Неточные совпадения
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам,
не всегда бывают полезны;
есть законы немудрые, которые,
ничьего счастья
не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему
не привожу: сам знаешь!); и
есть, наконец, законы средние,
не очень мудрые, но и
не весьма немудрые, такие, которые,
не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.
Любившая раз тебя
не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин,
не потому, чтоб ты
был лучше их, о нет! но в твоей природе
есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил,
есть власть непобедимая; никто
не умеет так постоянно хотеть
быть любимым; ни в ком зло
не бывает так привлекательно;
ничей взор
не обещает столько блаженства; никто
не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто
не может
быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько
не старается уверить себя в противном.
— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого
не знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех их добрее, то
есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне
не надо, слышишь, совсем ничего…
ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
Тут лохмотья его
не обращали на себя
ничьего высокомерного внимания, и можно
было ходить в каком угодно виде, никого
не скандализируя.
Мебель соответствовала помещению:
было три старых стула,
не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором лежало несколько тетрадей и книг; уже по тому одному, как они
были запылены, видно
было, что до них давно уже
не касалась
ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть
не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях, и служившая постелью Раскольникову.
— Фенечка! — сказал он каким-то чудным шепотом, — любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший человек!
Не изменяйте ему ни для кого на свете,
не слушайте
ничьих речей! Подумайте, что может
быть ужаснее, как любить и
не быть любимым!
Не покидайте никогда моего бедного Николая!
Движения его
были смелы и размашисты; говорил он громко, бойко и почти всегда сердито; если слушать в некотором отдалении, точно будто три пустые телеги едут по мосту. Никогда
не стеснялся он
ничьим присутствием и в карман за словом
не ходил и вообще постоянно
был груб в обращении со всеми,
не исключая и приятелей, как будто давал чувствовать, что, заговаривая с человеком, даже обедая или ужиная у него, он делает ему большую честь.
— Никто и
не думает делить землю поровну, земля
не должна
быть ничьей собственностью,
не должна
быть предметом купли и продажи или займа.
— Прежде чем объяснить все всякому постороннему человеку, вам
не мешало бы посоветоваться со мною, Александр Павлыч, — глухо заговорил Ляховский, подбирая слова. — Может
быть, я
не желаю
ничьего постороннего вмешательства… Может
быть, я
не соглашусь посвящать никого в мои дела! Может
быть… наконец…
— Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение
не есть еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и
было, то
ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от Бога. Посетите меня, отец, — прибавил он монаху, — а то
не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
Она ведь
ничья была, она ведь
была ничья! — пояснял он, быстро оборачиваясь к штабс-капитану, к супруге его, к Алеше и потом опять к Илюше, — она
была у Федотовых на задворках, прижилась
было там, но те ее
не кормили, а она беглая, она забеглая из деревни…
Гимнастика, работа для упражнения силы, чтения —
были личными занятиями Рахметова; по его возвращении в Петербург, они брали у него только четвертую долю его времени, остальное время он занимался чужими делами или
ничьими в особенности делами, постоянно соблюдая то же правило, как в чтении:
не тратить времени над второстепенными делами и с второстепенными людьми, заниматься только капитальными, от которых уже и без него изменяются второстепенные дела и руководимые люди.
Я хочу делать только то, чего
буду хотеть, и пусть другие делают так же; я
не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу
не стеснять
ничьей свободы и сама хочу
быть свободна.
Весьма может
быть, что бедный прасол, теснимый родными,
не отогретый никаким участием,
ничьим признанием, изошел бы своими песнями в пустых степях заволжских, через которые он гонял свои гурты, и Россия
не услышала бы этих чудных, кровно-родных песен, если б на его пути
не стоял Станкевич.
Детские комнаты, как я уже сейчас упомянул,
были переполнены насекомыми и нередко оставались по нескольку дней неметенными, потому что
ничей глаз туда
не заглядывал; одежда на детях
была плохая и чаще всего перешивалась из разного старья или переходила от старших к младшим; белье переменялось редко.
Невозможно
было и вообразить, как вспылила Аглая, на «все эти глупые предположения»; и, между прочим, у ней вырвались слова, что «она еще
не намерена замещать собой
ничьих любовниц».
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские дни сменялись темными холодными ночами: столица
была неопрятна, и вид ее
не способен
был пленять
ничьего воображения. Но как ни безотрадны
были в это время картины людных мест города, они
не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Лиза то и дело
была у маркизы, даже во время ванн; причем в прежние времена обыкновенно вовсе
не было допускаемо
ничье присутствие.
— Когда она прекратится — никто тебе
не скажет. Может
быть, тогда, когда осуществятся прекрасные утопии социалистов и анархистов, когда земля станет общей и
ничьей, когда любовь
будет абсолютно свободна и подчинена только своим неограниченным желаниям, а человечество сольется в одну счастливую семью, где пропадет различие между твоим и моим, и наступит рай на земле, и человек опять станет нагим, блаженным и безгрешным. Вот разве тогда…
— Тсс, тише!
Не смейте этого говорить про умирающую! — перебила его басом Катишь. — То-то и несчастье наше, что ваши-то черты милей, видно, всех
были и незаменимы уж
ничьими.
Через минуту я выбежал за ней в погоню, ужасно досадуя, что дал ей уйти! Она так тихо вышла, что я
не слыхал, как отворила она другую дверь на лестницу. С лестницы она еще
не успела сойти, думал я, и остановился в сенях прислушаться. Но все
было тихо, и
не слышно
было ничьих шагов. Только хлопнула где-то дверь в нижнем этаже, и опять все стало тихо.
Тут самый рост его как-то
не останавливает
ничьего внимания, и всякий благонамеренный человек необходимо должен думать, что такой, именно такой рост следует иметь для того, чтоб
быть величественным.
— Никогда, ничем вы меня
не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если
не к вам, то я пойду в сестры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я
не могу
быть ничьею женой; я
не могу жить и в таких домах, как этот. Я
не того хочу… Вы всё знаете.
— Чтобы по приказанию, то этого
не было-с
ничьего, а я единственно человеколюбие ваше знамши, всему свету известное. Наши доходишки, сами знаете, либо сена клок, либо вилы в бок. Я вон в пятницу натрескался пирога, как Мартын мыла, да с тех пор день
не ел, другой погодил, а на третий опять
не ел. Воды в реке сколько хошь, в брюхе карасей развел… Так вот
не будет ли вашей милости от щедрот; а у меня тут как раз неподалеку кума поджидает, только к ней без рублей
не являйся.
Ничье суждение
не беспокоило,
ничей нескромный взгляд
не тревожил, — следовательно,
не было повода и самому себя контролировать.
Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может
быть, украдкой
На песни грешные мои.
— Опять эгоистическая черта! опять я ловлю вас на самолюбии! Вы хвалитесь и мимоходом попрекнули меня слезами гусар. Что ж я
не хвалюсь
ничьими слезами? А
было бы чем; а
было бы, может
быть, чем.
Я
не была никогда рабой,
ничьей.
Отныне ты пойдешь отверженца путем,
Кровавых слез познаешь сладость,
И счастье ближних
будет в тягость
Твоей душе, и мыслить об одном
Ты
будешь день и ночь, и постепенно чувства
Любви, прекрасного погаснут и умрут
И счастья
не отдаст тебе
ничье искусство!
— Чтоб спасти тебя, я должен
был это сделать; но я
не могу
быть ничьим супругом.
Играли в «барыня прислала сто рублей», в «мнения» и еще в какую-то игру, которую шепелявая Кася называла «играть в пошуду». Из гостей
были: три студента-практиканта, которые все время выпячивали грудь и принимали пластические позы, выставив вперед ногу и заложив руку в задний карман сюртука;
был техник Миллер, отличавшийся красотою, глупостью и чудесным баритоном, и, наконец, какой-то молчаливый господин в сером,
не обращавший на себя
ничьего внимания.
Оставить этот свет я
не в силах, но и жить в нем без тебя
не могу. Мы скоро вернемся в Петербург, приезжай туда, живи там, мы найдем тебе занятия, твои прошедшие труды
не пропадут, ты найдешь для них полезное применение… Только живи в моей близости, только люби меня, какова я
есть, со всеми моими слабостями и пороками, и знай, что
ничье сердце никогда
не будет так нежно тебе предано, как сердце твоей Ирины. Приходи скорее ко мне, я
не буду иметь минуты спокойствия, пока я тебя
не увижу.
— Почему безрассудно?.. Странный вопрос! — отвечала г-жа Петицкая грустно-насмешливым голосом. — Словом, — присовокупила она решительным тоном, — любовницей я
ничьей больше
быть не желаю, но женой вашей с величайшим восторгом
буду!
Или я
не человек, а только"рубль", на котором ничего
не написано, кроме того, что это res nullius, которая, в этом качестве, caedet primo occupant!, [вещь
ничья и поэтому принадлежит тому, кто первый ее захватит.] то
есть еврею Зальцфишу, продающему настоящие голландские платки на углу Большой Мещанской и Гороховой!
Наполеон
не может иметь друзей: ему нужны одни рабы; а благодаря бога наш царь
не захочет
быть ничьим рабом; он чувствует собственное свое достоинство и
не посрамит чести великой нации, которая при первом его слове двинется вся навстречу врагам.
Я
был прежде больной ребенок, и она некогда проводила целые годы безотлучно у моей детской кровати; никто
не знал, когда она спала;
ничья рука, кроме ее, ко мне
не прикасалась.
—
Поел я, а за хлеб-соль
не благодарю.
Ничей он. Слыхал мой сказ?
Примет жизнь его жертву или с гневом отвергнет ее как дар жестокий и ужасный; простит его Всезнающий или, осудив, подвергнет карам, силу которых знает только Он один;
была ли добровольной жертва или, как агнец обреченный, чужой волею приведен он на заклание, — все сделано, все совершилось, все осталось позади, и ни единого
ничьей силою
не вынуть камня.
Пятнадцатого числа Ида Ивановна взяла карету и поехала за Маней. В доме давно все
было приготовлено к ее приему. Ида Ивановна перешла в комнату покойной бабушки, а их бывшая комната
была отдана одной Мане, чтобы ее уж ровно никто и ничем
не обеспокоил. Положено
было не надоедать Мане никаким особенным вниманием и
не стеснять ее
ничьим сообществом, кроме общества тех, которых она сама пожелает видеть.
— Ну, однако, довольно, monsieur Истомин, этой комедии. Унижений перед собой я
не желаю видеть
ничьих, а ваших всего менее; взволнована же я, вероятно,
не менее вас. В двадцать четыре года выслушать, что я от вас выслушала, да еще так внезапно, и потом в ту пору, когда семейная рана пахнет горячей кровью, согласитесь, этого нельзя перенесть без волнения. Я запишу этот день в моей библии; заметьте и вы его на том, что у вас
есть заветного.
— Кончаю тем, что и за это
не вправе обижаться, но только вот что: Каину угла-то
ничьего не нужно… Прощайте, Бер, — вам здесь направо, а я пойду налево — таким манером, даст господь, мы друг другу на дороге
не встретимся. Я, должно
быть, уж
не обойду вокруг света.
Ей
было уже восемьдесят три года; она
была некогда и умна, и красива, и добродетельна; нынче она
была просто развалина, но развалина весьма опрятная,
не обдававшая ни пылью, ни плесенью и
не раздражавшая
ничьего уха скрипом железных ставень, которые во всех развалинах так бестолково двигаются из стороны в сторону и несносно скрипят на заржавевших крючьях.
— О я вас знаю! Вы сами захотите потешиться его смертью… а что мне толку в этом! Что я
буду? Стоять и смотреть!.. нет, отдайте мне его тело и душу, чтоб я мог в один час двадцать раз их разлучить и соединить снова; чтоб я насытился его мученьями, один, слышите ли, один, чтоб
ничье сердце,
ничьи глаза
не разделяли со мною этого блаженства… о, я
не дурак… я вам
не игрушка… слышите ли…
Это Настя могла определить по тому, что звонкая песня
не заглушалась
ничьим говором, ни многочисленным конским топотом. Видно
было, что певец ездит один и ведет
не более как трех лошадей.
Впрочем, и опять
не в том
было главное дело, что господин Голядкин его видывал часто; да и особенного-то в этом человеке почти
не было ничего, — особенного внимания решительно
ничьего не возбуждал с первого взгляда этот человек.
Хотя отразившаяся в зеркале заспанная, подслеповатая и довольно оплешивевшая фигура
была именно такого незначительного свойства, что с первого взгляда
не останавливала на себе решительно
ничьего исключительного внимания, но, повидимому, обладатель ее остался совершенно доволен всем тем, что увидел в зеркале.
«Ну, ничего, — проговорил он, чтоб себя ободрить, — ну, ничего; может
быть, это и совсем ничего, и чести
ничьей не марает.
Явился вопрос об этикете: кому сделать первый шаг к сближению? И у той и у другой стороны права
были почти одинаковы. У меня
было богатое дворянское прошлое, но зато настоящее
было плохо и выражалось единственно в готовности во всякое время следовать, куда глаза глядят. У «него», напротив, богатое настоящее (всемогущество, сердцеведение и пр.), но зато прошлое резюмировалось в одном слове: куроцап! Надо
было устроить дело так, чтобы
ничьему самолюбию
не было нанесено обиды.
Важные мероприятия в доме шли от отца,
не терпевшего
ничьего вмешательства в эти дела.
Было очевидно, до какой степени матери
было неприятно решать что-либо важное во время частых разъездов отца. Должно
быть, как лицу, ко мне приближенному, старику Филиппу Агафоновичу сшили нанковую пару серо-синего цвета.
Дело розное; я хоть и гажу себя и мараю, да зато
ничей я
не раб;
был да пошел, и нет меня.