Неточные совпадения
Я долго терпел, но наконец вдруг прорвался и
заявил ему при всех наших, что он напрасно таскается, что я вылечусь совсем без него, что он, имея вид реалиста, сам весь исполнен одних предрассудков и не понимает, что медицина еще никогда
никого не вылечила; что, наконец, по всей вероятности, он грубо необразован, «как и все теперь у нас техники и специалисты, которые в последнее время так подняли у нас нос».
На вопрос Алеши: «
Заявила ль она кому следует?» — ответила, что
никому не
заявляла, а «прямо бросилась к вам к первому и всю дорогу бежала бегом».
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите, господа, сам —
заявил про него в своей речи, именно в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то
никто бы и не узнал в целом мире, что был пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
— Во-вторых, я
никого не боюсь, — смело
заявлял суслонский поп. — Я буду обличать нового Ахава…
— Ну, Галактион Михеич, ты нам всю обедню испортил, — шепотом
заявил Голяшкин, запирая за собой дверь. — Ни раньше, ни после тебя принесло. Горничной-то прямо было наказано
никого не принимать, а она увидала тебя и сбежала. Известно, дура.
Ему отперла эта портниха, незнакомая женщина, и
заявила, не снимая с двери цепочки, что
никого нет дома.
— Потому что вся воля стала моя. Неужели
никто на всей планете, кончив бога и уверовав в своеволие, не осмелится
заявить своеволие, в самом полном пункте? Это так, как бедный получил наследство и испугался и не смеет подойти к мешку, почитая себя малосильным владеть. Я хочу
заявить своеволие. Пусть один, но сделаю.
Любили ли князя мужички — неизвестно; но так как недовольства
никто никогда не
заявлял, то этого было достаточно"Несколько чинно и как будто скучновато смотрела сельская улица, однако ж князь не препятствовал крестьянской веселости и даже по праздникам лично ходил на село смотреть, как девки хороводы водят.
Все крестьяне обязаны исполнять полицейские должности сотских, десятских и т. п. Вдруг в Харькове крестьянин отказывается исполнять эту обязанность, объясняя свой отказ тем, что по тому христианскому закону, который он исповедует, он не может
никого связывать, запирать, водить из места в место. То же
заявляет крестьянин в Твери, в Тамбове. Крестьян ругают, бьют, сажают в заключение, но они остаются при своем решении и не исполняют противного своей вере. И их перестают выбирать в сотские, и опять ничего.
Что значило это «не буду», так до сих пор
никто и не знает. Дело разбиралось в Петербургском окружном суде, пускали по билетам. Натали показала, что она, веря в искусство мужа, сама предложила стрелять в нее, и Коля
заявил, что стрелял наверняка, именно желая отстрелить кончик уха.
—
Никого я не хочу ни уничтожать, ни убивать и
заявляю вам только тот факт, что положение рогатого мужа я не могу переносить спокойно, а как и чем мне бороться с этим — не знаю!
Несмотря на то что мы, русские, никогда особенно деятельно не
заявляли себя с политической стороны,
никто не способен с таким упорством оставаться на исключительна политической почве деятельности, как мы.
Александр Семенович посидел немного у камер, но при нем
никто не вылупился, он поднялся с корточек, размялся и
заявил, что из усадьбы никуда не уходит, а только пройдет на пруд выкупаться и чтобы его, в случае чего, немедленно вызвали.
У рабочих заметна какая-то непоседливость, страсть бродяжить.
Никем и ничем не обиженные парни вдруг приходят в контору,
заявляя о расчёте.
Депутация эта предстала с укором Бенни (как будто он, а не другое лицо было редактором газеты) и с требованием, чтобы Бенни
заявил всем участвующим в газете, что это «обвинение молодого поколения в поджогах так не пройдет
никому, а особенно тому, кто писал передовую статью».
Эта стена, однако ж, не с неба свалилась и не из земли выросла. Мы имели свою интеллигенцию, но она
заявляла лишь о готовности следовать приказаниям. Мы имели так называемую меньшую братию, но и она тоже
заявляла о готовности следовать приказаниям.
Никто не предвидел, что наступит момент, когда каждому придется жить за собственный счет. И когда этот момент наступил,
никто не верит глазам своим; всякий ощупывает себя словно с перепоя и, не находя ничего в запасе, кроме талантливости, кричит: «Измена! бунт!»
Барин наш пытал
заявлять всем начальникам, что это не разбойник какой, а он приезжал: «Ну, когда я виноват, говорит, так и спрашивай с меня!..» — так и веры, паря,
никто не хотел иметь.
На другой же день утром Полояров открыто и совершенно неожиданно для Лубянской
заявил членам коммуны о том, что состоит с нею в натуральном браке; но такая откровенность, к удивлению девушки,
никому не показалась ни странною, ни зазорною, ни неуместною; напротив, все приняли известие это как самую простую, достодолжную и обыденную вещь, и только одна Лубянская сама же покраснела до ушей и, со слезами досады на глазах, не знала куда деваться от устремившихся на нее равнодушных и каких-то словно бы оценочных взглядов.
Самолюбивая и завистливая душа его вообще
никому не прощала никакого успеха, и потому эта душа ликовала теперь, созерцая полнейшее публичное фиаско того, которого Ардальон Полояров снисходительно
заявлял «солидарным с собою».
«Если нет бога, — говорит Кириллов, — то вся воля — моя. Человек потому и был до сих пор так несчастен и беден, что своевольничал с краю, как школьник. Неужели
никто, кончив бога, не осмелился
заявить своеволие в самом полном пункте? Это так, как бедный получил наследство и испугался, и не смеет подойти к мешку, почитая себя малосильным владеть».
Была паника. Пастухи отказывались гонять скотину в лес. В дальние поля
никто не ходил на работу в одиночку. Раз вечером у нас выдалось много работы, и Фетису пришлось ехать на хутор за молоком, когда солнце уже село. Он пришел к маме и взволнованно
заявил...
Следом за Батьяновым шли другие. Начальник тыла, генерал Надаров, в своих речах к солдатам тоже старался выставить виновниками всех их бед революционеров и стачечные комитеты, говорил о понятности и законности желания залить кровью творящиеся безобразия. «Недалек, быть может, тот день, когда я всех вас позову за собою, —
заявлял генерал. — И тогда
никого не пощадим! Я пойду во главе вас и первый буду резать стариков, женщин и детей».
Но отчего же так ужасны, так непроездны были дороги? В течение всей войны мы отступали; ведь можно же было, — ну, хоть с маленькою вероятностью, — предположить, что опять придется отступать. В том-то и было проклятие: самым верным средством против отступления у нас признавалось одно — упорно
заявлять, что отступления не будет, упорно действовать так, чтобы
никому не могла прийти в голову даже мысль, будто возможно отступление.
Но
никто не выступил. Чувствовалось, что многие за Спирьку, но не было привычки защищать на собраниях неодобренные взгляды. Настоящие споры должны были начаться потом, в курилках и столовках. Только один пожилой рабочий сдержанно
заявил...
«В ночь на 25 июля 1882 года, — гласил между прочим этот акт, — в селе Серединском, Боровского уезда, Калужской губернии, сгорел деревянный, одноэтажный с антресолями дом местного землевладельца, состоящего в запасе кавалерии корнета Николая Герасимовича Савина. Дом в это время
никем занят не был. Пожар начался на чердаке, так как дом был заперт, и управляющий имением Савина, крестьянин Гамаюнов, высказал предположение, что пожар произошел от поджога, но подозрения ни на кого не
заявил.