Неточные совпадения
Место это давало от
семи до десяти тысяч
в год, и Облонский мог занимать его, не
оставляя своего казенного места. Оно зависело от двух министерств, от одной дамы и от двух Евреев, и всех этих людей, хотя они были уже подготовлены, Степану Аркадьичу нужно было видеть
в Петербурге. Кроме того, Степан Аркадьич обещал сестре Анне добиться от Каренина решительного ответа о разводе. И, выпросив у Долли пятьдесят рублей, он уехал
в Петербург.
— Знаете ли, Петр Петрович? отдайте мне на руки это — детей, дела;
оставьте и
семью вашу, и детей: я их приберегу. Ведь обстоятельства ваши таковы, что вы
в моих руках; ведь дело идет к тому, чтобы умирать с голоду. Тут уже на все нужно решаться. Знаете ли вы Ивана Потапыча?
И снова, преданный безделью,
Томясь душевной пустотой,
Уселся он — с похвальной целью
Себе присвоить ум чужой;
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести,
в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна.
Как женщин, он
оставил книги,
И полку, с пыльной их
семьей,
Задернул траурной тафтой.
— Жалко Марию. Вот «Гулливеровы путешествия» нашла у вас
в библиотеке и
оставила у себя. Я их раз
семь прочла. Забуду немного и опять прочту. Еще «Кота Мура», «Братья Серапионы», «Песочный человек»: это больше всего люблю.
В окружном же суде он служил со времени открытия судов и очень гордился тем, что он привел к присяге несколько десятков тысяч человек, и что
в своих преклонных годах он продолжал трудиться на благо церкви, отечества и
семьи, которой он
оставит, кроме дома, капитал не менее тридцати тысяч
в процентных бумагах.
Главное достоинство Павлова состояло
в необычайной ясности изложения, — ясности, нисколько не терявшей всей глубины немецкого мышления, молодые философы приняли, напротив, какой-то условный язык, они не переводили на русское, а перекладывали целиком, да еще, для большей легкости,
оставляя все латинские слова in crudo, [
в нетронутом виде (лат.).] давая им православные окончания и
семь русских падежей.
Вадим часто
оставлял наши беседы и уходил домой, ему было скучно, когда он не видал долго сестер и матери. Нам, жившим всей душою
в товариществе, было странно, как он мог предпочитать свою
семью — нашей.
Ему оставалось немного дослужить до пенсии.
В период молодой неудовлетворенности он дважды бросал службу, и эти два — три года теперь недоставали до срока. Это заставляло его сильно страдать: дотянуть во что бы то ни стало,
оставить пенсию
семье — было теперь последней задачей его жизни.
Предполагают, что когда-то родиной гиляков был один только Сахалин и что только впоследствии они перешли оттуда на близлежащую часть материка, теснимые с юга айнами, которые двигались из Японии,
в свою очередь теснимые японцами.] селения старые, и те их названия, какие упоминаются у старых авторов, сохранились и по сие время, но жизнь все-таки нельзя назвать вполне оседлой, так как гиляки не чувствуют привязанности к месту своего рождения и вообще к определенному месту, часто
оставляют свои юрты и уходят на промыслы, кочуя вместе с
семьями и собаками по Северному Сахалину.
Еще южнее, по линии проектированного почтового тракта, есть селение Вальзы, основанное
в 1889 г. Тут 40 мужчин и ни одной женщины. За неделю до моего приезда, из Рыковского были посланы три
семьи еще южнее, для основания селения Лонгари, на одном из притоков реки Пороная. Эти два селения,
в которых жизнь едва только начинается, я
оставлю на долю того автора, который будет иметь возможность проехать к ним по хорошей дороге и видеть их близко.
Бортевые промыслы
в Оренбургской губернии были прежде весьма значительны, но умножившееся народонаселение и невежественная жадность при доставанье меда, который нередко вынимают весь, не
оставляя запаса на зиму, губят диких пчел, которых и без того истребляют медведи, большие охотники до меда, некоторые породы птиц и жестокость зимних морозов] Трав и цветов мало
в большом лесу: густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные и зеленые листья ландыша, высокие стебли отцветшего лесного левкоя да краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится
в воздухе, но всех слышнее острый и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому что они родятся
семьями, гнездами и любят моститься (как говорят
в народе)
в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
— Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один раз и… может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому
оставляю ее. Я должен был ее видеть сегодня
в семь часов; я, может быть, не пойду теперь.
В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, — и мы оба погибнем! Это неестественно, но тут всё неестественно. Вы говорите, она любит меня, но разве это любовь? Неужели может быть такая любовь, после того, что я уже вытерпел! Нет, тут другое, а не любовь!
Ульрих Райнер
оставил семью у Блюма и уехал
в Швейцарию. С помощью старых приятелей он скоро нашел очень хорошенькую ферму под одною из гор, вблизи боготворимой им долины Рютли, и перевез сюда жену и сына.
Чем кончилось это дело, я не знаю, так как вскоре я
оставил названную губернию. Вероятно, Чумазый порядочно оплатился, но затем, включив свои траты
в графу: „издержки производства“, успокоился. Возвратились ли закабаленные
в „первобытное состояние“ и были ли вновь освобождены на основании Положения 19-го февраля, или поднесь скитаются между небом и землей, оторванные от
семей и питаясь горьким хлебом поденщины?
Семь часов вечера. Чудинов лежит
в постели; лицо у него
в поту;
в теле чувствуется то озноб, то жар; у изголовья его сидит Анна Ивановна и вяжет чулок.
В полузабытьи ему представляется то светлый дух с светочем
в руках, то злобная парка с смердящим факелом. Это — «ученье», ради которого он
оставил родной кров.
Она одна
оставляет в статус некоторые неясности, одна служит оградительницей интересов современной
семьи.
Но pour un jeune homme de bonne maison [для молодого человека из хорошей
семьи (фр.).] я считал неприличным заискивать
в казеннокоштном студенте Оперове и
оставил его
в покое, хотя, признаюсь, его охлаждение мне было грустно.
А тебе, кроме теперешних
семи тысяч, которые у тебя останутся
в целости, если не будешь сама глупа, еще восемь тысяч
в завещании
оставлю.
Я думаю, жилета они снимать не станут, а для виду
в портмоне
оставил семь рублей, «всё, дескать, что имею».
Было совсем светло, когда дорогие гости собрались по домам… Но что всего замечательнее, Иван Тимофеич, которого
в полночь я видел уже совсем готовым и который и после того ни на минуту не
оставлял собеседования с графином, под утро начал постепенно трезветь, а к
семи часам вытрезвился окончательно.
— Кантонист — солдатский сын, со дня рождения числившийся за военным ведомством и обучавшийся
в низшей военной школе.] другой из черкесов, третий из раскольников, четвертый православный мужичок,
семью, детей милых
оставил на родине, пятый жид, шестой цыган, седьмой неизвестно кто, и все-то они должны ужиться вместе во что бы ни стало, согласиться друг с другом, есть из одной чашки, спать на одних нарах.
Он хотел внушить государю, что Воронцов всегда, особенно
в ущерб русским, оказывающий покровительство и даже послабление туземцам,
оставив Хаджи-Мурата на Кавказе, поступил неблагоразумно; что, по всей вероятности, Хаджи-Мурат только для того, чтобы высмотреть наши средства обороны, вышел к нам и что поэтому лучше отправить Хаджи-Мурата
в центр России и воспользоваться им уже тогда, когда его
семья будет выручена из гор и можно будет увериться
в его преданности.
В семь часов вечера помпадур, усталый и измученный,
оставил нас, чтобы заехать
в свою квартиру и переодеться.
В девять мы собрались на станции железной дороги
в ожидании поезда.
В 9 1 /2 помпадур наскоро перецеловал нас, выпил прощальный бокал и уселся
в вагон. Через минуту паровоз свистнул, и помпадур вместе со всем поездом потонул во мраке!..
По молодости, по горячности моей я могу провиниться на каждом шагу; вспомните, что я
в чужой
семье, что я никого не знаю и что никто не знает меня; не
оставьте меня…» Она бросилась на шею к свекру, у которого также глаза были полны слез, она обняла его точно, как родная дочь, и целовала его грудь, даже руки.
Оставив Биче
в покое, комиссар занялся револьвером, который лежал на полу, когда мы вошли.
В нем было
семь гнезд, их пули оказались на месте.
Я был мрачен и утомлен; устав ходить по еще почти пустым улицам, я отправился переодеться
в гостиницу. Кук ушел. На столе
оставил записку,
в которой перечислял места, достойные посещения этим вечером, указав, что я смогу разыскать его за тем же столом у памятника. Мне оставался час, и я употребил время с пользой, написав коротко Филатру о происшествиях
в Гель-Гью. Затем я вышел и, опустив письмо
в ящик, был к
семи, после заката солнца, у Биче Сениэль.
— Не замай его, — сурово возразил рыбак, — зачем пришел, то и найдет. Скотина — и та пригодна к делу, а этот кому нужен? Ни людям, ни своим; может статься, еще
в тяготу
семье…
Оставь. Ступай! — заключил он, перешагнув через пьяного мужика, как через чужое бревно.
Востоскует душа моя, что
оставил злодея
в семье своей.
Он вспомнил, что при въезде
в город видел ряд постоялых дворов. Пятак он
оставил в кармане для уплаты за ночлег, а за две копейки купил мерзлого хлеба и, спрятав
в карман, ломал по кусочкам и ел из горсти. Это подкрепило силы. Проходя мимо часового магазина, он взглянул
в окно. Большие стенные часы показывали
семь. Было еще рано идти на постоялый двор, и Иванов зашел
в биллиардную. Комната была полна народом. Шла крупная интересная игра. Публика внимательно следила за каждым ударом двух знаменитых игроков.
Отступление от этих правил граф считал позволительным только
в том единственном случае, когда для человека возникают новые обязательства к существам, с которыми он должен искать полного единения, для которых человек обязан «
оставить отца и мать». Такое существо, разумеется, жена. Высоко ставя принцип семейный, граф говорил, что он считает
в высшей степени вредным, чтобы члены одной и той же
семьи держались разных религиозных взглядов и принадлежали к разным церквам.
Когда же с мирною
семьейЧеркес
в отеческом жилище
Сидит ненастною порой,
И тлеют угли
в пепелище;
И, спрянув с верного коня,
В горах пустынных запоздалый,
К нему войдет пришлец усталый
И робко сядет у огня:
Тогда хозяин благосклонный
С приветом, ласково, встает
И гостю
в чаше благовонной
Чихирь отрадный подает.
Под влажной буркой,
в сакле дымной,
Вкушает путник мирный сон,
И утром
оставляет он
Ночлега кров гостеприимный.
Конечно, ничего, как и оказалось потом: через неделю же после того я стала слышать, что он всюду с этой госпожой ездит
в коляске, что она является то
в одном дорогом платье, то
в другом… один молодой человек
семь шляпок мне у ней насчитал, так что
в этом даже отношении я не могла соперничать с ней, потому что муж мне все говорил, что у него денег нет, и какие-то гроши выдавал мне на туалет; наконец, терпение мое истощилось… я говорю ему, что так нельзя, что пусть
оставит меня совершенно; но он и тут было: «Зачем, для чего это?» Однако я такой ему сделала ад из жизни, что он не выдержал и сам уехал от меня.
Восемнадцать лет тому назад умер мой товарищ, окулист, и
оставил после себя семилетнюю дочь Катю и тысяч шестьдесят денег.
В своем завещании он назначил опекуном меня. До десяти лет Катя жила
в моей
семье, потом была отдана
в институт и живала у меня только
в летние месяцы, во время каникул. Заниматься ее воспитанием было мне некогда, наблюдал я ее только урывками и потому о детстве ее могу сказать очень немного.
— Пятьдесят и
семь лет хожу я по земле, Лексей ты мой Максимыч, молодой ты мой шиш, новый челночок! — говорил он придушенным голосом, улыбаясь больными серыми глазами
в темных очках, самодельно связанных медной проволокой, от которой у него на переносице и за ушами являлись зеленые пятна окиси. Ткачи звали его Немцем за то, что он брил бороду,
оставляя тугие усы и густой клок седых волос под нижней губой. Среднего роста, широкогрудый, он был исполнен скорбной веселостью.
У него, видишь ли, был какой-то брат, этот брат умер и
оставил после себя большую
семью без гроша денег, и вот Гаврило Степаныч сказал себе, что не женится, пока не выведет
в люди своих племянников и племянниц…
Пошлет назад.
Уж верно головы мне не отрубят.
Ведь я не государственный преступник.
Меня он удалил, меня ж любя;
Чтобы меня
оставила в покое
Семья убитого…
Мне было около
семи лет, когда мы
оставили Орел и переехали на постоянное житье
в деревню.
Как она поможет этому бедняку достичь исполнения очень трудной, но
в самом деле необходимой и единственно достойной
в его положении задачи: «не
оставить семью без своей опоры и возвратить себе расположение жены и уважение людей».
— А позвольте спросить, где вы наблюдали и изучали славянскую
семью? У высших сословий, живущих особою жизнию,
в городах, которые
оставили сельский быт, один народный у нас, по большим дорогам, где мужик сделался торгашом, где ваша индустрия развратила его довольством, развила
в нем искусственные потребности?
Семья не тут сохранилась; хотите ее видеть, ступайте
в скромные деревеньки, лежащие по проселочным дорогам.
Семь ящиков и три стеклянные банки нельзя было везти с собою
в простой ямской кибитке;
в одни сутки червяков бы затрясло, а хризалид оторвало с места и вообще все бы расстроилось, [Так мы думали тогда, но ошибались: червяков
в траве и листьях, и особенно хризалид
в хлопчатой бумаге, можно везти безопасно.] да и просто некуда было поместить эти громоздкие вещи;
оставить же без призора мое воспитательное заведение — также было невозможно.
Месячи́на — продукты, выдававшиеся ежемесячно дворовым, месячный паек.] и умер от паралича,
оставив семью в крайней бедности.
В действительности было вот что: довольно далеко от нас, — верст более чем за сто, — была деревня, где крестьяне так же голодали, как и у нас, и тоже все ходили побираться кто куда попало. А так как
в ближних к ним окрестных селениях нигде хлеба не было, то многие крестьяне отбивались от дома
в дальние места и разбредались целыми
семьями,
оставляя при избе какую-нибудь старуху или девчонку, которой «покидали на пропитание» ранее собранных «кусочков».
Одна из таких крестьянских
семей, удалившись
в побор,
оставила в избе девочку лет тринадцати, которую с собою нельзя было взять, потому что она недомогала и притом у нее совсем не было ни обуви, ни одежи.
В каком положенье
семью оставил!..
Марья Гавриловна приезжала на похороны и
в тот же день, как зарыли ее мужа, уехала
в Самару, а оттуда по скорости
в Казань к своим родным. Лохматов не
оставил никакого духовного завещанья; Марье Гавриловне по закону из ее же добра приходилось получить только одну четвертую долю, остальное поступало
в семью Трифона Лохматова. Но Трифон, зная, какими путями досталось богатство его сыну, отступился от нежданного наследства, и таким образом Марье Гавриловне возвратился весь ее капитал.
Изо всех городов, сел и деревень обширной матушки-Руси стали стекаться по первому зову правительства молодые и старые запасные солдаты. Они покидали свои
семьи, престарелых родителей, жен и детей, бросали полевые работы,
оставляя неубранным хлеб на полях, чтобы стать
в ряды русских войск, готовившихся к защите чести дорогой России и маленького славянского королевства.
— Чего, чего? — заговорил дьякон. — Как не заботился? А ты вот посмотри-ка: он, однако, своей
семье и угол и продовольствие
оставил, да и ты
в его доме сидишь и его блины ешь; а своих у тебя нет, — и умрешь ты — не будет у тебя ни дна, ни покрышки, и нечем тебя будет помянуть. Что же, кто лучше семью-то устроил? Разумей-ка это… ведь с нами, брат, этак озорничать нельзя, потому с нами бог.
Но позорное дезертирство с трудового фронта нельзя было
оставить без наказания. Лелька сама себя оштрафовала
в десятикратном размере суммы, которую должна была получить из страхкассы за прогульные дни: предстояло получить около
семи с полтиной, — значит, — семьдесят пять рублей штрафу. Отдать их
в комсомольскую ячейку на культурные нужды.
Вскоре после смерти отца он со всей этой
семьей перебрался на жительство
в Александровскую слободу,
оставив свою новгородскую лавку под зорким глазом своего старшего брата, так расширившего по своей части торговые обороты, что имя его гремело на всех иноземных рынках, а
в Новгороде он стал «излюбленным гражданином».
— Да, да… Я люблю мужа, уважаю и во всяком случае дорожу покоем
семьи. Скорей я позволю убить себя, чем быть причиной несчастья Андрея и его дочери… И я прошу вас, Иван Михайлович, ради бога,
оставьте меня
в покое. Будемте по-прежнему добрыми и хорошими друзьями, а эти вздохи да ахи, которые вам не к лицу, бросьте. Решено и кончено! Больше ни слова об этом. Давайте говорить о чем-нибудь другом.