слышь, родитель-то у ней, — за строптивость его на Урал угнали железо добывать. Напоследях, перед самой волей, сильно баре обозлились, множество народа извели!
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла,
оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и
с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша, оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь
с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам
отец.
Батюшка, — продолжала она, и крупные слезы закапали из ее глаз, — я полюбила вас, как родного
отца; поступайте со мной всегда, как
с родной дочерью; остановите, побраните меня, если я провинюсь в чем-нибудь, и простите, но не
оставляйте на сердце неудовольствия.
Девушка перед смертью взяла слово
с Зотушки, что он не
оставит отца и заменит ему хоть отчасти ее; Зотушка поклялся и теперь окончательно переселился в пятовский дом, чтобы ухаживать за Нил Поликарпычем, который иногда крепко начинал задумываться и даже совсем заговаривался, как сумасшедший.
— Дунюшка, опомнись! Христос
с тобой… Не гневи господа… Един он властен в жизни… Полно! Я тебя не
оставлю… пока жить буду, не
оставлю… — повторял
отец, попеременно прикладывая ладонь то к глазам своим, то к груди, то ласково опуская ее на голову дочери.
— Когда умер
отец — мне было тринадцать лет, — вы видите, какой я и теперь маленький? Но я был ловок и неутомим в работе — это всё, что
оставил мне
отец в наследство, а землю нашу и дом продали за долги. Так я и жил,
с одним глазом и двумя руками, работая везде, где давали работу… Было трудно, но молодость не боится труда — так?
И девушка бросилась из комнаты,
оставив за собой в воздухе шелест шелкового платья и изумленного Фому, — он не успел даже спросить ее — где
отец? Яков Тарасович был дома. Он, парадно одетый, в длинном сюртуке,
с медалями на груди, стоял в дверях, раскинув руки и держась ими за косяки. Его зеленые глазки щупали Фому; почувствовав их взгляд, он поднял голову и встретился
с ними.
Фома удивлялся ее речам и слушал их так же жадно, как и речи ее
отца; но когда она начинала
с любовью и тоской говорить о Тарасе, ему казалось, что под именем этим она скрывает иного человека, быть может, того же Ежова, который, по ее словам, должен был почему-то
оставить университет и уехать из Москвы.
Отступление от этих правил граф считал позволительным только в том единственном случае, когда для человека возникают новые обязательства к существам,
с которыми он должен искать полного единения, для которых человек обязан «
оставить отца и мать». Такое существо, разумеется, жена. Высоко ставя принцип семейный, граф говорил, что он считает в высшей степени вредным, чтобы члены одной и той же семьи держались разных религиозных взглядов и принадлежали к разным церквам.
Бабушка после этого только скорее заспешила разделом, о котором нечего много рассказать: он был сделан
с тем же благородством, как и выдел княжны Анастасии: моему
отцу достались Ретяжи, в которых он уже и жил до раздела, дяде Якову Конубрь, а бабушка оставалась в Протозанове, от которого она хотя и отказывалась, предоставя детям по жребию делить деревни, в которых были господские дома, но и дядя и
отец слышать об этом не хотели и просили мать почтить их позволением
оставить в ее владении Протозаново, к которому она привыкла.
Представляя нас
с братом генералу Перскому, который в одном своем лице сосредоточивал должности директора и инспектора корпуса,
отец был растроган, так как он
оставлял нас в столице, где у нас не было ни одной души ни родных, ни знакомых. Он сказал об этом Перскому и просил у него «внимания и покровительства».